Филип Фармер - Личный космос Страница 17

С другой стороны, не было никаких доказательств, что Анана лжет.

Дело было сделано, и его нельзя было переделать, поэтому он лишь сказал:

— Вытащи свой нож и вытри его. Я все гадал, что ты сделаешь, если я скажу, что хочу переспать с тобой. Теперь я знаю.

Она удивила его, сказав:

— Ты не он. Но ты никогда не узнаешь, если не попробуешь, не так ли?

— Так, — резко ответил он.

И с любопытством посмотрел на нее.

Господы, по словам Вольфа, были довольно аморальными людьми. То есть большинство из них. Анана была чрезвычайно привлекательной женщиной, которая могла быть, а могла и не быть фригидной. Но десять тысяч лет казались долгим сроком для сохранения у женщины фригидности.

Наверняка в великой науке Господов существовала техника или средства для преодоления фригидности.

С другой стороны, окажется ли страстная женщина способной оставаться страстной после десяти тысяч лет?

Но Вольф говорил, что даже долгоживущие Господы жили одним днем. Подобно смертным, они были захвачены потоком времени. Память их была далека от совершенства, к счастью для них. Так что, хотя они и были подвержены намного большей тоске и скуке, чем так называемые смертные. Эти чувства все же их не захлестывали. Процент самоубийств среди них был на самом деле ниже, чем у сравниваемой группы людей, но это могло быть отнесено к тому факту, что те, кто имел склонность к самоубийству, давным-давно разделались с собой.

Каковы бы там ни были у нее чувства, она их ему не открывала. Если она страдала от сексуальной фрустрации, как в давнее время страдал он, она не показывала никаких признаков этого. Наверное, идея переспать с ним, низким, даже отталкивающим смертным, была для нее немыслима. И все же он слышал рассказы о проявляемых Господами сексуальных интересах к своим более привлекательным человеческим подданным. Вольф сам говорил, что, когда он был Джадавином, он предавался разгулу с прекрасными женщинами этого мира, используя свою неотразимую мощь, чтобы получить то, что он хотел.

Кикаха пожал плечами. В данный момент требовалось поразмыслить о более важных вещах. Выживание перевешивало все прочее.

Глава 9

В последующие два дня им пришлось ехать далеко от каравана из-за того, что охотничьи партии с него широко разошлись в поисках бизоньего, оленьего и антилопьего мяса. И тогда, уклоняясь от охотников, путники чуть было не наткнулись на небольшой отряд охотников-саткивлкапов.

Эти индейцы, разрисованные с головы до ног в черно-белую полоску, с закрученными в спираль на макушках длинными черными волосами, с продетыми сквозь перегородки в носах костями, с ожерельями из львиных зубов на шее, одетые в шаровары из львиных шкур и мокасины из оленьей кожи, проскакали в ста ярдах от Ананы и Кикахи. Но они все время стреляли по бизонам в тылу бежавшего стада и не увидели их.

Кроме того, тишкетмоакские охотники гнались за теми же бизонами, но они находились на другой стороне стада, отделенные от индейцев милей почти сплошных тел животных.

Кикаха вдруг принял решение. Он сообщил Анане, что сегодня ночью настало их время. Она поколебалась, а затем сказала, что они вполне могут попробовать, что, разумеется, следует попробовать все, что уберет их из поля зрения Колокольников.

Они ждали, пока караванщики не кончили есть жареное мясо и пить джин и водку и не отправились, пошатываясь, спать. По обеим сторонам каравана расставили непьющих часовых, но фургоны находились в пределах границ Большой Торговой Тропы, отмеченной резными деревянными изображениями бога торговли, и поэтому они по-настоящему не тревожились о нападении людей или полуконей.

Какое-нибудь животное могло забрести в лагерь, гигантская ласка или лев могли попытаться задрать коня или даже человека, но это было маловероятно, поэтому атмосфера была расслабленной.

Кикаха снял с лошадей всю сбрую и хлопнул их по крупу, чтобы они ускакали.

Он испытывал легкое сожаление о них, поскольку они были одомашненными животными и вряд ли могли процветать в диких Великих Прериях. Но им придется рискнуть, так же, как и ему.

Затем они с Ананой, привязав к спинам тюки с водой в бутылках, с сушеным мясом и овощами, с ножами в зубах поползли в залитой брызгами лунного света темноте к каравану. Мимо двух часовых, расположенных на расстоянии сорока ярдов друг от друга, они пробрались незамеченными. Они направились к огромному десятиколесному фургону, бывшему двадцатым в колонне.

