Александр Белый - Мореход Страница 10

Краем глаза заметил, что помощь Илане оказывать не надо, у ее противника только что остановилось сердце, и он уткнулся носом в шею своей лошади. Мои противники, выронив сабли, тоже умерли мгновенно. Они еще сидели в седлах, но специальные двухмиллиметровые иглы способные прошить двадцать четыре миллиметра стальной брони, покинув ствол со скоростью девятьсот девяносто метров в секунду и попав в мягкие ткани тела, взрывались, превратив область проникновения в десятисантиметровый клубок фарша.

Лошади продолжали бежать, но перешли на рысь, обошли нас веером и у стены леса разошлись в стороны, инерцией поворота свалив своих седоков наземь. Лично у меня тело было возбуждено, а руки стали слегка подрагивать, а моя маленькая девочка сидела на лошади, казалось бы внешне спокойно, при этом угрюмо уставилась на труп своего врага.

— Илана, ты молодец, — сказал ей, но она даже не шелохнулась.

— Илана! — сказал громче, и она вздрогнула, подняла голову вверх и удивленно оглянулась вокруг, словно впервые увидела мир, — Илана! Нужно лошадь поймать, сможешь?

— А? Что? Ага! — она кивнула головой, удивленно взглянула на шокер и сунула его в кобуру, потянула за уздечку и тронула лошадь, — Но!

Мой отец, когда видел мою неадекватность, тоже немедленно озадачивал каким‑нибудь делом, но чаще всего говорил: «Упал, отжался!», после чего начинал считать, иногда до двадцати, иногда до сорока. Но, должен сказать, мера была действенная. Да, строгим был мой папа, зато справедливым и добрым.

— Фагор! — громко окликнул старика.

Тот все еще безропотно ожидал смерти. От окрика он втянул голову в плечи, и с недоумением в глазах огляделся, а я ему показал рукой на другую отбежавшую лошадь. Сам тоже не стал бездельничать, дал шенкелей мерину и поскакал за отбежавшей дальше всех. Наездник из меня был еще тот, но выработанные в виртуальной игрушке рефлексы помогли здорово, казалось, что когда‑то давно приходилось и обихаживать лошадь, и ею управлять, а сейчас только восстанавливаю подзабытые навыки.

Несмотря на то, что Фагор по отношению к своей жизни, как и все рабы, был натуральный пофигист но, коль боги даруют жизнь, к безопасности и маленьким радостям относился небезразлично. И вообще, он оказался весьма неглупым и практичным человеком. Подобрав выпавшие сабли я, было, хотел просто обыскать трупы и бросить их здесь, но Фагор стал тыкать в них пальцем и что‑то убедительно говорить, кивая на дорогу, затем стал указывать на лошадь и рукой на лес. В общем, мы его послушались и, общими усилиями закинув трупы на круп лошадей, переместились в подлесок, спрятавшись от случайных прохожих, а здесь уже спокойно привязали их к седлу, чтобы не свалились и отправились в сторону гор.

То, что приматы совсем не глупы, мы увидели и на этот раз. Двое разведчиков–обезьян приблизились к нам лишь метров на двадцать, затем дико закричали, и шустро перескакивая с ветки на ветку, рванули обратно, видать почувствовали смерть. На том месте, где мы подстрелили девять наглых обезьян, кое–где валялись обрывки шкурок, а костей так и не заметили, так что на протяжении всего пути нас больше никто не беспокоил.

Перед выходом на горную тропу спешились, отвязали трупы и сбросили их наземь, после чего Фагор проявил инициативу и стал быстро их раздевать.

— Илана, — сказал девочке, демонстративно отвернувшейся от созерцания такого непотребного действа, — ты посматривай по сторонам, а я помогу старику.

На ее недоуменный и удивленный взгляд ответил:

— Так надо. Нельзя чтобы трупы кто‑то идентифицировал, а так дикие звери сожрут и все. Да и экзамен этот… мне тоже надо пройти.

Вдвоем мы закончили быстро, Фагор даже грязное исподнее белье снимал. Поначалу я отнесся к этому брезгливо, но потом подумал, что оставшийся без вещей старик, хочет иметь запасной комплект подштанников, ну и пусть имеет, в капсуле есть очистительная камера, так что с санитарным состоянием одежды никаких проблем нет.

Оказывается, не все так просто. Как позже выяснилось, раб сам по себе есть вещь, только говорящая, не имеющая прав абсолютно ни на какое личное имущество, и за три тысячелетия существующего порядка, это понимание заложено у них в глубоком подсознании. Лишь хозяин в меру своей гуманности или выгоды содержит, одевает, кормит, лечит и поощряет свою рабочую скотину.

