Фрэнк Херберт - Еретики Дюны Страница 23

Холл немедленно освободился.

Все жрецы занялись изучением Шиэны. Так была задана модель, определившая характер их поведения на последующие годы. Сложившаяся вокруг Шиэны обстановка привела к переменам, ощутимым даже на самых дальних границах влияния религии Разделенного Бога. Два слова стали запалом для перемен: «Изучать ее».

«До чего ж она наивна, — думали жрецы. — До чего ж занятно наивна. Но она умеет читать и проявляет пристальный интерес к Святым книгам, которые нашла в апартаментах Туека. Теперь — своих апартаментах».

Далее пошло-поехало выпихивание сверху вниз. Туек переехал в помещение своего первого заместителя, и процесс пошел дальше вниз.

С Шиэны сняли мерку. Для нее был изготовлен самый изящный стилсьют. Она получила. Она получила новое верхнее облачение: жреческих цветов — белое с золотом и пурпурной каймой.

Люди стали избегать историка-локутора Дроминда. Он взял привычку прилипать, как банный лист, бесконечно пережевывая историю о той далекой Сионе, как будто это могло сказать что-то важное о нынешней носительнице древнего имени.

— Сиона была подругой святого Данкана Айдахо, — напоминал Дроминд всякому, кто готов был слушать. — Их потомки повсюду.

— Да ну? Извини, что не слушаю тебя дальше, но я в самом деле спешу по неотложнейшему поручению.

Сначала Туек был с Дроминдом терпеливее других: история была интересной, ее уроки очевидны.

— Бог послал нам новую Сиону, — сказал Туек. — Все следует уточнить.

Дроминд удалился и вернулся с новыми, нащипанными им, крохами истории.

— Сведения из Дар-эс-Балата приобретают теперь новое значение, — сказал Дроминд Верховному Жрецу. — Не следует ли нам провести дальнейшие испытания и сравнительные обследования этого ребенка?

Дроминд заарканил с этим Верховного Жреца сразу после завтрака. Остатки трапезы до сих пор оставались на служебном столике, стоявшем на балконе. Через открытое окно им было слышно движение наверху, в помещениях Шиэны.

Туек предостерегающе поднес к губам палец и тихо заговорил, внушая собеседнику быть потише:

— Святое дитя по своему собственному выбору навещает пустыню, — он подошел к карте и указал на область к юго-западу от Кина. — Очевидно, вот эта область представляет для нее интерес или… Я бы сказал, призывает ее.

— Мне говорили, она очень часто пользуется словарями, — сказал Дроминд. — Наверняка ведь это не может быть…

— Она проверяет НАС, — проговорил Туек. — Не обманывайся.

— Но, Владыка Туек, она задает самые детские вопросы Кании и Алхозе.

— Ты сомневаешься в моем суждении, Дроминд?

Дроминд с опозданием понял, что перешел допустимые границы. Он умолк, но выражение его лица говорило, что внутри него подавлено еще много слов.

— Бог послал нам ее, чтобы выполоть зло, проникшее в ряды помазанных, — сказал Туек. — Ступай! Молись и вопрошай себя: не зло ли нашло приют внутри тебя.

Когда Дроминд ушел, Туек вызвал доверенного помощника.

— Где святое дитя?

— Она удалилась в пустыню ради общения со своим Отцом.

— На юго-запад?

— Да, Владыка.

— Дроминда нужно отвезти далеко на восток и высадить там. Поместите в том месте несколько тамперов, чтобы быть уверенными, что он никогда не вернется.

— Дроминда, Владыка?

— Дроминда.

Но и после того, как Дроминд был «переведен» в пасть Бога, жрецы продолжали следовать в том направлении, в котором он их подтолкнул. Они изучали Шиэну.

Шиэна тоже изучала.

Постепенно, так постепенно, что она не могла бы определить точку отсчета, она вызнала свою огромную власть над всеми ее окружавшими. Сначала это была игра, вечный День Ребенка, когда взрослые, сломя голову, кидались выполнить любую детскую прихоть. Представлялось, что нет прихоти слишком трудной. Желала ли она редкого фрукта для своего стола?

Фрукт подавался ей на золотом блюде.

Замечала ли она ребенка далеко внизу, на людных улицах, и требовала, чтобы этот ребенок стал ее товарищем по играм?

Этого ребенка сразу же доставляли в Храм в апартаменты Шиэны. Когда страх и потрясение проходили, ребенок даже мог присоединиться к ее игре, которую жрецы и жрицы напряженно наблюдали. Невинное скакание по саду на крыше, подхихикивающие шепотки — все это подвергалось внимательному анализу. Шиэна тяготилась благоговением таких детей. Она редко звала того же самого ребенка назад, предпочитая узнавать новое от новых товарищей по играм.