Они проползли мимо небольших фургонов, в которых храпели спящие мужчины, женщины и дети. К счастью, с караваном не было собак, и по веской причине: гепардоподобная пума и ласка особенно любили собачье мясо до такой степени, что люди давным-давно перестали брать собак с собой в путешествия по прерии.

Устроить жилое помещение внутри плотно упакованного груза на нижнем этаже фургона оказалось нелегким делом. Им пришлось вытащить множество деревянных ящиков и рулонов тканей и ковров, а потом опять разложить их над норой, где они будут проводить свои дневные часы. Выбитый груз с некоторым трудом вогнали, куда он только влез. Кикаха надеялся, что никто не заметит, что раскладка стала не такой, какой была, когда фургон покинул берег реки.

У них имелись две пустые бутылки для санитарных целей, а одеяла обеспечили им довольно удобную постель — пока фургон не покатился утром в путь. Рессор у фургона не было, и хотя прерия казалась довольно гладкой идущему пешком, в фургоне неровность почвы ощущалась вдвойне.

Анана жаловалась, что она чувствовала себя замкнутой в камере галеры, но теперь она чувствовала себя погребенной под обвалом.

Снаружи в полдень температура резко поднималась свыше 24 градусов по Цельсию, но отсутствие вентиляции и близость тел угрожали удушить путников. Им пришлось сесть и уткнуться носами в отверстия, чтобы получить достаточно кислорода.

Кикаха расширил эти отверстия. Он очень не хотел этого делать, так как это увеличивало опасность обнаружения их караванщиками. Однако пока фургон путешествовал, никто не собирался заглядывать в нижний этаж.

В первый день им не удалось особенно поспать.

Ночью, пока спали караванщики, они вылезли наружу и проползли мимо часовых в открытую прерию. Здесь они вымылись в ручье, снова наполнили бутылки водой и справили естественные надобности, которые было невозможно или крайне неудобно справлять в фургоне.

Они проделали гимнастические упражнения, чтобы снять оцепенение с мускулов, вызванное стесненными условиями, а также тряской и рывками фургонов. Это казалось самой наглой выходкой в мире — прятаться прямо под носом, не упоминая уже о ягодицах, тишкетмоаков. Один он мог чувствовать себя более удобно, более непринужденно. Но хотя Анана в самом деле не особенно жаловалась, ее не совсем подавляемые стоны и брань порядком надоели ему. В этих тесных замкнутых условиях было невозможно не прикасаться часто друг к другу, но она каждый раз реагировала чересчур сильно.

Она велела ему оставаться в своей собственной половине «гроба», не делать таким очевидным свое тело и так далее.

Кикаха начал всерьез подумывать о том, чтобы предложить ей скрываться от Колокольников самостоятельно, или, если она откажется, нокаутировать ее, вытащить из фургона в какое-нибудь место и оставить там. Временами он фантазировал о том, чтобы перерезать ей горло или привязать к дереву так, чтобы до нее могли добраться волки или львы.

Он сказал себе, что это дьявольский способ начать любовный роман.

Тут он спохватился. Да, он так подумал: любовный роман. Так! Как же это он мог влюбиться в такую злобную, высокомерную, смертоносную суку?

Мог. Как ни сильно он бесился, ненавидел и презирал ее, он начинал ее любить.

В любви для Кикахи не было ничего нового ни в этом, ни в том, другом мире, но никогда он не мог любить при таких обстоятельствах.

Несомненно, если не считать Подарги, выглядевшей на лицо точь-в-точь как Анана, и странной, действительно неземной Хрисенды, Анана была самой прекрасной женщиной из всех, кого он когда-либо видел.

Но для Кикахи это не приводило автоматически к любви. Он, конечно, ценил в женщинах красоту, но подвергался большей возможности влюбиться в женщину с приятным характером, сообразительную, с чувством юмора, чем в неприятную и тупую красавицу. Если женщина была всего лишь разумно привлекательной или, наверное, даже заурядной внешности, он мог бы влюбиться в нее, если находил в ней те или иные свойства, а Анана была определенно неприятной особой.

Так почему же он испытывал к ней это чувство любви наряду с враждебностью?

«Кто знает? — подумал Кикаха. — Очевидно, не я. И это само по себе приятно, поскольку я не хотел бы стать для самого себя скучным и непредсказуемым».

Плохо в этом романе было то, что он, по всей вероятности, будет односторонним. Она могла проявить чувственный интерес к нему, но он был бы эфемерным и сопровождался презрением. Она, разумеется, никогда не сможет полюбить леблаббия. Если уж на то пошло, он сомневался, что она вообще сможет полюбить кого бы то ни было.