Стивен Эриксон - Пыль Снов Страница 5

— Вижу что-то, — сказал Раутос.

Он ощутил, как их внимание перемещается, фокусируется, он увидел их глазами смутное пятно на горизонте, нечто вздымающееся в небо, слишком узкое для горы, слишком массивное для дерева. В лигах отсюда. Торчит словно зуб.

— Хочу на это посмотреть, — провозгласил Таксилиан.

— Говно какое-то, — буркнул Шеб, — но куда еще идти?

Остальные молча согласились. Они бродят, кажется, целую вечность, и споры о том, куда идти, давно угасли. Ни у кого нет ответов, никто из них не знает, где они оказались.

И они пошли к далекому загадочному сооружению.

Он был всем доволен, доволен, что идет с ними. Он заметил, что разделяет любопытство Таксилиана — и оно усиливается, без труда побеждая страхи Асаны и сонмище одержимостей, мучающее остальных — утопление Вздох, несчастный брак Раутоса, бессмысленную жизнь изгоя — Последнего, злобу Шеба и извращенную жестокость Наппета. Разговоры затихли, слышались лишь хруст и скрип под босыми ногами и неумолчное бормотание ветра.

Высоко вверху двадцать бабочек-плащовок выследили фигуру, одиноко бредущую по Пустошам. Их привлек гомон голосов, но обнаружили они единственного тощего мужчину. Пыльно-зеленая кожа, клыки во рту. Он несет меч, но совсем лишен одежды. Одинокий бродяга, говорящий семью голосами, знающий себя под семью именами. Его много, но он один. Они все заблудились, как и он сам.

Плащовки жаждали, чтобы жизнь его окончилась. Но проходили недели, месяцы — а они все жаждали.

Это были узоры, и они требовали осмысления. Элементы оставались разобщенными, они плавали перед его взором щупальцами, смутными черными пятнами. Но ведь он может видеть, а это уже нечто! Рваная тряпица была сорвана с его глаз, унесена течениями, которых он не ощущал.

Ключ в расшифровке всего можно найти в рисунках. Он был уверен. Если бы только удалось соединить их — он все понял бы, он узнал бы все, что требуется знать. Он сумел бы найти смысл в терзающих его видениях.

Странная двуногая ящерица — вся в мерцающих черных латах, хвост похож на толстый обрубок — стоит на каком-то каменном помосте; по бокам в канавах текут реки крови. Нелюдские немигающие глаза устремлены на источник всей этой крови — дракона, приколоченного к путанице деревянных балок. Ржаво-красные штыри покрыты обильной росой. Он твари исходят волны страдания: она жаждет недоступной смерти, жизнь превратилась в вечную боль. Над двуногой ящерицей поднимается облако жестокого удовлетворения.

Вот другое видение: два волка следят за ним из высоких трав, прячась за узловатыми побегами. Осторожно, с беспокойством, словно увидели соперника. За ними ливень пластами обрушивается с небес. Он понимает, что отвернулся, как бы равнодушный к их присутствию, и бредет по голой равнине. Вдали поднимаются над землей дольмены, десятки дольменов, поставленные без видимого порядка, но очень сходные — возможно, это статуи. Он подошел ближе и нахмурился, видя странные формы: тощие тела под бесформенными плащами, спины сутулятся, хвосты обвивают ноги. Почва под ними блестит, будто усеянная алмазами или битым стеклом.

Едва он приблизился к молчаливым, неподвижным стражам, едва протянул руку к ближайшему, тяжелая тень скользнула над головой, воздух внезапно стал ледяным. Охваченный отчаянием, он замер, поглядел вверх.

Ничего кроме звезд, все они сорвались с привязи и блуждают, словно соринки в медленно сохнущем пруду. Слабые голоса падают вниз, касаясь его лба, как снежинки, сразу же тающие. Всякий смысл потерян. Это доводы Бездны, но он не понимает ни одного. Глядеть ввысь… он ощутил потерю равновесия, ноги оторвались от земли. Он летел. Его разворачивало в полете.

Поглядев вниз, он увидел еще больше звезд, но среди них были двенадцать яростных солнц зеленого огня, прорывавшихся сквозь ткань мироздания, оставляя по следу кровоточащие раны. Чем ближе они подлетают, тем больше становятся, ослепляя его. Водоворот голосов стал ураганом, а то, что он считал снежинками, казалось ныне искрами, обжигающими лицо.

Если бы он смог соединить фрагменты, восстановить мозаику и тем самым понять истины рисунков… если бы он…

Завитки. Да, это именно они. Движение не обманывает, движение открывает большую форму. Завитки, пряди шерсти.

«Татуировки… вижу их, вижу!»

И тотчас же, едва татуировки обрели форму, он вспомнил себя.

