Дэн Абнетт - Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том III Страница 10

На другом краю разрушенного города здания, сокрушенные орбитальными бомбардировками, лежали подобно огромным упавшим деревьям. Те немногие, что отчасти уцелели, тянулись вверх сломанными костлявыми пальцами, скребущими хмурое небо. Внизу, на заваленных обломками улицах, голос ветра был как стон умирающего животного, но над потрескавшимися парапетами он был беспрерывным потоком пыли и песка.

Из марева возник силуэт, одетый в покрытые грязью, поврежденные в боях доспехи. Пройдя по гребням крыш, он встал на самом краю сломанного парапета. Широко раскинув руки, он распахнул объятия ураганному ветру. За его спиной, как раскрывающиеся крылья, хлопал истрепанный оборванный плащ.

(Силуэт): “Умереть ли мне? Я не могу шагнуть вперед в объятья тяготения, упав разбитым на разрушенные камни далеко внизу… Или стоит попытаться умереть, снова? Если бы это было так просто. Если бы я только мог…”

Он замолчал, подаваясь вперед, почти как если бы бросая вызов судьбе.

(Силуэт): “Ты не можешь забрать меня. Ты не знаешь меня. Тебе не известно мое имя. Я… я превратился в Кербера, волкодава у врат преисподней. Я неприкасаем. Слышишь меня? Ты слышишь меня?!”

Цепной меч на его боку был в столь же плачевном состоянии, что и остальная экипировка, поврежден в такой же степени, как и его рассудок. И все же, как и все эти средства, он все еще работал, все еще мог убивать.

(Кербер): “Резня не кончится никогда. Я заглянул в ее самую темную сердцевину. Родившись, я вкусил кровь на клинке. Я увижу, как она бушует, нескончаемая, бесконечная. Все будущее — это только война. Я вижу город, чем он был, и что он есть — гнездовье предательского отродья и измены. Льстивые песни шепчут они по ночам. Я вижу блеск безумия в собственных глазах. Я не узнаю лица под своим шлемом. Я вижу мертвецов, мертвецов, мертвецов, порочные камни дворца, сталь, заржавевшую от ненависти, убийц и убитых, кричащих во весь голос, разносящих свою мерзость и порчу. Я вижу тройную метку. Я знаю, что она значит. Если я что и знаю, так это это. Я Кербер, да, я был отвергнут самой смертью. Я обрету покой могилы, только когда весы придут в равновесие. Я один остался верным в галактике предательских звезд. Я неумирающий среди мертвецов. И я иду за тобой!”

Воин увидел своего врага и прыгнул в воздух.

Те, кто звал этот мир домом, не избежали судьбы своей планеты. Валы точечных энергетических ударов, кинетические снаряды и злой бич биологической бомбардировки собрали свой урожай. Жизнь была вырвана из их тел, варварски с ними разлучена, и все же, даже среди праха своих мертвых собратьев теплились жалкие искры. Их нельзя было назвать людьми, уже нет. Силой, что двигала ими, была жизнь, но порожденная ужасом и разложением. Тела, что по капризу столь слепой удачи избежали мгновенной гибели, впоследствии умерли медленной смертью, извергая из себя черную гнилую кровь, давясь собственными разложившимися жидкостями. Это были несчастные, лишенные милости быстрой смерти, их плоть сохранилась, став приютом для колоний смертельных болезней. Что бы ни оставалось от того, кем они были раньше — все это кануло в Лету. Теперь они были лишь переносчиками самораспространяющейся чумы, бездумной плотью, ковыляющей в руинах.

Воин, звавший себя Кербером, не выносил их. Он презирал их с яростной неиссякающей безумной страстью. Он ненавидел их также, как и себя самого — за то, что, будучи по всей логике вещей мертвым, он погиб и в то же время был жив, хотя и не был затронут их заразой. Смерть отвергла его, выбросила назад, и он будет продолжать убивать, пока она снова не примет его.

(Кербер): “Я штормовой клинок, я правосудие, я вызов и верность присяге! Я один”.

Здесь, за окраиной мертвого города, простиралась огромное разбомбленное поле, вздыбленное и изломанное. Защитные бункеры зияли, как разграбленные гробницы, траншеи заполняли массы засохшей грязи, смешанной с кровью.

(Рубио): “Эти ветра…. Звук пробирает до костей”.

Гарро, Варрен и Рубио шли, огибая глубокие взрывные воронки с собравшимися в них озерцами отравленной воды. Безмолвное поле боя усеивали ржавые горелые дырявые корпуса “Лэндспидеров” и штурмовых танков. И, здесь и там, лежали покрытые копотью скелеты солдат, избежавших милосердной смерти от распыления.

