Елизавета Дворецкая - Лань в чаще, кн. 2: Дракон Битвы Страница 22

Ингитора положила обе руки на его плечи, действительно, такие же горячие, как торсхаммер, и с усилием оттолкнула его. Аск молча ушел на свою лежанку, а она отвернулась от него и закрыла глаза. И сразу заснула, так спокойно, словно ее охраняли стены самого прочного дома на свете.

Глава 4

Когда Ингитора проснулась, Аск спал, сидя на полу возле ее лежанки и положив голову на ее ногу под плащом. Пробудившись, он был полон смирения и раскаяния, завязывал ремешки на ее башмаках, целовал ей руки, но смотрел на нее с неповторимой смесью смущения и наслаждения: при трезвом свете дня он стыдился своей вчерашней несдержанности, но с большим удовольствием вспоминал все то, чего благодаря ей добился. Он опять просил прощения, опять клятвенно заверял, что ее честь в полной безопасности от его посягательств, но не упускал случая тонко намекнуть, что ее-то никакие клятвы не удерживают от «посягательств» на его счет… Но теперь, утром, Ингитора только смеялась. Ее милосердие простиралось настолько далеко, что она опять причесала его и завязала ему тесемки на рукавах.

– Ваш конунг так прославил уладское золото – а тебе что же, не хватило? – поддразнивала она его, кивая на браслет с «хватающим зверем» и не подозревая, что на его внутренней стороне красивыми четкими рунами вырезано полное имя владельца.

– У меня все уладское вот здесь! – Аск выразительно провел пальцем поперек горла. – А это наш Летанди Златокузнец в Аскефьорде делал. Нравится мне этот зверь, в нем силы много!

– На тебя самого похож!

Ей не приходило в голову, что Торвард конунг, заразивший весь Морской Путь страстной жаждой уладского золота, сложнейшие узоры которого были рассчитаны на всевидящие взоры богов, сам носит изделия какого-то Летанди из Аскефьорда, потому что они ему больше нравятся!

Мир и согласие между ними были восстановлены, но нельзя сказать, чтобы ночь в избушке «волчьей матери» на них не повлияла. Столкновение с «хватающим зверем» впечатлило Ингитору не меньше, чем троллиха, но благодаря последней она вспомнила, что вокруг – Медный Лес, который опасно недооценивать, и теперь она замечала его странное, сбивающее с толку влияние на каждом шагу.

С ними что-то происходило – они оба явно были не в себе. Утром они прошли немного дальше на восток, а там набрели на небольшое лесное озеро и решили устроиться тут «отдохнуть от бурной ночи», как говорил Аск, весело на нее поглядывая. Помыться им было просто необходимо, потому что при свете дня обнаружилось, что кровь троллихи, ядовито-синяя, как черничный сок, у них везде: на руках и на штанах Аска, на древке копья и даже на рубашке Ингиторы. Как это туда попало, она предпочитала не вспоминать, а Аск, наоборот, очень веселился, поглядывая на размазанные синие пятна у нее на талии. Ингитора опасалась, что кровь этой гадости ядовита не только на вид, и очень хотела скорее все это смыть.

Хорошо, что платье и башмаки она догадалась снять! Подходя к воде и снимая рубаху, он сказал ей что-то про завязывание рукавов, она плеснула в него водой, он как-то так ловко толкнул ее бедром, что она съехала с камня в воду и уцепилась за него же, чтобы не упасть. Дальше она смутно помнила много плеска и визга, а когда опомнилась, они стояли по грудь в воде, то есть это Аск стоял, а она висела у него на шее, потому что почти не доставала ногами дна.

– Ну, и прекрасно! – смеялся он, не отрывая глаз от груди Ингиторы, плотно облепленной мокрой тканью. – У тебя еще одна рубашка есть? Да? А жаль!

– Что?

– То есть, я хотел сказать, все в порядке! А штаны мои все равно в крови этой дряни, поплескаться им не повредит!

– Но я просто как околдованная, сама себя не помню! Это что такое?

– Да нет же! Был я околдован, прошлой осенью – совсем не те ощущения! – Аск смеялся над ее испугом, по-прежнему крепко держа в объятиях и покачивая из стороны в сторону, как будто полоскал. – Когда околдован, то очень противно – тоска, и тяжесть, и никому не рад, и сам не знаешь, куда и зачем идешь, и на каждой ноге как будто по валуну привязано – вон, по такому! А сейчас мне весело и приятно! И сила плещет через край – сама видишь, мы в середину озера запрыгнули и не заметили!

– Да уж вижу! Это просто другой вид колдовства –  бенгельт как раз очень ловко прыгают и могут ходить по вершинам деревьев! Но обычно в одиночку! А мы вдвоем! Богиня Фригг! Да если бы мне месяц назад сказали, что я буду плескаться в озере с мужчиной, которого даже не знаю, как зовут…

– Ну, скажу я тебе, как меня зовут, что от этого изменится? Я – То…

– Молчи! – Ингитора в неосознанном порыве ужаса подняла руку и закрыла ему рот. – Молчи! Не хочу! Иначе и мне придется говорить, кто я и откуда, и тогда все это придет к нам сюда! Не надо! Ну его!

