Сергей Волков - Чингисхан. Книга 2. Чужие земли Страница 8

— Вот и у меня тоже, — серьезно произносит Нефедов. — Попробуем тогда обмен.

Он идет к машине. Мирзо таращится из кабины, приветливо улыбаясь. Сволочь, мог бы подвести этнографов и без денег. Профессор достает нож Надир-шаха, такой обычный афганский ножик, с тонкой медной ручкой и широким лезвием, показывает водителю. Тот берет нож в руки, вертит, ногтем пробует остроту клинка, потом отрицательно качает головой.

Нефедов с досадой ругается, отбрасывает нож в сторону и начинает решительно свинчивать с безыменного пальца золотое кольцо. Я кое-как поднимаюсь на ноги, пошатываюсь, иду к нему.

— Игнат! Не надо! Оно же обручальное!

— Плевать, — цедит профессор сквозь зубы. — Все одно мы уже три года не живем вместе.

Кольцо никак не хочет сниматься — от холода пальцы Нефедова распухли, как сардельки. Мирзо, понаблюдав за мучениями «голландца», с лязгом открывает дверцу, спрыгивает и идет к профессору с устрашающего вида ржавыми кусачками в руках.

Я поднимаю нож Надир-шаха. Он и вправду очень простенький и старый. Если бы не медная рукоятка, я бы принял его за обычный столовый ножик, навроде того, что был у нас дома.

Наконец перекушенное кольцо разогнуто и снято с пальца. Мирзо с важным видом пробует его на зуб, внимательно разглядывает след, оставшийся на золоте. Удовлетворенный осмотром, сует кольцо в складки чалмы, указывает нам на кузов, дает флягу с водой и скалит белые зубы в улыбке.

— Гафе бааф[8]!

Мы идем к машине. В задней части грузовика обнаруживается лесенка. Взбираемся наверх. Внутри кузова лежит несколько охапок соломы. Ни сидений, ни лавок. Вот такое маршрутное такси.

Я падаю на солому. Нефедов усаживается поодаль. До нас доносится жужжание стартера и хриплый рык заводящегося двигателя. Машина трогается. Украшения на бортах и кабине начинают звенеть, дребезжать и позвякивать. Похоже, этот звук будет сопровождать нас всю поездку.

Нефедов пересаживается поближе, наклоняется и доверительным тоном произносит:

— Артем, я хочу с тобой поговорить.

— О чем?

— Понимаешь, дорога займет не меньше четырех часов. Тут просто нельзя ездить быстрее. Действие таблеток скоро закончится. Ты серьезно болен. И если ты…

Он проглатывает слово «умрешь», быстро поправляется:

— Если с тобой что-то случится, я никогда не узнаю, где находится…

— Могила Чингисхана?

— Да.

Я закашливаюсь, профессор отстраняется. Грудь режет, не хватает воздуха. Да, Нефедов прав — заболел я капитально. Не иначе как пневмония. Дела мои плохи. Но я еще жив! Жив!

И буду жить назло всем.

Приступ кашля проходит. Вытираю заслезившиеся глаза, рукой показываю, чтобы Нефедов снова наклонился ко мне — перекрикивать звон и грохот у меня нет сил. Спрашиваю начистоту:

— Игнат, зачем тебе могила Чингисхана?

— Ты что! — выкатывает глаза профессор. — Это же… Это же величайшее открытие! Самая главная историческая и археологическая загадка последнего тысячелетия! Ученый, который отыщет место упокоения Чингисхана, прославится, как Шлиман.

«Интересно, он притворяется или специально ничего не говорит о волке», — гадаю я, рассматривая искаженное эмоциями лицо Нефедова. Меня снова начинает знобить. Анальгин — никудышное лекарство от пневмонии. Нужны антибиотики. Они могут быть в больнице Караташа. Караташ… Кажется, это переводится как «черный камень». Что ж у них тут все черное-то?

— Я буду с тобой откровенен, Артем, — торжественно заявляет тем временем профессор. — Я не собираюсь возвращаться в Советский Союз. И тебе не советую. Отыскав могилу, мы сможем безбедно жить в любой из развитых стран и заниматься тем, чем нравится. Вместе с Чингисханом были захоронены несметные сокровища, ведь так?

— Ну.

— Это тонны золота, серебра, драгоценных камней! А культурная и историческая ценность изделий и предметов из усыпальницы… они вообще не имеют цены. Это невероятное богатство, Артем! И тело Чингисхана. Какой материал для исследований, с ума можно сойти. Конечно, я очень хочу, чтобы мы совершили открытие вместе и все поделили по справедливости, пополам — и деньги, и славу. Но сейчас ты балансируешь между жизнью и смертью.

— Пока я еще живой…

Он цепляется за произнесенное мною слово:

— Вот именно что «пока»! Ты себя со стороны не видишь! Как говорится, краше в гроб кладут. Отдай мне коня, Артем! Не будь эгоистом. Отдай! Просто сними с шеи и протяни мне. Ну?!

