Елизавета Дворецкая - Лань в чаще. Книга 1: Оружие Скальда Страница 45

– Что ты от меня хочешь? – Ингитора устало подняла на нее глаза.

– Да, Вальборг, я тоже заметила – отчего ты такая хмурая весь день? – спросила кюна Аста. Она уже умылась и сидела на скамье, а служанка расчесывала ей влажные волосы. – Нельзя быть такой хмурой на празднике! Ты разгневаешь Фрейра и Фрейю, и тогда не жди хорошего жениха! А что подумают люди?

– Людям не до меня и моих женихов! – непримиримо ответила Вальборг. – Люди готовят оружие идти в поход, в который их толкнула дева-скальд! Я давно говорила тебе!

– А разве ты не хочешь, чтобы твой брат одержал победу и прославился?

– Да, я хочу, чтобы он одержал победу и прославился. Я не хочу, чтобы кто-то другой одержал победу над ним и сам прославился этой победой! А теперь выходит, что так и будет!

Ингитора бросила служанке рубашку, сплошь покрытую мелкими красными капельками, и Вальборг почти с ненавистью посмотрела на прекрасное белое тело, с высокой грудью и длинными ногами: дева-скальд была хороша не только стихами! Сейчас Вальборг как никогда сердилась на свою легкомысленную и близорукую мать, которая совершенно не видит того, что происходит: Ингитора забрала в руки и сына, и отца, и, еще не войдя в род слэттенландских конунгов, уже стала в нем главной!

– Что ты говоришь? – ахнула Ингитора, изумленная такой неприкрытой враждебностью. – Как ты можешь? Твой брат еще не столкнул корабль, а ты уже пророчишь ему поражение! Ты с ума сошла!

Сестра, ты безумна,затмился твой разум,коль беды зовешь,на голову брата![25] —

воскликнула она, кстати вспомнив отрывок из «Песни о Хельги Убийце Хундинга».

– Не говори так! – поддержала Ингитору и кюна Аста. – Наш Эгвальд не из тех, кто легко погибает. Он счастливый, мне это и Хеймир конунг говорил!

– Он был счастливым, пока его счастье не встречало настоящих испытаний!

– А Зеленые острова? Ведь это был славный поход!

– Торвард конунг, как рассказывают, ломал о колено все эти острова и всех их конунгов, вместе взятых! Он не из тех, кто легко дает себя победить! Ты, кажется, убедилась в этом! – Вальборг уколола Ингитору гневным взглядом. – Тебе мало, что ты сама лишилась отца! Теперь ты хочешь, чтобы я лишилась брата!

– Ты сама зовешь на него беду, когда так уверенно ждешь ее! И если дело кончится плохо, то виновата будешь ты!

– Это ты! Без тебя он сидел бы дома!

– А ты была бы рада, если бы твой брат всю жизнь просидел дома, с женщинами? Его никто не будет уважать! Люди стали бы говорить, что он недостоин быть братом Хельги ярла. Тебе этого хотелось бы?

– Мне хотелось бы, чтобы он выбрал себе какого-нибудь другого противника! Торвард конунг слишком силен! Он сильнейший боец Морского Пути, в единоборстве его не одолел даже Хельги! Он просто зверь, и кюна Хладгуд это говорила! А Эгвальд моложе его, он не так опытен! Он погибнет! Госпожа моя, ну хоть ты-то понимаешь это или нет? – в отчаянии Вальборг обратилась к матери.

– Ну, не может быть, чтобы все было так ужасно! – воскликнула кюна Аста. Она не задумывалась, а только верила в то, во что хотела верить. – Я знаю, если бы это было так опасно, Хеймир конунг не отпустил бы его в поход!

– Как он мог его не отпустить, если Эгвальд дал клятву на жертвенном кабане в святилище, при всем Эльвенэсе! Отец не мог бы его так унизить! А потом что же ему оставалось, кроме как благословить его! Всю зиму он носился с ней, как… – Вальборг запнулась, не в силах подобрать сравнения, которое не было бы чересчур непочтительным. – Но как бы ему не пришлось проклясть тот час, когда она впервые появилась в Эльвенэсе!

Ингитора молчала, закрыв глаза под струей теплой воды, которую лила на нее из большого ковша Этелахан. Спорить, захлебываясь от возбуждения и брызгая слюной, точно Фрида с хутора, ей казалось унизительным. Отчасти она понимала, почему ее невзлюбила честолюбивая йомфру Вальборг, и нынешнее недовольство конунговой дочери не стало для нее неожиданностью. Она лишь не ждала, что та станет так открыто высказывать опасения, равно как справедливые, так и недостойные. Бояться смерти простительно бондам. Мужчина из рода конунгов должен стремиться к славной гибели как к главнейшей цели своей жизни. Гораздо больше ее занимало другое: еще на пиру у нее возникло ощущение, что она не живет, а только наблюдает за чьей-то чужой жизнью, что невидимая, прозрачная, но прочная стена отделяет ее от нее же самой, и оттого ей почти безразлично, что и как будет дальше. Видимо, сказались саги и песни, в которых она жила: душа ее все больше перемещалась на ту сторону, а здесь оставалось только тело. Это было странно, неприятно, и Ингитора не могла разобраться в своем состоянии.

