Генри Олди - Внук Персея. Сын хромого Алкея Страница 7

— Это все твое, сынок?

— Мое, мама. Наше!

— Ты стал совсем взрослый…

Лисидика глядела на сына с гордостью и удивлением. «Неужели это ты? — читалось на материнском лице. — Мужчина, воин? Победитель? Давно ли я заставляла тебя взять в Аргос новый хитон, чтоб ты не выглядел голодранцем…»

— Проезжай, не задерживай! — деловито распоряжался советник Филандр. — Добро — в кладовые, там уже ждут. Овец — на северный выгон, к пастухам. Лошадей — на Пирейскую луговину… Куда прешь! Сказал же: скотину — к пастухам! Да не тебя, болван, а коров! Передайте, чтоб с нашими не смешивали. Посчитать надо будет…

Смех, крики, грохот телег. Ржание лошадей и мулов. Запахи конского пота, дегтя, свежего навоза. Радуга тканей и одежд, навалом лежащих на повозках. Амфоры с вином. Мешки с пшеницей и просом. Солнце подмигивает с пузатых боков чаш и кубков, с панцирей и шлемов. Медь, бронза, серебро. Золото.

Богатая добыча.

Амфитрион улыбался. Всем и каждому. Возничим и их лошадям. Тритону. Дядям. Маме. Хлопал по плечам соратников, охранявших обоз. Война закончилась. Он дома. Все хорошо. Все замечательно! И пусть кто-нибудь вспомнит ему дедушку Пелопса! Пусть кто-нибудь скажет, что он — проклятый!

Взгляд отца ударил его, будто гром.

Алкей стоял в стороне, опираясь на посох. Щурился, сплевывал пыль, скрипящую на зубах. Даже, вроде бы, смеялся. Но старший сын Персея был отдельно. Люди и телеги текли мимо, надрывался советник, а басилей Тиринфа просто смотрел. Все хорошо. Все сделают и решат без него. Как вчера на семейном совете.

Амфитрион встал рядом.

— Знаешь, отец… Поеду-ка я в Микены с дядей.

— С дядями, — поправил Алкей. — Сфенел тоже едет. Зачем это тебе?

— Хочу увидеть, что там за парочка. Чем дышат…

Алкей долго молчал.

— Хотел бы я знать, чей это поступок? — наконец сказал он. — Воина или правителя?

Позже, когда колесницы сына и братьев скрылись за холмами, и дорога опустела — Алкей, кряхтя, вернулся во дворец. Ему помогал дюжий раб — считай, тащил волоком. Время перевалило за полдень, но Гелиос медлил склониться к западу. День тянулся и тянулся. У басилея оставалось еще много дел.

9

— Спасите! Пропадаем!

Гонец, безусый мальчишка, размазывал слезы по щекам. Одежду его составляла пыль. Она коркой налипла на голое, потное тело, превращая гонца в глиняного истукана. Впору поверить, что в Тиринф примчался не человек — свистулька, сделанная гончаром для забавы.

— Спасите…

— Толком говори! — рявкнул Алкей.

Басилей Тиринфа был не в том расположении духа, чтобы вникать в дрязги черни. Межу на поле передвинули, свиненка украли; сельская дурочка родила от сатира, у младенца рога на заднице…

И тут гонец выдал толком:

— Пираты!

— Кто? — не поверил Алкей.

— Телебои!

— Где?

— В Навплии! Пропадаем…

— Много?

— Много! Целая ладья…

— Одна ладья?

— Здоровенная… спасите…

Вокруг загомонили. На побережье близ Тиринфа еще не видели пиратов. «Началось? — вздрогнул Алкей. — Обломилось в Орее, решили здесь остров отхватить?» Он начал судорожно вспоминать ближайшие острова в Миртойском море. Питиус, Гидра… Питиус у самого входа в Арголидский залив! Золото песка, зелень сосен; благоухание мяты и розмарина. Отец в детстве возил Алкея на Питиус. Остров крошечный, но для телебоев сойдет…

«Боги, о чем я думаю?!»

Закружилась голова. Сердце ударило через раз; опомнилось, ринулось вскачь по камням. К горлу подкатил комок. Почудилось: отец рядом. Стоит, хмурится. Ждет. Прости, отец. Я подвел тебя. Я, хромой Алкей, ничтожество, севшее на твой тронос. Лучше бы я всю жизнь просидел на складном табурете. Не злись, отец. С внуком тебе повезло больше.

«Сын уехал в Микены. Брат уехал в Микены. Младший брат, и тот…»

— Пропадаем!

«Послать за ними? Долго…»

— Мой доспех!

Он не узнал свой голос.

— А? — глупо спросили в толпе.

— Доспех! Мой доспех! Шевелитесь, болваны!

— У тебя нет доспеха, — тихо сказала какая-то женщина. Алкей не сразу понял: это Лисидика. Жена, мать его детей. Бледная, как мел, прижав ладони к груди, она в одночасье высохла от страха. — У тебя никогда не было…

— Доспех моего сына! Быстрей!