Маска одержимого ученого слетает с лица Нефедова. Теперь оно искажено от злобы и алчности.

— Давай предмет! — ревет он. — Сопляк, ты же ничего не понимаешь! Это просто случай, слепой случай, что он попал к тебе!

— Нет, — я произношу это короткое слово тихо, но он слышит и окончательно слетает с катушек.

— Ах так? Хорошо, тогда я сам возьму его. Возьму, а там посмотрим…

Нефедов нагибается. Его руки тянутся к моей шее. Тянутся — и отдергиваются, потому что он видит зажатый в моей руке нож Надир-шаха. Острие недвусмысленно направлено в живот профессора.

— Ах ты!.. — Нефедов осекается, отскакивает и съезжает спиной по борту.

Я пожимаю плечами, но руку с ножом не убираю. Пусть видит, что у меня есть, чем ответить. Провал в прошлое происходит, как обычно, некстати.

***

Еще не успев спрыгнуть с коня, Темуджин закричал застывшим на пороге юрты Оэлун и Борте:

— Матушка, женушка, готовьте угощение! Сегодня будет большой пир и много гостей.

— Какие гости, сынок? — Оэлун вздохнула. — Да и кто знает, что мы живем здесь?

Владыка кераитов Тоорил признал меня своим сыном! Он поможет возродить улус Борджигинов! — Темуджин покинул седло, подбежал к матери. — Готовь пир, матушка. В степи вести разносятся быстрее ветра.

Борте подошла к мужу, обняла его, уткнулась лицом в плечо.

— Я скучала, когда ты уехал. Тревожные сны видела. Духи вставали будто бы на твоем пути, грозились извести тебя черным колдовством.

— То были вещие сны, — ответил Темуджин. — Но не так-то легко духам совладать с сыном Есугея-багатура! Помогай нашей матушке, готовь угощения.

Правоту слов своего старшего сына Оэлун поняла, когда еще не успела закипеть вода в котлах. Со стороны гор к становищу подъехали двое конных — старик и юноша в синей накидке. К седлу лошади старика была приторочена походная наковальня и мешки с углем.

— Да благословит Вечное Синее небо ваш дом, ваши стада и ваши жизни, почтенные! — церемонно поклонился Оэлун, Темуджину и его братьям старик. — Меня зовут Джарчиудай-евген, я из племени уранхатов. Живу на священной горе Бурхан-халдун, занимаюсь кузнечным делом. Стрелы, изготовленные мной, пробивают любой панцирь, любой доспех. А это сын мой Джелме.

— Проходи к огню, почтеннейший, — Темуджин указал старику на место подле себя. — И сына своего сажай рядом. Что привело тебя к нам?

— Давным-давно служил я отцу твоему, славному Есугею-багатуру. На рождение твое, Темуджин, подарил я тебе шелковые пеленки. Нет с нами сегодня Есугея бесстрашного, Есугея сильного. Но есть ты, сын его и наследник добрых дел и лихой славы. Стар я, сил у меня немного. Послужу тебе кузнецом, а мой Джелме — нукером. Вели ему коня седлать, вели двери открывать!

Темуджин засмеялся, протянул старику чашку с кумысом, после чего сказал Оэлун:

— Матушка, не верила ты мне, что пожалуют к нам гости. Посмотри теперь — первые уже явились. Жди еще.

Сын оказался прав. К полуночи у юрты Темуджина пили, ели, пели песни и бражничали не меньше сотни монголов из разных племен. Теперь, когда юный наследник своего отца получил покровительство такого могучего хана, как Тоорил, многие недовольные спешили к нему, чтобы встать под родовой туг Борджигинов. Борте, тенью ходившая за спинами пирующих, обносила их питьем и кушаньем и, изредка наклоняясь к мужу, шептала:

— Будь поласковее вот с этим пастухом, у него восемь сыновей, все как на подбор багатуры. А тому охотнику в черной шапке своей рукой налей еще архи — он меткий стрелок, на стоящий мерген. Своих людей надо отмечать — и тогда они ответят тебе преданностью.

Все прибывшие дали Темуджину клятву верности. Юноши сделались его нукерами, отцы — данниками и советчиками. Восстановление улуса Борджигинов началось.

Утром Темуджин объявил:

— Довольно мы прятались, как трусливые дзейрены, в этом диком месте. Завтра я переношу свой стан в степи Бурги-ерги. Всякий хозяин должен жить на своей земле.

Решение это вызвало ликование среди монголов. Старый Джарчиудай-евген сказал:

— Мне надо съездить домой, взять семью и скарб. Через месяц я вернусь и поселюсь возле тебя, Темуджин. Сын же мой Джелме останется защищать и беречь тебя.

Такие же речи вели и остальные гости. После полудня они разъехались, неся с собой по степи вести — волчонок вырос, возрождена Есугеева улуса началось!