Стив Паркер - Выживающий Страница 4

И только уже подъезжая к дому, вечером, ее вдруг осенило: «Она лесбиянка. И как же это я раньше не догадалась?»

***

Вечером, когда Соня валяясь в своей комнате на кровати с книжкой в руках, то и дело поглядывая на экран телевизора, по которому шла уже третья или четвертая по счету комедия, Нора, воспользовавшись предоставленным ей правом «работать» в кабинете за письменным столом и пользоваться компьютером, сначала поиграла сама с собой в компьютерные карты, а потом, включив настольную лампу, достала толстый большой блокнот на пружинке, раскрыла его и записала: «Дневник Норы Иконниковой.» Затем провела черту и записала 15 мая 1997г.

Подумав немного, сделала еще пару записей, касающихся своего пребывания у Сони. Получилась целая страница.«Если окажется, что Соня Л. лесби, то мне снова придется искать работу. Или же продавать все те наряды, которые она для меня сегодня купила. У нее изумительная кожа, прозрачные голубые глаза с внимательными и пронзительными черными крупными зрачками, которые почти никогда не сужаются, хорошая фигура и бездна вкуса. Вот бы узнать, зачем я ей?»

***

Она спала, когда Соня растолкала ее среди ночи: – Пойдем в кабинет, мне не спится… – Соня почти силком вытащила ее и постели, набросила на нее халат и притащила в кабинет. Весь дом спал, в прихожей пахло ванилью – это Даша вечером пекла печенье.

– Садись в кресло, можешь лечь на диван, словом, как тебе угодно, включай диктофон, надеюсь, что он у тебе готов для работы? Вот и отлично… И слушай, слушай внимательно… Будет лучше, если ты возьмешь в руки любой из блокнотов, только пронумеруй их, поскольку их будет много, и отмечай все то, что тебе непонятно… Ты, конечно, не имеешь права задавать мне вопросы по СМЫСЛУ текста, то есть, выспрашивать у меня что-то конкретное и все такое… Но ты будешь задавать мне вопросы, чтобы править стиль моего письма, понимаешь? Ведь ты же все понимаешь, что вопросы вопросам – рознь…

Соню было не узнать. Черный длинный халат, бледное лицо, блестящие и словно заплаканные глаза с розовыми воспаленными веками, покрасневший кончик носа, припухлые губы… Она свернувшись калачиком в кресле, сплела свои тонкие руки на груди и, сделав небольшую паузу, начала диктовать.

***

Из романа Сони Л.

«Я никогда не видела своих родителей. Я знала, что они где-то живут, мне рассказывала об этом воспитательница, Марина Васильевна, но мне от этого было ни холодно, ни горячо. Я ненавидела их за то, что они бросили нас, вернее, меня… Интернат стал моим вторым домом, но если по существу, то первым и, пожалуй, единственным. Мне нравилось ходить в интернатовскую столовую, даже если давали гороховый суп и пшенную молочную кашу. Но больше всего мне нравились макаронные изделия с подливкой. Иногда мне попадалось и мясо. На раздаче можно было спросить добавку. По вечерам мы с Л. просились в столовую, чтобы погреться там зимой, а заодно почистить картошку или перебрать рис. Там всегда было тепло и уютно. Л. читала нам со сторожем сказки народов Непала и Камбоджи, а мы работали до ломоты в спине. Потом у меня было воспаление легких, я долго лежала в больнице и все время хотела есть. Л. навещала меня, приносила лимоны и яблоки, которые покупала для меня Марина Васильевна. Она тоже лежала в то время в больнице, вернее, в роддоме, у нее родилась дочка. После ухода Марины Васильевны в интернате стало невозможно жить. Нам было по тринадцать лет, нам всегда хотелось есть. В столовую нас уже не пускали, сменились сторожа, врачи, воспитатели. Пришел новый директор. Его звали Николай Александрович Зохин.»

***

Она ушла, не сказав не слова. Как лунатик, погуляв всласть по крышам.

Нора выключила диктофон, пожала плечами и вернулась к себе в комнату. Сна как не бывало. «Что же это за роман такой?»

Она вернулась в кабинет, взяла СВОЙ блокнот и, устроившись в постели, сделала снова несколько записей.

Из дневника Норы И.

«Если бы я не видела Соню раньше, то есть до того, как она вошла в кабинет и решительно попросила меня начать записывать за ней, я бы подумала, что она рассказывает о себе. Но ведь в нашу первую встречу она сказала, что это фантазии! Хотя почему я должна ей верить? Она казалась заплаканной. Возможно, что ей приснился страшный сон, кошмар… Интересно бы узнать о ее прошлом. Меня вообще всегда интересует прошлое, потому что оно – настоящая жизнь, и редко случается так, что человек резко меняется и становится другим. Но, с другой стороны, он же не статичен, он постоянно находится в развитии…»

***

Нора отложила блокнот и вдруг решила позвонить в офис Кондратьева. Просто так. После нескольких долгих гудков она к своему удивлению УСЛЫШАЛА его голос.

– Слушаю…

– Вы должны мне пятьсот шестьдесят семь тысяч рублей…

– Кто это? Кто?

Он не спал, значит, развлекался с секретаршей в своем кабинете, в то время, как его дома ждала жена и двое маленьких детишек…

– Кто-кто… – она швырнула трубку на место и почувствовала вдруг отвращение к себе: зачем она звонила-то? «Боже, какая глупость…»

***

Из романа Сони Л.

