Александр Бруссуев - Не от мира сего 2 Страница 21

— И вы пожуйте! — крикнул леший и бросил в сторону "волков" еще один кусок.

Кто-то из зверей повертел мордой, принюхиваясь, кто-то подошел ближе, шевеля носом и, вдруг, как по команде ближайшие к мясу твари отпрыгнули прочь. Шерсть на загривках у них стала дыбом, они оскалили удручающего размеры клыки и как-то странно посмотрели на людей. Более всего их взгляд сопоставлялся с чувством страха. В следующий миг эти "волки", безвольно опустив хвосты, затрусили к лесу. За ними устремилась прочая стая.

— Теперь они будут нас бояться, — сказал Мишка, а потом добавил. — Но они не уйдут.

Илейко ничего не понял, да и Пермя, похоже, тоже. Лив предположил, что это какие-нибудь секретные штучки Хийси, фокус-покус. Васильич для пущей важности спросил, впрочем, без всякого интереса:

— А что за мясо мы ели?

— Печень, — ответил леший, и вопросов ни у кого больше не было.

Нет, конечно, случалось в воинской жизни всякое. Увлеченный битвами человек начинал видеть в убийствах смысл своей жизни, превращаясь в машину смерти. Не обязательно таковыми становились берсерки, но у семейных людей шансов обратиться в такое существо было гораздо меньше. Наверно, дело тут в любви, отсутствие которой ломает некий барьер, отделяющий человека от хищника. У хищников же особым шиком считается не просто победить врага, но и забрать у него его отвагу и доблесть, вкупе с воинским умением. Никаким другим образом это не сделать, кроме как, сожрав сердце, либо печень поверженного соперника. Таких воинов ценили за их мастерство, но сторонились, как враги, так и "наши".

Люди волков обычно не едят — видимо, невкусные. Но учиненное Мишкой гастрономическое преступление способно было в большей степени воздействовать на "Фенриров", на их упрятанную под спудом инстинктов человеческую память, если они имели какое-то отношение к сгинувшим викингам — расхитителям древних сокровищ.

Совесть Илейко и Перми была чиста, желудок не выворачивало от неприятия пищи, они даже оценили всю мудрость поступка лешего, но все-таки чувствовался некий дискомфорт, словно отведали человечину, пусть даже под волчьим соусом.

— Что у тебя это такое? — спросил Наследник, указывая на принесенный ливом перевязанный пакет. Вообще-то ему до него не было никакого дела, да и не в правилах биармов интересоваться чужим имуществом.

— Зеркало, — Илейко пожал плечами.

— Чего же оно закрыто, будто рядом покойник?

Лив ничего не ответил, но что-то мелькнуло в голове и пропало, оставив после себя только горькое чувство чего-то очень важного, безнадежно упущенного. Он даже руки к голове приложил, пытаясь что-то вспомнить, но тщетно. Да еще щербатый тесак, так и оставшийся привязанный к руке, мешал.

Почему-то вспомнился, что приснился удивительный сон, разобраться в котором так и не удалось — не хватило времени. Детали грез уже смазались, никак не воссоздаваясь в события и картины.

— Нам снится не то, что хочется нам, -

Нам снится то, что хочется снам (Вадим Шефнер. "Военные сны", примечание автора), — сказал Илейко, поняв, что вспомнить о ночных видениях уже не удастся.

Осталось только настроение, что снилось что-то неплохое, даже радостное. Вообще, конечно, заниматься трактовкой сновидений — дело бесполезное, даже вредное. Никакой действительности они не отражают, разве что создают настроения: глухой тоски по навеки ушедшему человеку, зудящей тревожности предстоящего решения, светлой радости какого-то счастливого воспоминания и блаженное состояние детства. Порой, чтобы сохранить добрые впечатления после пробуждения, нужно взглянуть в зеркало, потому что в таком состоянии невозможно себе не улыбнуться. Тогда день удается, тогда и мир тебе улыбается.

— А у нас зеркало закрыто, как при покойнике, — снова сказал Илейко.

— Слушай, что ты там бормочешь себе под нос? — не выдержал Мишка.

— Да я про зеркало говорю, — ответил лив.

— Стоп, — внезапно произнес Пермя. — Зеркало, говоришь?

Илейко кивнул головой. Этой штукой "волков" не разгонишь, даже если бить им по башке. Вот было бы оно какое-нибудь кривое, чтоб "Фенрир", взглянув в него, живот от смеха надорвал, тогда другое дело. Ходи себе вдоль берега, весели "волков" — а те на спинах лежат, задними лапами в воздухе дрыгают, передними за пузо держатся. Красота!

— Знающие люди говорили, что зеркала не просто отражают действительность, они могут показывать и другую реальность. Их энергетическая оболочка всегда в двух измерениях, — заговорил Пермя, постепенно воодушевляясь. — Если в доме умер кто-то, то нельзя оставлять зеркало открытым. Иначе душа покойного вместо того, чтобы уйти в иной мир, может войти в зеркало и остаться в нем, как в ловушке.

