Александр Бруссуев - Не от мира сего 2 Страница 29

Из тумана высунулась морда Заразы. Она сказала "ку-ку" и осторожно теплыми губами потрогала лива за щеку. Конечно же, лошадь ничего не произнесла — кобыла была выше этого — но могла бы проявить себя в таком торжественном случае!

— Кто-нибудь понял, что Норны наговорили? — нарушил тишину Илейко, и слова его, казалось, вязли в неожиданно сгущающейся белесой пелене.

— А чего тут понимать? — ответил леший. — Чуть что не так — пустят кровь. Сначала у тринадцати человек, потом — еще у пяти. Затем, может быть, и у нас. Вот ведь какие вредные женщины!

Откуда-то издалека долетели приглушенные звуки музыки и голос, поющий печальную песню "Я — такой молодец. Мне — все наряды к лицу".

— Это же кантеле! — сказал Илейко, уловив трогательные, ни с чем другим несравнимые, переборы струн.

— Так это Садко! — воскликнул Мишка, которому, оказывается, звуки голоса знаменитого "гусляра" (ghus — "звучать" на руническом санскрите, примечание автора) были знакомы.

— Его-то сюда как занесло? — удивился Пермя.

Часть 2. Садко.

1. Родя.

Отец у Роди был рыбаком, мать — тоже, сестры — а что им оставалось делать?

Вообще-то мать не была на рыбалке уже давным-давно, с тех самых времен, как родила первого ребенка, дочку. Отец, наверно, перекрестился. Не потому, что стал отцом, а потому что теперь можно было заниматься любимым делом в свое удовольствие. Его жена была хорошей женой, готовила прекрасно, да вот только не умела молчать. Количество слов, произносимых в самую незначительную единицу времени поражало воображение. Иной раз даже не было понятно, о чем, собственно, речь. Впрочем, это казалось неважным. Сидеть, молчать и кивать головой — вот и все, что требовалось для беседы.

Рыбалка не терпит суеты, тем более — болтовни. Кое-кто этого не понимал. Поэтому отец забил на местное озеро, где рыбы было — пропасть, и начал осваивать Ладожские просторы. Жена, конечно, этого не сознавала и ругалась, почем зря.

Ладога, или, как еще именовали это огромное озеро, Нево, в отношении улова была капризна: воды много — рыба косяками плавает, где ей вздумается. Зато улов считался успешным только тогда, когда изловленная рыба занимала, если не половину, то, во всяком случае — треть лодки. Главное — вовремя остановиться, не то запросто можно черпануть бортом ладожской водички, и уже самому стать рыбой. Или ладожской нерпой — та еще зверюга. Похожая головой на собаку, а телом — на мешок с опилками, она была по-своему свирепа. Это ее свойство выражалось в отвратительной вони, которая сопровождала этих тварей повсюду. Оно, конечно, понятно — попробуй-ка питайся одной рыбой в самом сыром виде — еще и не на такой запашок пробьет.

Сестры Роди тоже на рыбалку не ходили. Их мама не пускала, да и не очень-то им самим хотелось.

Таким образом, рыбачил только отец, но вся семья продолжала упорно считаться рыбацкой. Когда же на свет появился единственный мальчик, то на роду у него было написано слияние с семейным промыслом, причем — действенное слияние.

Родя сызмальства принимал участие в подготовке снастей, иногда выходил с отцом в озеро, но там всегда получал подзатыльники по причине своей нерасторопности, нерадивости и прочих бед. В принципе, наверно, отец просто подсознательно чувствовал, что не нравится мальчишке возиться с рыбой, вот и старательно его перевоспитывал на свой жесткий манер.

Постоянная ругань матери дома, недовольство другого родителя вне дома стали вполне естественными явлениями для Роди. Сестры как-то ловко умудрялись вовремя укрыться с глаз долой, находя тем самым время для отдыха от семейного уюта. У него же так не получалось: всегда были дела, которые необходимо было незамедлительно переделать, пусть, порой, давали их и не папа с мамой. Сестрам отказывать было нельзя, чем они и пользовались со всем своим удовольствием. Родя не представлял, как можно жить иначе, пока не произошло одно замечательное событие.

Этим событием стала игра на кантеле, которую довелось услышать на одном из деревенских праздников. Бородатый дядька, закатив глаза, ожесточенно дергал струны и рассказывал всему честному народу, как хреново жить на чужбине, особенно, если ты оказался девушкой.

" В дом другой идешь отсюда,

К матери другой уходишь,

Из родной семьи — в чужую.