«Зохин был препротивнейшей личностью, ему до всего было дело. Он совал свой тонкий красный нос всюду, куда только было возможно. Каждое утро он обходил интернат, особенно спальни, и перерывал все наши вещи, рылся в тумбочках, сортируя „нужные“ и „лишние“ вещи. Лишние, на его взгляд вещи, он уносил с собой, и мы знали, куда он их запирает. Внизу, под лестницей, находилась маленькая комнатка, где стояли декорации нашего детского театра, висели театральные костюмы, валялись какие-то рулоны с ватманом или вообще старые стенгазеты, коробки с красками и гуашью, кистями и уже ни к чему не пригодными фломастерами. Вот там, возле окна и стоял большой серый деревянный сундук, куда Зохин прятал наши „сокровища“. Что это были за сокровища? Ну, во-первых, красивые коробочки из-под конфет и печенья, которые иногда приносили нашим воспитанникам их родители или родственники. Во-вторых, конечно, сигареты (и даже гаванские сигары), зажигалки, пустые баллончики из-под дезодорантов или коробки из-под духов, которые нам приносили наши же воспитательницы, лак для ногтей, тушь для ресниц, помаду, пудру… Зохин говорил, что всем этим нам пользоваться еще рано, что мы всего лишь девочки, что мы должны беречь свою кожу и особенно губы, которые, по его выражению, посинеют от частого пользования губной помадой. Его никто в интернате не любил, кроме учительницы музыки, Анжелики Кайль. Была у нас такая молоденькая музыкантша, рыженькая, как солнышко на закате, стройненькая, но уж больно худющая. Все в интернате знали, что Анжелика по уши влюблена в Зохина. Иногда их видели вместе в городе, и это при том, что у Анжелики был молоденький муж-студент, а у Зохина – так вообще семья и дети. И неизвестно, чем бы закончился их роман, если бы не случилась та самая история, которую я хочу рассказать…»

***

Из дневника Норы.

«Она остановилась на самом интересном, и вот тогда я действительно подумала о том, что это, как она выразилась, фантазии. Если бы она описывала свою жизнь, то, как мне думается, она не смогла бы остановиться и не рассказать мне, именно МНЕ, Норе, собеседнице или, если точнее, слушательнице, а не человеку, за деньги помогающему ей в написании романа, свою историю. Она интриговала меня, но, возможно, что и себя! А почему бы и нет? Возможно, чтопроводя время в видимом безделии (Боже, как же часто я в последнее время употребляю про себя это слово, и, скорее всего, буду употреблять его и дальше, поскольку так оно и есть на самом деле), Соня раздумывает о сюжете? Но почему они „пишет“ от первого лица? Что это, художественный прием или она просто не может по-другому? И откуда такое знание интернатской жизни? В принципе, могло существовать великое множество причин, натолкнувших Соню писать именно о воспитаннице интерната. У нее могла быть подружка из интерната, она могла в поезде познакомиться с женщиной, рассказавшей ей о своей жизни… А что, если ей не дает покоя книга об интернатской жизни, которую она прочитала когда-то давно и теперь решила развить эту тему?..Но я почему-то больше склоняюсь к мысли о том, что Соня пишет о себе. Что касается моей жизни в этом доме, то я расслабилась окончательно. Кожа на моих руках стала шелковистой, гладкой, поскольку я уже целую неделю как не мою посуду, не притрагиваюсь к щеткам и тряпкам. Даша, хоть и убирает квартиру и готовит, но тоже далеко не дура, все делает в перчатках, в шикарных оранжевых резиновых перчатках, в которых напоминает какую-нибудь модель из коллекции авангардистов-модельеров… Я вижу, что она умная и все понимает, но меня почему-то не раздражает ее ироничный взгляд. Думаю, что Соня платит ей бешеные деньги. И правильно делает, я бы тоже платила, если бы они были. Ведь эта девочка в кудряшках везет на своих красивых хрупких плечах весь дом. Она кормит нас и пр. Теперь про Сержа. Думаю, что у него роман с Дашей. Но спросить Соню не решаюсь. Я вообще решила строго следовать нашему устному контракту и даже пойти дальше: стараться вообще не задавать вопросов. Теперь мне стало понятно, почему Соня поставила мне такие условия относительно необходимости моего проживания у нее. Она же взбалмошная, будит меня среди ночи, диктует, как во сне. По ночам она плачет. Но не громко, навзрыд, как это делают женщины, а тихонько поскуливает. Возможно, что скоро я обо всем узнаю. А что, если это действительно связано с ее прошлым, с ее ИНТЕРНАТСКИМ прошлым? Как бы то ни было, мне нравится жить у Сони. Мы часто с ней выезжаем и катаемся по Москве. Один раз даже были на какой-то вечеринке, устроенной у одной московской актрисы. Я обратила внимание на то, что Соня совершенно ничего не пьет, разве что минеральную или соки. Не знаю, из-за принципа ли это, из-з а здоровья, но не пьет и все. Я же выпила вина, вспомнила про Кондратьева и вдруг, не сдержавшись, рассказала гостям историю, которая произошла со мной накануне… Все смеялись. Благо, что я не назвала ни фирму, ни фамилию своего бывшего директора.»