Укрощенный, зверь стал очень покладистым: отвернуться, пока она меняла мокрую рубашку на сухую, Аск согласился неожиданно легко, а потом сам завязал ей рукава, обнаружив ловкость и привычное умение обращаться с женской одеждой. Чему Ингитора и не подумала удивиться.

Потом она сидела, медленно расчесывала сохнущие волосы и присматривала за костром, возле которого сушились расправленные на палках его штаны и ее рубаха. Размытые бледно-синие пятна ярко выделялись на светлой ткани – просто жуть, что о ней подумают, если кто-нибудь это увидит! Ладно бы просто кровь, эка невидаль – но синяя… Аск отсыпался под своим плащом, и никакие жуткие сны его не мучили, и троллихи не снились… А Ингитора рассматривала его и пыталась на свободе собрать в кучу и как-то осмыслить свои впечатления, но их оказалось так много и они все получились такими яркими, что рассудок был погребен под их грудой и пребывал в каком-то восторженном недоумении. Приглядываясь к его лицу, к черным бровям, длинным ресницам, Ингитора не могла решить, красив ли он – само понятие красоты не шло к нему, было для него слишком мелким и легковесным. Она смотрела в его смуглое лицо с закрытыми глазами, и ей почему-то вспоминались последние капли росы под солнцем; сейчас роса уже давно высохла, но Ингиторе виделись эти капли, прохладные и словно бы налитые отраженным огненным светом, отчего сами они казались брызгами какого-то свежего, радостного пламени, брошенного солнцем на зеленые листья. Само бурное жизнелюбие Аска, благодаря которому он даже из схватки с троллихой ухитрялся извлечь столько удовольствия, рассыпалось вокруг этими сверкающими огнистыми каплями; падая на Ингитору, они освежали ее, оживляли кровь, так что при каждом вздохе грудь наполняла радость обновления. Нет, это гораздо больше, чем красота! Красивых мужчин она видела и раньше. Светловолосый Эгвальд, безусловно, был красивее, но…

Мысль об Эгвальде вызывала в ней чувство, очень похожее на жалость и угрызение совести. Он так любил ее и не побоялся ради нее пойти на смерть, но она никогда не всматривалась в его лицо с таким любопытством, словно хотела через изгиб его бровей проникнуть в душу. Он попал в плен из-за нее, а она не помогла ему, но ничуть не жалеет обо всех тех обстоятельствах, что привели ее к совсем другому человеку…

Что она там плела? «Я полюблю того, кто принесет мне голову…» Да в своем ли она была уме? Сейчас у нее полностью открылись глаза на дикость собственного прежнего поведения. Мало того, что она толкнула Эгвальда ярла в такой опасный и бессмысленный, как оказалось, поход. Она и себя чуть не погубила, собравшись стать женой человека, которого не любит. После вчерашнего она уже не могла скрывать от себя, что изменила Эгвальду решительно и безусловно. Ничего особенно пока не случилось, но душой она уже принадлежала Аску. Он был – одно, а все прочие мужчины на свете, включая Эгвальда – совсем другое. Ее чуть снисходительное расположение к Эгвальду не шло ни в какое сравнение с теми неоднозначными, яркими, восторженными чувствами к Аску: он захватил ее целиком, решительно изгнал все мысли о чем-либо другом. Эгвальд являлся только частью мира, не очень-то и большой, а Аск просто уничтожил весь мир, точно они и правда остались единственными на свете людьми. Она не была Фридой с хутора, которая влюбляется в своего пастуха, потому что никого другого не знает; Ингитора видела много разных людей, среди них попадались и красивые, и знатные, и сильные, и с хорошо подвешенным языком… Но ни разу еще она не встречала человека, от которого исходило бы такое горячее и прочное ощущение силы, силы телесной и духовной, слитой в такое живое и неразрывное целое. Ни перед кем она еще не чувствовала такого безусловного восхищения, не испытывала такого блаженства просто от мысли, что он есть на свете.

Прекрасно понимая, что происхождение обязывает ее оберегать свою честь, Ингитора не собиралась ею жертвовать даже ради столь блестящего героя, но не могла не радоваться, что нравится ему. Она не испугалась «зверя», в глаза которого вчера невольно заглянула: ею владело жадное любопытство к этому человеку и она хотела видеть его таким, какой он есть, вместе с тем зверем, который в нем жил. Он видел и ценил в ней не только женщину; она знала, что ее готовность протянуть руку человеку не будет понята как согласие упасть в объятия зверя. И, может быть, поэтому она отвергала его притязания с известной неохотой и сожалением, которых раньше в подобных случаях не испытывала. Его влечение находило в ней естественный отклик, и она охотно пошла бы ему навстречу, если бы не прочно привитая с детства забота о своем достоинстве. Страстью к ней пылали многие, от молчаливого Стейнара из Лингунберги до готового на подвиги Эгвальда ярла, но только Аск сумел передать свое влечение ей – легко, как «головня головне передать готова пламя от пламени», [11] и рядом с ним она чувствовала себя той молодой березой, все существо которой радостно раскрывается навстречу солнечному теплу.