– Никто не скажет, будто я слабодушна, труслива или не умею ценить честь рода! – горячо продолжала Вальборг. – Но мне противно думать о войне, тем более сейчас, когда Хельги ярла нет дома и никто не знает, где он, вернется ли он вообще! Одна месть влечет за собой другую, и этот кровавый поток никогда не остановится. Я знаю, тебе это объяснять бесполезно, тебе кровь отца заслонила свет солнца. Торговые люди рассказывали, каким стал Квиттинг. Как же вы не понимаете, что земли слэттов и фьяллей могут стать такими же?

– Да вы обе прямо как валькирии над полем битвы, кровью забрызганные! – Подъем праздника даже в кюне Асте пробудил полет воображения, обычно ей не свойственный. – Спорите, чей возлюбленный победит!

– Немного рановато именовать Торварда Рваную Щеку возлюбленным йомфру Вальборг! – съязвила Ингитора, но ей и самой уже стало смешно. В самом деле, баня – не самое подходящее место для споров о конунгах!

– Все вот ищут и подбирают мне жениха, а я говорю: я готова выйти за Торварда конунга, пусть он чудовище хуже Фафнира, но я готова быть его женой, лишь бы никто больше не говорил об этой войне! – с упрямой враждебностью ответила Вальборг, словно собиралась этим заявлением уязвить Ингитору.

– Девочка моя, ты сошла с ума! – Кюна Аста ахнула, всплеснула руками и стала делать над головой дочери оберегающие знаки.

После стычки с Вальборг настроение Ингиторы окончательно испортилось. В девичьей, куда она вернулась первой, было тихо, все служанки еще занимались делами в гриднице. На круглом очаге слабо тлел огонь, рыжие язычки пламени лениво перебегали по кучке углей. Этелахан, пришедшая вслед за ней, раскладывала постель йомфру Вальборг и напевала что-то на своем языке.

Носмиль до гнис эргна йар н-ольрэ коркайр но рэ комор,космуиль до хуль ган кайрэрэ хлюим но рэ каснайде…

Ингитора одним ухом прислушивалась к журчанию мягких звуков непонятного языка, и они уносили ее куда-то далеко-далеко… Туда, где жила эта безумная дева по имени Мис, которая испила крови из ран своего убитого отца, а потом ушла скитаться по лесам и жила на деревьях, утратив человеческий облик…

– Про что ты поешь? – спросила Ингитора. – Не про Мис?

– Нет. – Этелахан смутилась, быстро огляделась, но увидела, что, кроме них, в девичьей никого нет, и продолжала: – Это я пела для мой отец, всегда когда был пир у нас в Лох-Глан. Это значит: «Когда ты пил пиво, твой лик похож на красное золото…» Ну, и еще такое все.

Этелахан вздохнула: она тоже устала за день, и ей не хотелось подбирать слова на чужом языке.

– Веселая песня! – Ингитора тоже вздохнула.

Ей было невесело. Дурные пророчества Вальборг напомнили ей все самые мрачные песни – о том, чем иной раз кончаются эти походы за славой:

Многих родичейсмерть настигла,трупы их нынев землю зарыты;ты не моглабитве препятствовать,волей судьбыраздор ты посеяла…[26]

Она старалась задуматься, понять, чем же грозит обернуться затеянное дело, но мысли ее сами собой сворачивали в сторону. Сегодня наступило лето, а значит, полгода, до следующей зимы, нельзя будет рассказывать саги. Ингитору это удручало: останется только сплетничать, но похождения хирдманов, служанок и даже знатных ярлов ее занимали гораздо меньше, чем те же самые события – встречи, любовь, ссоры – тех, кто давным-давно умер и перешел из повседневного в вечное.

Вот, например, Греттир Могучий. Ингитора с двенадцати лет была влюблена в его образ, хотя в жизни он, низкородный бродяга и преступник, никак не смог бы ей понравиться – но он был героем сказания, а значит, его рыжие волосы сияли пламенем молний. Стоял такой же тихий и прохладный вечер, как сейчас, когда Греттир пришел переночевать в усадьбу Песчаные Холмы… Он остался один в покое. До полуночи все было тихо, а потом раздался вдруг страшный шум, и со двора вошла огромная великанша. В руках у нее было корыто и большой нож…

В огне очага Ингитора ясно видела чужой полутемный дом – слабо дрожит пламя факела в железной скобе, и тени ходят по бревенчатым стенам, где из щелей свисают беловатые пряди сухого мха… Везде тихо-тихо, нигде не скрипнет доска лежанки, как будто весь дом ждет чего-то страшного, неотвратимо близкого… Ожидание сгущает тишину, становится нестерпимым… И вдруг за стеной раздаются тяжелые шаги, с грохотом отлетает дверь, и через порог шагает великанша. Она так огромна и сильна, что ее не сдержат никакие засовы, и дверной косяк ломается с треском, когда она задевает его плечом. Вот она поднимает свою уродливую голову, а во рту у нее торчат редкие длинные зубы, на лице страшное, дикое выражение – свирепый звериный голод и человеческий разум. Корыто у нее грубо вырублено – великаны не искусны в поделках, нож длиной в полтора локтя, а на лезвии возле рукоятки засохла давняя кровь…