Дэвид Эннендейл - Проклятье Пифоса (ЛП) Страница 12

Гальба заколебался. Саламандры ринулись на помощь, но он был ближе. Сержант выругался, затем оставил Эрефрен со своим отделением.

— Береги ее, — приказал он Векту, своему апотекарию, и побежал назад.

Остальные собратья Кхи'дема и сами попались. Вокруг перчатки Кхи'дема свился корень, но он резко дернул рукой и оторвал щупальце, потом уклонился от других, что начали охотиться за ним.

Гальба выхватил цепной меч и обрушил ревущие зубья на опутавшие первую жертву корни. Едва он это сделал, как по вокс-каналу затрещал голос Аттика.

— Оставь их.

— Брат-капитан?

— Немедленно.

Он застыл в нерешительности, первый из чудовищных корней начал разваливаться под его мечом. А затем спираль вокруг Саламандра с треском стянулась. Движение было таким мощным, что Гальба пошатнулся. Кровь под невероятным давлением выплеснулась между мотками корней. Легионер походил на раздавленное в кулаке яйцо. Мгновение спустя, когда их достигли остальные Саламандры, сжался еще один кокон. Больше крови, неистовых брызг и посмертного крика легионера, когда сила непредставимого давления раздавила керамит на куски и обратила тело в месиво. Корневая система задергалась и задрожала. Она питалась, и у Гальбы сложилось кошмарное впечатление, словно растение излучает удовлетворение.

А затем появилось само существо, которое подпитывали корни. Оно вырвалось из-за линии деревьев выше по склону. Сначала по корням поползла сплошная масса зеленой плоти, но то был только предвестник. За ним шла изумрудная волна, пенящийся прилив высотою в три метра. Гальба понял, что это мох, разбухший от крови, и обезумевший от жажды получить ее еще больше. Он рос, ширился, словно чума, но со стремительностью и необратимостью шторма. Он также двигался, увлекаемый вперед спутанными, растущими корнями.

Это был голод, обретший жизнь. Он жаждал поглотить весь мир.

Третья глава

Шесть секунд/Неестественный отбор/Зов в глуши 

Прошло меньше пяти секунд после приказания Аттика. Задержка Гальбы уже была непростительной. Но она еще лишь могла стать фатальной. Здесь было не во что стрелять, нечего колоть, не с кем сражаться. Возможно, мох можно было сжечь, и двое легионеров Саламандр уже готовили огнеметы. Но ненасытный мох был стеною в целую просеку. Чтобы его остановить, потребовался бы тяжелый огнемет, вроде тех, что устанавливали на «Лендрейдерах».

— Уходите! — проорал Гальба.

Прошла еще секунда. Сержант увидел в позе Кхи'дема обозленную ярость. Мысль о побеге от бездумного врага, даже не отомстив за гибель боевых братьев, была попросту неприличной. Но любое другое действие было чистой воды безумием.

— Отходим, братья, — провоксировал Кхи'дем, и каждый его наполненный ядом слог был полон горечи.

Они побежали, и Гальба разделил гнев Саламандр. Они были легионес астартес, и отступление было для них немыслимым, но, тем не менее, они бежали, а у них за спинами бушевала изумрудная буря. Волна стала еще выше. Просеку накрыла тень. Она упала на лежащие впереди джунгли. Звук был еще более ужасающим, чем рев хищников, который предшествовал появлению мха. Это был свистящий, чудовищный выдох, «хххсссиииххх» сносимого ураганом леса, вот только без ветра. Но сам воздух двигался. То было дыхание чудовища, перемещение воздушных масс, вызванное движением нижнего яруса джунглей. Безмерность поднялась, и в ней ощущалось стремление — слепое, бессмысленное, но всепоглощающее вожделение, и она потянулась, чтобы сокрушить плоть и раздавить надежду. Ее призвала кровь, и она откликнулась на зов.

Когда Гальба почти покинул просеку, у него под ногами задрожала земля. Сержант бросился вниз по склону, надеясь, что деревья замедлят волну, но он невольно задавался вопросом, насколько большое на самом деле растение, и не могло ли случиться так, что они бежали сейчас прямиком в его объятия? Вокс-переговоры остальных легионеров были многоголосным хором безотлагательности, но сообщений о потерях пока не поступало.

— Твоя позиция, сержант Гальба? — снова спросил Аттик, его бионический голос был столь же холодным и четким, что и всегда, но в его скрежет каким-то образом вплелась острота ярости.

— Приближаюсь к вам, капитан. Вы видите, что позади нас?

— Хватит об этом. Мы продолжаем движение. Догоняй.