— Ну и что? — удивился леший.

— А то! — ответил Пермя и показал товарищам указательный палец. — Если мы предполагаем, что эти "волки" с Нави, вытолкнутые оттуда проклятием Золотой Бабы, то с помощью этого зеркала мы сможем загнать их обратно.

— И викинги, стало быть, вылезут обратно? — съехидничал Хийси.

— Нет, — терпеливо возразил Наследник. — Викинги и волки — это одно и то же. Они сами этого не понимают. "Фенрир" — это то темное человеческое начало, или конец — как угодно, которое было у норманна при жизни. Их самих не стало, но вся злость вырвалась обратно в Явь, воплотившись в эдаких монстров. Понятно?

— Нет, — хором ответили Илейко и Мишка.

Пермя в отчаянье махнул рукой:

— Короче, зеркало надо развернуть и при новой атаке взглянуть на отражение первого попавшего в поле зрения "волка".

— Ага, только сначала нужно заставить монстра не откусить нам головы, — проворчал леший.

— Выбора у нас все равно нет, — сказал ему лив. — Иначе они нас загрызут, не увидев в отражении всю непривлекательность этого зрелища.

Пермя их уже не слушал — он как-то пафосно разворачивал зеркало, приговаривая про себя:

— Конечно, лучше бы это ночью проделать. Ну, да посмотрим, может быть, так оно и будет.

Мишка, убедившись, что биарм его не видит, специально для лива покрутил пальцем у виска. Тот в ответ только вздохнул и развел в стороны перемотанные тканью руки.

— Отражения — это тоже жизнь. Усеченная, несвободная, зависимая, но тем не менее. Почему нечисть нельзя увидеть в зеркале? Потому что ее отражение находится в другой, потусторонней поверхности. Однако не все так безобидно. Отражением Одина, распятого на древе Иггдрасиль, сделался Иисус, приколоченный к Леванидову кресту, — говорил меж тем Пермя, освободив от покрывал тускло блеснувшее зеркало. — Сегодня нам доведется кое-что испытать.

— Надеюсь, не жуткую боль, — вставил Хийси, но, заметив, что Васильич обернулся к нему, поспешно добавил. — Имею в виду, душевную боль.

"Фенриры" действительно не пошли на очередной приступ до наступления темноты. О своем присутствии они напоминали только изредка долетающим до слуха людей рыком. А запертые в ловушке путники готовились к последнему бою. Пермя был так уверен в себе, точнее — в магической способности зеркала, что его уверенность передалась сначала Илейке, потом и лешему.

Они подкорректировали свой частокол, установив в нужном направлении свободный проход. Васильич хромал, лив был не в состоянии нормально за что-нибудь ухватиться. Зато Мишка старался работать за всех троих. Со второй половины дня начала накрапывать мелкая морось. Дров для поддержания огня по предварительным подсчетам на всю ночь могло не хватить, но об этом никто не задумывался.

Илейко думал о чем попало, только не о предстоящей схватке. Пермя, казалось, весь ушел в себя, временами что-то бормоча еле слышно и, словно в несогласии, мотая головой. Лишь только Мишка метался, как угорелый, подчас бросая тревожные взгляды в сторону притихшего леса. Он очень боялся грядущей ночи, стыдился этого своего страха и от этого нервничал.

Позади установленного вертикально зеркала Наследник, покопавшись в своем багаже, на гибкой ивовой ветви водрузил знамя. Вообще-то не очень, чтобы знамя, но флаг — это точно. Он представлял собой абсолютно черное полотнище, в центре которого был изображен белый человеческий череп и пониже его две перекрещенные в Андреевской свастике берцовые человеческие же кости.

— Голова Адама, — пояснил он. — Символизирует, что все мы смертны, но настроены решительно.

Ну что же, пусть будет флаг. Ни Илейко, ни Мишка не были против. Лив помнил легенду, что первый человек на Земле был размером немаленьким, высотой с метелиляйнена. Или вовсе — метелиляйненом. Когда умер — а после изгнания из Рая он стал смертным — дети и внуки похоронили его с венцом на голове, сделанном из трех деревьев: кипариса, певга (какого-то загадочного) и кедра. Душа-то Адамова попала в ад, если верить знающим людям богословского корпуса, а тело со временем истлело вместе с гробом. Но Бог простил своего первенца среди людей и прекратил все творимые с его душой пытки и мучения и забрал к себе. Там в Раю Адам куда-то затерялся, во всяком случае, никаких других сведений о дальнейшей судьбе его не поступало. Зато из посмертного венца выросло чудное дерево. Кто говорил одно, но с признаками прочих разных пород, кто считал — три.