Дэн Абнетт - Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том II Страница 13

Своим ростом Фулгрим превосходил облаченного в доспехи терминатора Каэсорона. Этот воин внушал страх даже без боевых доспехов.

Примарх остановился у статуи, особенно сильно пострадавшей от рук умельцев легиона. Глядя на рептилию с головой быка, он не удержался от улыбки. Броню воина теперь украшали священные символы, а петли из колючей проволоки, закрепленные на его вытянутых руках и на шее, удерживали три выпотрошенных трупа.

— Ах, Иллий, ты бы теперь сам себя не узнал, — произнес Фулгрим, и в его голосе прозвучали ностальгические нотки. — Я помню тот день, когда ты впервые обнажил меч, сражаясь рядом со мной против союза восемнадцати племен. Мы тогда были молоды и ничего не знали о внешнем мире.

— Вы хотели бы, чтобы сейчас он был с нами? — спросил Каэсорон.

Фулгрим со смехом покачал головой:

— Нет, потому что, боюсь, мне пришлось бы его убить. Он всегда был таким непреклонным, Юлий. Этот воин неизменно придерживался древнего кодекса чести. Не думаю, чтобы он одобрил снизошедшее на нас озарение.

Примарх с тоской посмотрел на своего бывшего товарища по оружию, и его лицо цвета алебастра дрогнуло от странного выражения. Глаза Каэсорона уже не могли воспринимать мир с той же отчетливостью, что и прежде, но даже он заметил во взгляде примарха тени мрачных воспоминаний.

— Какими наивными мы были, дружище, — пробормотал Фулгрим. — Какими слепыми…

— Мой лорд?

— Ничего, Юлий, — ответил Фулгрим, направляясь к концу галереи.

— Как погиб лорд-командор Иллий? — спросил Каэсорон.

— Тебе это известно, Юлий. В своем стремлении к совершенству ты не мог не запомнить историю наших прошлых побед.

— Да, я знаю, но услышать рассказ из ваших уст всегда намного приятнее.

— Ладно, — улыбнулся Фулгрим. — Апотекарий Фабий не будет возражать, если мы немного опоздаем.

Каэсорон тряхнул головой.

— Уверен, что не будет.

— Хорошо. Ах, Иллий, тебя привел к гибели твой характер, — заговорил Фулгрим смягченным воспоминаниями голосом. — Ты легко впадал в ярость и потом горько сожалел об этом. Не лучшие качества для воина, но ты был настолько силен, что оставался в живых, несмотря на этот недостаток. Он был могучим воином, Юлий, высоким и гордым, с трехсторонним «Палачом Фальчионом», в броне с Кемоса. Он не знал преград. Только один воин мог оспорить его превосходство, но Иллий не питал ко мне зависти.

— Он ведь погиб в городе-левиафане диктатора Барчеттана, не так ли?

— Если ты так хорошо знаешь эту историю, зачем просишь меня ее рассказывать? — сердито сверкнул глазами Фулгрим.

— Простите, мой лорд, — извинился Каэсорон, склонив голову. — Это захватывающая повесть, и ваши слова увлекли меня.

— Тогда придержи язык за зубами, Юлий, — велел Фулгрим. — Ты не должен перебивать, когда я говорю. Неужели смерть Эйдолона не послужила тебе уроком?

— Это было поучительно, — сказал Каэсорон.

— Когда я говорю, я уподобляюсь звезде, вокруг которой вы вращаетесь, — заявил Фулгрим, слегка наклонясь и уставившись на Каэсорона пылающим взором.

Черные глаза примарха превратились в озера цвета нефти, готовой вспыхнуть пламенем неописуемой ярости. Каэсорон знал, что совершил ошибку, и его жизнь теперь висит на волоске.

— Мой лорд, кто, кроме вас, может говорить с такой страстью, что я забываю обо всем?

— Никто, — согласился Фулгрим. — И это вполне естественно, что мои слова тебя завораживают.

Гнев Фулгрима испарился, и он хлопнул могучей рукой по наплечнику Каэсорона, отчего первый капитан слегка покачнулся.

— Да, мы с тобой стоим друг друга, верно, Юлий? — заметил примарх. — Предаемся воспоминаниям о прошлых славных победах, когда перед нами выстроились новые враги, и нас ждут новые ощущения.

— В таком случае, надо поспешить к апотекарию Фабию, — предложил Каэсорон, указав рукой на окутанную сумраком арку в конце галереи.

— Да, поторопимся, — звенящим от предвкушения голосом согласился примарх. — Интересно, что он предложит на этот раз.

— Он обещает удивительные вещи, — заверил его Юлий Каэсорон.

