Елизавета Дворецкая - Лань в чаще. Книга 1: Оружие Скальда Страница 48

– А Гранкель умер? – сочувственно спросила кюна Аста.

– Нет, ему крепко перетянули ногу ремнем, чтобы он не истек кровью, и вынесли. Он выжил. Он и сейчас живет в Аскегорде. Он стал скальдом. Он сложил первую хвалебную песнь о Торварде ярле и этом его поступке.

Ингитора впервые посмотрела на рассказчика с любопытством: она хотела бы знать эту песнь. Но даже если Анвуд ее знает, то здесь хвалебным песням об их враге звучать никак нельзя! Однако ее подводила живость собственного воображения и всегдашняя готовность жить чужой жизнью: и вот уже перед ней мелькает юное смуглое лицо, с кровоточащей раной на щеке от угла рта до заднего края челюсти; на груди и на плече кровь, но темные глаза горят упрямой решимостью, а крепкие белые зубы готовы грызть даже сталь, лишь бы сбросить оковы! Наверное, у Греттира в пятнадцать лет тоже было такое лицо! Да, будь Торвард сын Торбранда иным, после подобных испытаний тела и духа у него могла бы навсегда пропасть охота ходить в походы!

Все слушательницы очарованно внимали, даже на лице невозмутимой йомфру Вальборг отражалось волнение. Эта маленькая повесть так не походила на обычные рассказы о подвигах, вызывала такое сочувствие, проникала так близко к сердцу, что сам ее пятнадцатилетний герой стал казаться каким-то родным человеком, и не укладывалось в голове, что он – тот самый злодей, на которого Эгвальд ярл вот только сегодня отправился с войском на боевых кораблях.

– Гранкель потерял ногу, но стал скальдом? – спросила Стейннрид. Взгляд ее упал на Ингитору. – Так значит, чтобы стать скальдом, нужно сначала что-то потерять?

Ингитора тихо вздрогнула в своем углу.

– Да, выходит, что так, – негромко подтвердил Оддбранд. – Ты верно рассудила, йомфру. Боги ничего не дают даром. Ни силу, ни удачу – их постоянно требуется испытывать и подтверждать делом. А у того, кто пробовал брагу карлов,[28] вкус к пиву земных пиров навек потерян.

Ингитора не повернула головы, хотя она еще больше могла бы сказать в подтверждение.

Ужин в усадьбе Аскегорд окончился, столы убрали. Кетиль Орешник и Гранкель Безногий играли в тавлеи, расположившись на ступеньках высокого сиденья конунга, с другой стороны женщины чесали шерсть и вполголоса болтали. Гостей почти не было, даже Халльмунд в этот вечер сидел у себя дома, в Пологом Холме. Из знати имелся только Эйнар Дерзкий, ненавидевший собственную усадьбу, где его высокородная и строгая мать неусыпно следила, чтобы сын и наследник Асвальда ярла вел себя «прилично».

– Регне, да куда же ты провалился! – нетерпеливо поприветствовал Эйнар вошедшего наконец приятеля. – Вот она, твоя горбушка недоеденная, я ее сберег для тебя! Я дрался, как дракон, ее защищая! На нее тут покушался Ормкель, этот обжора!

– Ну, я же думал, что она твоя! – отвечал Ормкель, который сегодня находился в добродушном настроении. – Регне же у нас опрятный парень, он никогда вокруг себя хлеб не раскидывает, это возле тебя вечно валяются горы всяких отбросов и огрызков.

– На, держи! – Эйнар сунул горбушку в руку Регне. – Она там откусана сбоку, но это не я, это Ормкель! Это он куснул, голодное медведище, ненасытное, как сама Хель! О, глядите, и морда такая же красно-синяя!

– А ты – подлый маймун! – так же добродушно отвечал Ормкель. – Тот, что и кривляется, и хихикает, и бегает туда-сюда, подняв зад!

– А ты родился от медведя! От него у тебя твоя наглость, жадность, свирепость, а главное – глупость! И еще «медвежья болезнь»! Вот погоди, придет к нам какой-нибудь враг, ну, тут и станет ясно, от кого завоняет!

Эти перебранки между неразлучными «заклятыми друзьями» нередко случались в такой вечер, как сегодня, когда было не о чем говорить и даже дым над очагами, казалось, лениво повисал в воздухе. Иной раз Торвард конунг сам же их и стравливал, и тогда развлечения хватало на весь вечер. Нередко словесные поединки Эйнара и Ормкеля приближались к опасной грани, за которой начинается кровная вражда, а иногда переходили за нее, но это как раз означало, что сегодня они бранятся не всерьез. Вот когда Эйнар припомнит Ормкелю его недолгое рабство – тогда их пора будет разнимать. А пока Торвард то слушал их, то бросал ленивый взгляд на тавлейную доску возле своих башмаков, и ему было скучно. Халльмунду хорошо, он сидит себе дома, с женой, сыном, отцом, мачехой, родным братом, невесткой, сводным братом, который моложе его на двадцать девять лет… Но главное – жена и сын. Они у Халльмунда имелись, и оттого он всегда знал, куда пойти. А у Торварда не было никого, кроме Эйнара и Ормкеля. Что толку в четырех побочных сыновьях, подрастающих среди челяди на кухне, если он давно забыл лица их матерей? Торвард глубоко вздохнул, и этот вздох означал: «Ну хоть бы что-нибудь случилось!» Его зимняя тоска отступила, он чувствовал себя вполне спокойным, но и руна Эваз, руна обещанных благоприятных перемен, пока не давала о себе знать. Его томила тихая, мягкая тоска, похожая на желание любви, но это была не та жажда, от которой может исцелить Хейла из Серых Стен или кто-то вроде нее. Не оставляло смутное чувство, будто чей-то нежный взгляд смотрит на него издалека, и хотелось оглянуться, чтобы его встретить…