Кто-то сорвался с места. Он вспомнил парня. Ликий, сын фракийца Спартака, ходил с Амфитрионом на телебоев. Волчонок вырос в матерого волка[15]. Ишь, бежит! Лишь бы доспех оказался впору…

— Опомнись! — шепнула жена.

Нет. Ему померещилось. Лисидика молчала.

— Филандр! Сколько человек может выступить немедленно?

— Полусотня, — откликнулся старый советник. — Дашь время, соберем больше…

— Некогда! К оружию!

Старик глядел на Алкея так, что хотелось обернуться: и впрямь, не стоит ли за плечом воскресший Персей? «Если бы!» — усмехнулся первенец Убийцы Горгоны. Алкей и не знал, как это прекрасно — жить наотмашь, ухватив за глотку змею рассудка. Главное — не дать гадине ужалить себя, впрыснув яд в жилы.

Одна ладья. Повезет — сорок телебоев. Не повезет — шесть десятков.

Справимся.

— Фирей!

— Я! — гаркнул второй сын Спартака.

— Будешь моим возницей. Иди сюда!

И тоном ниже, едва парень встал рядом:

— Я возьмусь за твое плечо. Совладаешь с лошадьми?

Фирей кивнул.

— Точно?

— Да хоть за два плеча! — осклабился жилистый Спартакид. — Хоть за…

И осекся, вспомнив, где находится.

Доспех сел, как влитой. В плечах и груди Алкей оказался пошире сына, но Ликий умело распустил ремни панциря, повозился с пряжками, и все сошлось. Бедра охватил кожаный запон, усеянный бляхами. К запону Ликий прикрепил фартук из медных полос. Топорщилась щетка конских волос, окрашенных в цвет крови — гребень шлема. С наручей скалились львиные морды. С поножей — лики Медузы, в обрамлении разъяренных змей.

Добрая примета.

— Твои копья, басилей, — сказал Филандр. — Твой меч.

О боги! Он так и сказал: «Твои копья…» Быть сыном великого героя, подумал Алкей. Быть отцом великого героя. Это значит — быть между молотом и наковальней.

— Ремни! Несите ремни! И веревки…

— Зачем? — изумились оба Спартакида.

— Вязать!

— Кого? Пленных?

— Меня!

Взойдя на колесницу, Алкей сцепил зубы. Он ждал боли. Но все вышло проще — сухая нога давным-давно утратила чувствительность. Возница, сопя от сосредоточенности, привязывал «обузу» — так Алкей тайком звал ногу — к бортику, пеленая ее ремнями от лодыжки до середины бедра. Алкей рискнул перенести на «обузу» вес — и рассмеялся. Если опереться на копье, а правой рукой ухватиться за Фирея…

«Губитель! — воззвал сын Персея к богу войны. — Сто быков за один день!»

И увидел в небе коршуна — Арееву птицу.

Муки Тантала, изнывающего в Аиде от жажды и голода, страдания Сизифа, катящего в гору огромный камень, пытки Иксиона, распятого на огненном колесе — ничто в сравнении с дорогой от Тиринфа до Навплии.

Шлем скрывал слезы и глушил стон.

Шлем его сына.

10

Туча ползла с запада, от яблочного сада Гесперид на краю земли — сизый нож в мягкое подбрюшье неба. Отлежалась бронза в земле, сгнила по краям, выщербилась. Навстречу ножу багряной струей текла кровь солнца. Так и сошлись — нож и струя. Скользнули впритирку, заняли небокрай над Арголидским заливом. В щербинах бронзы — живой багрец. В дырах пурпура — хищный металл.

Быть беде.

На берегу, где окрестные мальчишки годами играли в Персея и Медузу, сгрудились телебои. Сохла ладья, вытащенная из воды. Задрав корму, она напоминала пленницу, распяленную для насилия. Вдоль борта, лопастями вверх, стояли весла. В десяти шагах от ладьи, концом зарывшись в песок, отдыхала мачта. Еще дальше, на безопасном расстоянии от корабля, горел костер. Огонь жадно лизал свиную тушу — жил кабан, да кончил жизнь на вертеле. Стекая вниз, жир шкворчал на углях. Привязаная к колышку, жалобно мекала коза.

Бедняге хотелось на волю.

По рукам шел мех с вином. Кормчий, сдвинув на затылок шапку из собачьей кожи, хлебнул дважды — видать, заслуги позволяли. Высокий, широкоплечий пират, хохоча, отобрал у кормчего мех. Но пить раздумал: повернулся к незваным гостям — верней, незваным хозяевам — которые явились аккурат к трапезе.

Алкей замахнулся копьем.

Мудрый, здравомыслящий человек, сейчас Алкей был новобранцем, впервые угодившим на поле боя. Весь его предыдущий опыт не мог подсказать: что делать? Ветеран орейских сражений, окажись он на месте старшего Персеида, сразу оценил бы главное — телебои ведут себя, как дома. Караулов, и тех не выставили. Ну хотя бы встрепенулись, заслышав стук колес и топот десятков ног! Нет же, вино пьют. Вопль рыдающего гонца: «Пропадаем!» — боги свидетели! — наверняка был преувеличением. Если Навплию только собираются грабить — чего ждут? Ночной тьмы? Если Навплия уже разграблена — где добыча? Где уведенные в рабство?