«Я Геборик Руки Духа. Дестриант свергнутого бога. Я вижу его…

Вижу тебя, Фенер».

Тело, такое тяжелое, такое потерянное. Неспособное двигаться.

Его бог попался в ловушку и, как сам Геборик, стал немым свидетелем нашествия ослепительных нефритовых солнц. Он и его бог у них на пути, а такие силы не отклонить в сторону. Нет щита достаточно надежного, чтобы блокировать грядущее.

«Бездна не заботится о нас. Бездна пришла, чтобы бросить свои доводы, и нам не устоять.

Фенер, я обрек тебя. А ты, старый бог, ты обрек меня.

Нет, я больше не сожалею. Так и должно было быть. Ведь мы не знаем иного языка. Воюя, мы призываем на себя уничтожение. Воюя, мы наказываем детей, оставляя им негодное наследие крови».

Теперь он понял. Боги войны именно таковы, в этом сама их сущность. Глядя на приближающиеся нефритовые солнца, он был ошеломлен осознанием тщетности всех обманов, всей наглой самоуверенности.

«Видите, мы вздымаем боевые стяги.

Видите, куда это приводит нас?»

Последняя война началась. Против этого врага не найти защиты. Ни слова, ни дела не поколеблют ясноглазого судью. Неуязвимый ко лжи, равнодушный к оправданиям и скучным разговорам о необходимости, о выборе меньшего из двух зол… о да, именно эти доводы он и слышит. Пустые как пространство, из которого они падают.

«Мы распрямили спины, стоя в раю. А потом мы призвали богов войны, накликав гибель на себя, на наш мир, нашу землю, воздух, воду, на мириады жизней. Нет, не корчите удивления, не изображайте ошеломленной невинности. Ныне я вижу глазами Бездны. Ныне я вижу глазами врага, я буду говорить его голосом.

Узрите, друзья. Я справедливость.

Когда мы, наконец, встретимся — удовольствия вам это не доставит.

И если в конце в вас пробудится ирония, смотрите, как я рыдаю нефритовыми слезами, и отвечайте улыбкой.

Если хватит смелости.

Есть ли у вас смелость, друзья?»

КНИГА ПЕРВАЯ

«…Море никогда не мечтало о вас»

Я пойду тропой протореннойНа шаг впереди тебяНа шаг позади тебяЗадыхаясь в твоей пылиПыль тебе вздымая в лицоВо рту одинаково горькоБудешь ли врать, что не так?Здесь, на тропе протореннойОбновляется древняя воляИ вздыхаем мы как королиКак лубочные императрицыПосреди нарисованных благЯ пойду тропой протореннойХоть недолго осталосьЗвезд алмазы возьму яВ ладониИ разбрызгаю по сторонамПусть сверкают на солнцеПусть осядут как снегНа тропе протореннойЗа тобой и за мнойМежду прошлым и будущимШагомПогляди же хоть разПрежде чем я уйду.

Глава 1

Жуткую нищету одеяло скрывает, но гораздо более обнажает.

Война пришла на неровную, заросшую травой почву около башни мертвого Азата, что стоит в городе Летерасе. Выводки ящериц вторглись с берега реки. Обнаружив изобилие странных насекомых, они начали неистовый пир. Самой необычной разновидностью мелкой живности являются здесь двухголовые жуки. Четыре ящерицы выследили одно такое существо и окружили. Насекомое заметило опасность обеими головами и начало осторожно поворачиваться — только чтобы найти новые опасности. Тогда оно упало на спинку и притворилось мертвым.

Не сработало. Одна из ящериц, что ползают по стенам, тварь с широкой пастью и золотистыми глазками, подскочила и проглотила насекомое.

Подобные сцены творились повсюду: ужасная бойня, торжество истребления. Рок, как кажется, беспощаден к двухголовым жукам.

Но не всякая добыча оказывается такой беспомощной, как можно подумать. Роль жертвы в природе переменчива, и пожираемый иногда становится пожирателем — вот вечная игра выживания.

Одинокая сова, уже наглотавшаяся ящериц, оказалась единственной свидетельницей волны судорог, внезапно охватившей покореженную землю. Из ртов умирающих ящериц выползали гротескные существа. Оказывается, истребление вовсе не является столь уж неминуемой угрозой для двухголовых жуков.

Но совы, относящиеся к наименее разумным птицам, невосприимчивы к урокам. Вот эта просто следила, широко раскрыв пустые глаза. А затем она начала чувствовать непонятное шевеление в кишках, быстро отвлекшее ее от множества смертей внизу, от ящериц, чьи бледные брюшки усеяли почву. Сова даже впоследствии не вспомнила о сожранных ящерицах, о том, как неловко пытались они вырваться из загребущих когтей.