Священники не пришли к согласию насчет безвредности подобных встреч. Детей, игравших с Шиэной, подвергали устрашающим допросам, пока Шиэна этого не обнаружила и не обрушилась с яростью на своих опекунов.

Весть о Шиэне неизбежно расходилась по всему Ракису и за пределы планеты. Скапливались отчеты и у Ордена Бене Джессерит. Проходили годы все такого же автократичного распорядка, похожие на неперестающую удивлять диковинку. Никто из ее непосредственной прислуги не думал об этом как об образовании: Шиэна учила жрецов Ракиса, а они учили ее. Бене Джессерит, однако, подмечал этот аспект жизни Шиэны и тщательно за ним наблюдал.

— Она в хороших руках. Оставьте ее там, пока она для нас не созреет, — поступило распоряжение Таразы. — Держите ударные отряды в постоянной боевой готовности. Проследите, чтобы я получала регулярные отчеты.

Шиэна ни разу не открыла ни своего истинного происхождения, ни того, что сделал Шайтан с ней самой. Она думала о своем молчании, как о плате за то, что ее пощадили.

Кое-что потеряло для Шиэны вкус. Все реже становились ее вылазки в пустыню. Любопытство оставалось прежним, но становилось очевидным, что объяснения поведению Шайтана по отношению к ней нельзя найти на открытом песке. И хотя она знала о существовании на Ракисе посольств других сил, шпионы Бене Джессерит среди ее прислуги заботились, чтобы Шиэна не проявляла слишком большого интереса к Ордену. Успокоительные ответы, чтобы погасить такой интерес, отпускались и отмерялись Шиэне по мере надобности.

Послание Таразы наблюдателям на Ракисе было прямым и четким: «Поколения подготовки стали годами развития. Мы выступим только в нужный момент. Не должно быть больше никаких сомнений, что этот ребенок — тот самый».

~ ~ ~

По моему суждению, реформаторы, творили и творят больше несчастий, чем любая другая сила в истории человечества. Покажите мне кого-нибудь, утверждающего: «Надо что-то сделать!» — и я покажу вам голову, полную порочных устремлений, которые могут привести только к зловредным результатам. То, за что мы должны всегда бороться — выявить естественное влечение и следовать ему.

Безбрежное небо уходило ввысь, и в него карабкалось солнце Гамму, извлекая и конденсируя влагу из трав и окружающих лесов, и вместе с влагой вознося их запахи.

Данкан Айдахо стоял у Заповедного Окна, вдыхая эти запахи. Этим утром Патрин сказал ему:

— Тебе сегодня пятнадцать лет, смотри теперь на себя, как на юношу. Ты больше не ребенок.

— Это мой день рождения?

Они были в спальне Данкана, куда Патрин только что вошел со стаканом цитрусового сока.

— Я не знаю твоего дня рождения.

— У гхол есть дни рождений?

Патрин отмолчался — с гхолой запрещается разговаривать о гхолах.

— Шванги говорит, что тебе нельзя отвечать на этот вопрос, — сказал Данкан.

Патрин проговорил с явным замешательством:

— Башар желает, чтобы я передал тебе: тренировка сегодня утром будет попозже. Он желает, чтобы ты выполнял упражнения для ног и коленей до тех пор, пока тебя не позовут.

— Я выполнял это вчера!

— Я просто передаю тебе распоряжение башара, — Патрин забрал пустой стакан и оставил Данкана одного.

Данкан быстро оделся. Его ждут к завтраку… «Чтоб их всех!» Не нужен ему их завтрак. Чем же занят башар? Почему он не может вовремя начать занятия? «Упражнение для ног и коленей!» Это просто, чтобы не дать ему сидеть без дела, потому что у Тега есть какое-то другое неожиданное дело. Данкан гневно поглядел на заповедную дорогу к Заповедному Окну. «Пусть эти проклятые стражи будут наказаны!»

Запахи, доносившиеся до него через открытое окно, были знакомы, но он никак не мог вспомнить, что же пряталось в дальних уголках его сознания, будоража его память. Он знал, что это — жизни-памяти. Данкана это пугало и притягивало — как будто он ходил по самому краю обрыва или пытался открыто бросить непокорный вызов Шванги. Но он никогда этого не делал. Даже если он рассматривал голографические картинки в книге с изображением обрыва, то это вызывало странную реакцию — у него сводило живот. Что до Шванги, он часто воображал сердитое неповиновение и переживал точно такую же физическую реакцию.