Там совсем иначе будет,

Все в другом иначе доме:

Там рожки звучат иначе,

Там скрипят иначе двери,

Там не так калитки ходят,

Петли там визжат иначе" (руна 22 Калевалы, примечание автора).

Народ внимал, где-то вдалеке блеяли козы, на самом краю деревни визгливо захлебывалась лаем собака Шурка, изо рта у кантелиста летели брызги браги, заботливо вливаемой внутрь после каждого куплета. Родя понял, что рыбалка — это дело проходящее, а вот музыка — вечное.

Он убежал в поле, предварительно загнав смачным пинком поганую Шурку в конуру. Хозяев собаки не было дома, поэтому можно было устроить поединок с бестолковым псом, используя любые подручные средства, но Родя себя живодером не считал. Он присел на краю бескрайнего ржаного поля, выставил на колени подхваченную где-то, вполне возможно — в Шуркином дворе, дощечку и принялся повторять движения куплетиста-кантелиста. В его голове рождалась музыка, с языка готовы были сорваться слова рун — и это было волшебно.

Вечером на Окуневом озере Родя под впечатлением великой тайны искусства изловил в свои катиски столько черных окуней, что нести домой было тяжело. Конечно, добыча по размерам уступала Ладожской рыбе, но ее количество вполне компенсировало недостаток веса каждого отдельно взятого окунька.

Прекрасно отдавая себе отчет в том, что именно сегодня эта его добыча не принесет никакой похвалы, а, скорее, даже, только ругань, Родя самостоятельно на заднем дворе выпотрошил каждую рыбку, доведя тем самым всех соседских котов до состояния, близкого с эйфорией. Самые разные коты и кошки выборочно пожирали требуху, рыча на подозрительно близко перебегающих ворон — поздняя трапеза для многих из них отменяла неизменную ночную охоту на мышей, сметану в погребе и прочую еду. Можно было залезть на трубу, обняться и орать песни на загадочном кошачьем языке.

В другой вечер до маленького рыбака не дошло бы, что вот так вот запросто и втайне можно подготовить свою добычу для ухи, сушенья, либо иных каких гастрономических изысков. Он бы обязательно похвастался своим рыбацким счастьем, за что получил бы нагоняя решительно от всей родни. От отца, потому что тот, умаявшись на празднике бражкой, уже спал за печкой, куда его частенько ссылали и откуда его было практически не достать. От матери, потому как чистить рыбу на ночь глядя — самое подлое, что может только придумать неблагодарный сын. От сестер, потому что их мать заставила бы взяться за ножи и потрошить окуней. Итог все равно был бы один: будучи схвачен и озадачен, он разбирался бы с рыбой один, но глотая при этом слезы обиды. Вышло иначе, вот до чего доводит волшебная сила искусства!

Утром, впрочем, никто и не заметил маленького триумфа большого улова: отец убежал похмеляться, мать решила, что это ее благоверный супруг наловил — а его она никогда в жизни не хвалила, слови он хоть кита, сестры и подавно. Родя обиделся, но не очень. Он подумал, что родителей не выбирают, а его папа и мама — хорошие. Сестры — вредные, но тоже хорошие. И он хороший. А потому надо добыть кантеле.

Их деревня лишними музыкальными инструментами богата не была. Ну, так и организовалась она когда-то с совсем другими целями, неспроста называлась Обжа. Старые люди убежденно привязывали ее название к Ладоге. Может быть, конечно, и так (abja — "рожденный в воде" на руническом санскрите, так же, как и "лотос", примечание автора). Поэтому наличие самых разнообразных орудий лова рыбы в каждом доме считалось вполне естественным. Также, как и отсутствие кантеле, валторна и барабанов. Народ, разве что на деревянных ложках наяривал в особо торжественных случаях.

Музыка Родю не покидала, поэтому он, постепенно взрослея на рыбалке и домашних работах, придумывал различные варианты, среди которых были самые невероятные. Например, пойти за клюквой на Обжанское болото и там найти дожидающийся его инструмент среди кочек и мха кукушкиного льна. Или изловить где-нибудь самого завалящего рунопевца, дать ему по башке и стать обладателем вожделенного трофея. Мечты так и оставались мечтами, пока, работая свежезаточенным плотницким рубанком, не пришла идея сделать кантеле своими руками.

Родя удивился, что раньше до этого не додумался автономно, а нужно было палец порезать. Даже великий Вяйнемёйнен делал себе кантеле самостоятельно и из чего попало: из челюсти щуки, например. Пойти по пути замечательного рунопевца он отказался, потому как подозревал, что можно потратить всю жизнь, охотясь за рыбой такой величины, из костей которой мог получиться музыкальный инструмент. Не для карликов же, в самом деле, трудиться!