(Гарро): “Вид этого места породит картины ада в уме любого вменяемого человека”.

(Варрен): “Ада! Его нет, Гарро, это вымысел из старых верований, и ничего больше. Нам не нужно место ужасов за порогом смерти. Хорус уже готовит его для нас здесь, в настоящем”.

Боевой капитан ничего не ответил. Его глаз зацепился за блеск какой-то золотой вещи под бортом перевернутого бронетранспортера класса “Носорог”. В ней отражался тусклый безжизненный дневной свет. Гарро подошел и обнаружил человеческие останки, почерневшие кости с приставшими клочками серо-зеленой униформы. Он склонился, чтобы рассмотреть получше. К нему приблизился Рубио.

(Рубио): “Что это?”

Гарро нагнулся и с деликатностью, неожиданной для размеров его бронированной руки, выдернул из раздробленных пальцев трупа маленький испачканный значок. Это была простая цепочка из металла низкой пробы, с которой свисала двуглавая аквила Империума, окаймленная золотом. Лежа на ладони его керамитовой перчатки, она казалась совсем крошечной.

(Рубио): “Форма. Это один из солдат Имперской Армии. Стрелок”.

Гарро прекрасно знал, что представляет собой значок. Будучи по виду обычной безделушкой, символ аквилы был путеводным камнем для последователей секретной группы внутри светского Империума. Те, кто носил такую вещь, были адептами “Lectitio Divinitatus” — “Божественного Откровения”, верившими, что Император Человечества достоин зваться божеством. Эти верования скрывались в тени, не было ни церквей, ни организации — только те, кто верил. Император был самым могущественным среди когда-либо живших на свете людей, бессмертным псайкером непревзойденной силы, и ради своей великой империи он развенчал все верования, когда-либо возникавшие в истории человечества. Говорили, что сам Император не желал, чтобы ему поклонялись, как живому богу, но его деяния лишили его этого выбора. Те, кто верил в его величие, сделали его истинным божеством. До гражданской войны, до предательства, Гарро не выходил за пределы атеистических владений Имперской Истины. Но с той поры он повидал многое — и ужасы, и чудеса. Он подвергся испытаниям, и на этом пути воин обрел новую, тайную веру.

(Гарро): “Император защищает…”

Рубио изучал мертвого человека.

(Рубио): “Эти слова, что ты сказал. Когда стрелок умирал, это была его последняя мысль. Как ты можешь это знать?”

Гарро нахмурился и позволил значку выпасть из пальцев.

(Гарро): “Это неважно”.

(Варрен): “Собратья, сюда! Вы должны это видеть!”

Варрен стоял на краю широкой неглубокой взрывной воронки, и, когда Гарро и псайкер подошли, оба Астартес увидели, что, благодаря какому-то гигантскому тепловому выбросу, земля вокруг впадины спеклась в тусклые стеклянистые листы.

(Варрен): “Наверное, термоядерный взрыв”.

В руке Варрена был перекрученный погнутый кусок металла, покрытый грязью. За ним тянулись кабели и жгуты волокон, напоминавших мышцы. На его лице была смесь печали и злости.

(Варрен): “Еще один сувенир в память о мертвецах, задержавших поступь ублюдка Воителя”.

У Гарро перехватило горло. Обломок был частью силовой брони, наплечником, покоробившимся от теплового удара. Первоначальные цвета потрескавшейся керамитовой оболочки — мраморно-белый с темно-зеленой отделкой — едва можно было разобрать, но на фрагменте имелись жалкие израненные остатки символа, при виде которых Гарро на какое-то время лишился дара речи. На него глядела эмблема из белого черепа поверх черного солнца — знак Легиона Гвардии Смерти. Он отвел взгляд, и с нарастающим ужасом понял, что то, что он поначалу принял за очередные сплавленные кучи взорванного хлама, было разбросанными останками боевой экипировки Астартес, брошенными на милость ржавения и распада. Пальцы Гарро сжались в кулаки, и он почувствовал, что в нем нарастает отражение холодной злости Варрена.

(Гарро): “Так же, как и то, где мы стоим, Пожиратель Миров. Это место, это… кладбище. Это тут, по приказу Хоруса Луперкаля, погибли мои боевые братья. Они умерли здесь, когда Мортарион, мой собственный примарх, отрекся от них. Ты сказал, что мы не должны тревожить прах мертвецов, Варрен. Ты ошибаешься! Нам нужно услышать их! Мы должны узнать истории их смертей, и потом, в день воздаяния предателю-Воителю, мы будем их голосами!”

Кодициарий коротко кивнул. Его лицо обрамляло мягкое свечение психического капюшона.

(Рубио): “Я слышу их даже сейчас, на границе моих чувств, в потоках ветров…”