– Ну, ну, полегче! – орал Эйнар, которого Ормкель пытался «шутливо» столкнуть со скамьи. – А то все подумают, что ты ко мне пристаешь! А это не сделает чести даже тебе!

– Ну, отчего же? – Ормкель, изобразив на своем красном лице слащавую ухмылку, норовил обнять его за плечи. – Разве я виноват, что ты так похож на женщину? Что у тебя такое милое белое личико, такие дивные золотые кудри, такая тоненькая шейка! Ее можно сломать двумя пальцами!

– Двумя оглоблями вроде твоих! Неудивительно, что ты красивого мужчину принимаешь за женщину – настоящие-то женщины за три перестрела обходят такое страшилище, как ты!

– Я вот все жду, не придешь ли ты на пир в женском платье!

– Не раньше, чем тебя зароют в полосе прибоя![29] Ты ведь так отличился в разбоях с Бергвидом Черной Шкурой, когда служил в его дружине!

– Да, давненько это было! Ты тогда еще мочил штаны, если нянька не успевала их с тебя снять! Помнится, тебе тогда было уж лет двадцать от роду, но ведь известно, что настоящий герой всегда в детстве отстает от других![30]

Вдруг кюна Хёрдис подняла голову и резко втянула ноздрями воздух. Женщины умолкли, кто-то бросил взгляд на очаг – не горит ли что-нибудь. Но кюна не смотрела туда. Поднявшись с места, она прошла в середину палаты, к ясеню. Положив ладони на ствол, кюна подняла голову к кровле, куда уходил могучий ствол, закрыла глаза. Регне толкнул Эйнара, бросил взгляд на Ормкеля, и оба разом замолчали. В гриднице стало тихо, даже увлеченные игрой Кетиль и Гранкель подняли головы от доски.

А кюна Хёрдис прижалась лбом к стволу, замерла, прислушиваясь к чему-то далекому. Потом она медленно повела пальцами по рунам, поясом врезанным в кору ясеня на высоте груди взрослого человека. В недавний Праздник Дис руны были окрашены свежей жертвенной кровью и заметно темнели на коре. И гул ветвей ясеня над крышей казался значительным и громким, несущим тайные вести, понятные одной только кюне Хёрдис.

Наконец кюна отошла от ствола, посмотрела на свои ладони, словно на них должны были отпечататься тайные руны.

– Госпожа моя! – вполголоса окликнул ее Торвард конунг. – Что ты услышала?

Кюна медленно перевела взгляд на сына, непонятно усмехнулась.

– Ясень поймал вести, – сказала она. – Вести летят по ветру. Не скажу, добрые это вести или дурные. Кому как покажется.

– Ты, госпожа моя, изъясняешься, как вельва сквозь сон! Но я-то не Один и таких темных речей не понимаю! Не скажешь ли ты твоему неразумному сыну, что ты имеешь в виду?

– Скоро ты все будешь знать, мой сын. И вести принесет тот, кого ты давно не видел.

Торвард озадаченно потер шрам на щеке:

– Мало ли кого я давно не видел?

– Пусть она пойдет и откроет дверь гостье! – вдруг приказала кюна Хёрдис и указала на Эйстлу, сжавшуюся в комочек возле Эйнара.

– Я? – Эйстла вздрогнула от неожиданности.

Даже ее голос, такой звонкий обычно, сел и охрип от испуга. Ормкель нахмурился. Он и не заметил в полутьме, что его негодная «хюльдра» опять пробралась в мужскую половину.

– Иди. – Кюна кивком послала Эйстлу к дверям.

Эйстла медлила, разом растеряв всю свою храбрость. Эйнар подтолкнул ее локтем, и она встала.

Медленно, как будто выполняя непонятное и пугающее священнодействие, Эйстла пошла через длинную палату к выходу в кухню. Десятки глаз следили за каждым ее шагом. Эйстла подошла к двери, боязливо оглянулась назад.

– Открой, – велела ей кюна.

Эйстла налегла плечом на дверь, толкнула ее наружу. Ей казалось, что за этой дверью лежит какое-то неведомое темное царство.

Но, конечно, за дверью была кухня, знакомая ей с рождения. Рабы, занятые своими делами вокруг кухонного очага, подняли головы. Кюна новым кивком послала Эйстлу дальше. Девушка пересекла кухню, опасаясь, не пошлют ли ее на двор, за ворота. А этого ей совсем не хотелось. Уже совсем стемнело, от ворот, должно быть, видно, как горят багровые тучи искр, вылетающие из Дымной горы, где работает в своей кузнице одноглазый бергбур…