Они продолжали бежать. Дорога была легче, ведь раньше по ней прошли другие. Кустарники были затоптаны, лианы и низкие ветви — разрублены. Здесь также рос мох, но пока он не успел пробудиться. Миллионы крошечных смертей, которые были неизменной реальностью джунглей, не могли вызвать в нем безумную ярость. И тут Гальба услышал, как зеленая волна врезается в первые деревья. Это был грохот мощного прибоя и тяжелого удара, мягкого телами, крепкого змеями. Сержант представил, как мох движется между исполинских стволов, как волна превращается в неукротимый поток. Шипение, шорохи и треск преследовали их. Но дрожь ослабевала. Они постепенно увеличивали расстояние между собой и неутолимым голодом. Его подпитываемое кровью движение замедлялось.

А затем вокруг снова воцарилась неподвижность. В джунглях никогда не бывало настоящего безмолвия. Неизменно жужжали насекомые. Пока Гальба не видел птиц, но слышал вдалеке крики и взвизгивания охотников и их добычи. За пределами зрения что-то шуршало. Но спокойствие, пришедшее на смену погоне, было почти таким же гнетущим.

Голод ушел назад в землю, так и не утолив свою жажду. Теперь о нем знали. Куда бы Гальба не бросил взгляд, он видел потенциал для его следующего возникновения. Он с сожалением вспомнил о смертоносности Медузы. Сержант скучал по чистоте ее хладного безучастия. Пифос был нечистым. Он был чем угодно, но только не безучастным. Планета была вожделением в самом откровенном и изначальном смысле. Подобное бесстыдство органической жизни заслуживало лишь одного: пламени.

Он воссоединился с остальными отделениями внизу склона. Подлесок и мох здесь успели выжечь. Между деревьями не осталось ничего, кроме пепла — участок, созданный Железными Руками на своих условиях. Теперь у них появился шанс перегруппироваться.

В конце пути их ждал Аттик. Гальба невольно задался вопросом, как абсолютная неподвижность может быть такой красноречивой. Едва они приблизились, капитан резко развернулся на пятках, словно он был распахивающейся стальной дверью цитадели. Он, подумалось сержанту, выглядел достаточно внушительным, чтобы походить на таковую. Он был колоссом войны, существом, которого помыслы о жалости трогали не больше, чем танк «Разящий клинок». Те, кто осмеливался пройти мимо капитана, делали это только с его молчаливого согласия. Зная, что его ждет, Гальба замедлился, пропустив Саламандр вперед. Кхи'дем кратко кивнул командиру Железных Рук. Аттик ему не ответил. Гальба приблизился к нему и остановился. Он открыл приватный вокс-канал.

— Капитан, — начал он.

— Сержант, — не брат. А затем тишина. По крайней мере, подумал Гальба, он ответил ему по тому же каналу. Что бы ни произошло дальше, оно останется только между ними.

Молчание затянулось. Гальба внезапно понял, что отсчитывает секунды. Он начал видеть болезненное значение в их количестве.

— Шесть секунд, — наконец произнес Аттик. — Большой промежуток времени, верно?

— Так точно.

— Когда я отдаю приказ, то не просто жду немедленного подчинения. Я требую его.

— Да, мой лорд.

— В моих словах есть что-то непонятное? Что-то, требующее уточнения? Открытое для толкований?

Последнее слово прозвучало особенно осуждающе. Толкования и прочая роскошь артистичного созерцания были уделом Детей Императора. То, что прежде служило темой для шуточных перепалок и братских острот, после измены у Каллинедеса стало признаком развращения. Толкования и ложь были суть одним и тем же. То, что обладало более чем одним бесспорным значением, явно было создано со злым умыслом в сердце.

— Нет, брат-капитан, — ответил Гальба. — Вы были предельно ясны.

Аттик развернулся.

— У меня нет ни времени, ни возможности для дисциплинарных наказаний, — сказал он. — Но не подведи меня снова.

Тон механического голоса не оставлял сомнений — второго шанса Гальба не получит. Ему дали ультиматум.

— Не подведу.

Аттик оглянулся на сержанта.

— Я не привык объяснять свои приказы.

Гальба смутился.

— Вы и не должны, мой лорд.

— Тем не менее, я хочу, чтобы ты кое-что прояснил для меня. Ты полагаешь, что я приказал тебе бросить Саламандр. Ты полагаешь, будто я руководствовался злостью, а не стратегической целесообразностью.

— Нет, брат-капитан, — Гальба в ужасе замотал головой. — Но о чем подобном я даже не думал.