Хороший и нужный в хозяйстве раб может быть поощрен более хорошей одеждой и лучшей пищей, отдельной комнаткой для жилья и рабыней для пользования, а то и двумя одновременно. При этом, половые отношения между рабами без ведома хозяина обязательно караются незамедлительной смертью. Правда, дети рабов своим родителям тоже не принадлежат, через год после рождения выжившие передаются в хозяйский интернат, где в течение семи лет должны окрепнуть, а после этого им ставили клеймо и отдавали в учение тому или иному специалисту–рабу. Точно так же когда‑то в науку попал и малолетний Фагор, его любознательность и неглупые глаза заприметил когда‑то старый раб–учитель. А теперь и сам он стал учителем, подготовив двух помощников, которые сейчас вполне его могут заменить.

В зависимости от возраста и физического состояния, рабы–крестьяне на рынке стоят от четырех серебряных солда за голову (половина золотого зеола) до двух зеолов, тогда как ученые и специалисты–мастеровые — от десяти до двадцати зеолов, даже дороже, чем красивые девочки–рабыни, предназначенные исключительно для утех. Лично мне наш учитель обошелся всего за четыре золотых монеты, видно, оценили его так по причине старости.

Мой вопрос о восстаниях рабов он не понял, так как рабы не умеют держать оружие в руках. Древний закон суров: рука раба, дотронувшаяся до оружия, должна быть отрублена, но так как безрукий раб никому не нужен, то следующий взмах топора отделяет голову.

Цирки и гладиаторские бои в этом мире тоже существуют, и Фагор о них знает, на императорской арене у него даже есть знакомый раб–лекарь. Только выступают там не рабы, а свободные профессиональные гладиаторы, а кроме них пробуют свои силы и некоторые обедневшие аристократы. А еще все дуэли вне стен цирка императором запрещены. Такие зрелища очень популярны, на них приходят толпы простых людей и вся знать, здесь делаются серьезные денежные ставки на одного или другого гладиатора или дуэлянта. А чего? Ни головидения, ни галасети не существует, а порции зрелищ народу нужно подавать регулярно, вот и веселятся под стоны умирающих, запах дерьма и пролитой крови.

Интересно отношение к военнопленным. Человек, державший в руках меч, в рабы не годится совершенно и, если по приказу командующего армией либо самого императора их не порубили сразу же после боя, что бывает крайне редко, то каждому из них дают возможность выкупиться. На воина того или иного сословия даже такса существует.

Воины, которых некому выкупить, могут сами продаться арендодателю земли на десять лет в кабалу и пахать землю полусвободным арендатором. Большинство пленных воинского сословия переходить в сословие мужицкое и брать в руки соху брезгуют, поэтому соглашаются на участие в гладиаторских боях в цирках империи. По их результатам финалисту десяти боев вручается десять зеолов призовых, а так же грамота префекта (главы администрации города) об освобождении из плена, с которой он может остаться жить здесь или возвращаться в свою страну.

А еще есть категория пленных, которые выкупиться не могут, но и в цирке драться не желают. Таких ждет пятилетняя каторга на каменоломнях и рудниках, в компании с прочими преступниками. За пять лет изнурительной работы выжить там очень непросто, но многие питают надежду на побег и их это устраивает.

Конечно, узнали мы это много позже, а сейчас, когда Фагор обыскивал и раздевал трупы, то кошельки и прочие вещи аккуратно сложил в узел и положил мне под ноги, но расстегнув оружейные пояса, так и оставил их лежать, ему в голову не могло прийти дотронуться рукой даже к ножнам.

Проверять притороченные к седлам врагов тюки и сумки, я не стал, решил заняться этим позже, чтобы лишнее время возле трупов не задерживаться. Их так и оставили лежать внизу, как поняли из мимики и распальцовки Фагора, умерших и погибших здесь либо сжигают, либо хоронят в море, все зависит от бога, которому верует община. А вот трупы врага можно бросить на съедение диким зверям, это будет считаться высшей и самой желанной жертвой божеству, которому ты веруешь.

Чтобы как‑то взбодрить угрюмую Илану, я выхватил из ножен трофейный клинок, поднял вверх и, дурачась, воскликнул похвалу единственной богине, о которой знал:

— Эти жертвы посвящаю тебе, богиня–мать Иола!

В это время в лесу громко закричала и захлопала крыльями какая‑то птица, видать, я ее испугал. Илана заметно улыбнулась, а Фагор проводив глазами улетевшую птицу, посмотрел на меня каким‑то странным взглядом, в котором было и недоумение, и уважение одновременно.