11

Люций наблюдал, как Фулгрим и Каэсорон приближаются к концу галереи. Дыхание вырывалось из груди короткими толчками, и он старался сдерживать волнение, чтобы сосредоточиться. Как ни будоражил его кровь предстоящий бунт, он все-таки хотел пережить этот день. Нападение на примарха, вероятно, граничило с убийственной глупостью, но вихрь новых ощущений уже обострил интенсивность восприятия.

Его обнаженная ладонь ощущала все разнообразие поверхности камня — гладкого и грубого, шероховатого и неровного после резца. Отполированный до лунного блеска гранит прежде был безукоризненно гладким, но затем его поверхность под ликующие вопли была иссечена и переделана заново. Люций уже не мог определить, в тени какого из героев скрывался, и этот пробел тревожил его, словно отсутствующий зуб.

Люций отогнал только что возникшую навязчивую мысль, судорожно вдохнул и все свое внимание сосредоточил на предстоящей задаче. Стремление довести до совершенства каждое испытываемое ощущение весьма благородно, но оно обладает скверным свойством отвлекать воина от намеченной цели. Достаточно плохо, если хотя бы один воин так увлечен этим желанием, но любой мир, ставший целью одержимости целого легиона, достоин самого горького сожаления.

Люций снова окинул взглядом галерею, наблюдая, как Каэсорон все дальше и дальше увлекает Фулгрима в ловушку. В тени огромных статуй спрятались воины Вайросеана, и каждого окутывала пелена молчания, создаваемая имплантированными нейронными крикунами, которые бомбардировали их мозг пронзительными дисгармониями. После соответствующей команды эти крикуны утихнут, лишив воинов благословенных звуков, что спровоцирует стремление к новым стимулам. Это устройство Вайросеан придумал по пути с Призматики и утверждал, что на поле боя оно превращает какофонистов в одержимых убийц.

Подобное свойство не может быть лишним при нападении на примарха.

С трудом верилось, что примарх не обнаружит их присутствие, но Фулгрим был настолько же увлечен своими страстями, насколько и сам Люций, и весь легион. И если Люций сознавал, как тяжелы и непроницаемы тучи его собственной одержимости, он мог только гадать, каких высот самолюбования достиг такой блистательный воин, как Фулгрим. Справа от себя он видел скрытый в тени вход в заброшенное логово апотекария Фабия. Он помнил, как спускался в слабо освещенный лабиринт после того, как покинул глупцов на Исстваане V, и тогда каждый его нерв был напряжен в ожидании малейшей угрозы. С тех пор он посещал апотекарион всего несколько раз, поскольку его мастерство мечника исключало необходимость в медицинской помощи. В тот раз здесь царил стерильный клинический холод, пропахший антисептиками, но теперь тут развернулась галерея ужасов: на стенах темнели пятна цвета ржавчины и висели биологические трофеи, а в резервуарах булькали токсичные растворы и плавали любопытные образцы мутантов. В апотекарионе стояла страшная вонь.

В тот раз, когда Фабий вскрыл его тело и переделал по образу и подобию примарха, помещение показалось ему кладезем диковин. Но как бы Люций ни восторгался новым миром, открытым для него Фабием, он не мог преодолеть отвращение к этому месту. Хотя теперь он считал подобные мелочи несущественными.

Он услышал, как Фулгрим задал вопрос, хотя и не разобрал слов, и мысленно выругался, сознавая, что снова отвлекся. Взяв себя в руки, Люций сконцентрировал все внимание на стоявшей перед ними задаче. Фулгрим был уже совсем близко, а Люцию, как архитектору замысла, предстояло сделать первый шаг.

Он вышел из тени, и незначительная преграда, отделяющая жизнь от смерти, стала еще тоньше.

Его чувства переполнила яркость этого момента, волнующее предвкушение предстоящей операции, явное безумие замысла и необратимость последнего шага.

— Люций? — окликнул его Фулгрим, удивленно улыбнувшись. — Что ты здесь делаешь?

— Я пришел поговорить с вами.

— А где же «мой лорд», Люций? Ты забыл, с кем говоришь?

— Я не знаю, с кем сейчас говорю, — сказал Люций, вглядываясь в непроницаемые глаза Фулгрима.

Он не нашел там ни сострадания, ни гуманности, ничего, что указывало бы на его повелителя и господина, которому он был предан всем сердцем. Он даже сомневался, было ли все это, или он вспоминал несуществующее прошлое, выдуманные черты, чтобы оправдать свой поступок.

— Я — Фулгрим, повелитель Детей Императора, — произнес Фулгрим, оглядываясь по сторонам, словно настораживаясь и догадываясь о петле, в которую сунул свою шею. — И ты должен мне повиноваться.

Люций покачал головой и положил ладонь на рукоять меча. Он даже не удивился, обнаружив, что кожа на руке вспотела и стала скользкой.