Волк. Книги 1-6 - Виктория Гетто Страница 10

варят. Тоже необходимая вещь. Кишки – на колбасы… Во! Мясорубки в замке точно нет! Выкидываем! Пусть трупоеды ими занимаются. В ту же кучу летят рога, желчный пузырь, который я очень осторожно вырезаю, чтобы, не дай Боги, не продырявить – тогда мясу капут окончательный и бесповоротный. Сдираю шкуру, на неё кладу рассечённые куски туши. Если, конечно, зверюгу подвесить за задние ноги на толстую ветку, то будет намного легче и удобнее. Но, увы, как я говорил раньше – это мне просто не под силу… Тем не менее, эквилибристикой мне приходится заняться: я лезу на дерево, нахожу подходящую ветку потолще, затем кое-как привязываю к ней вторую шкуру, делая этакий мешок. Затем перетаскиваю всё мясо туда, наверх. Потому что, оставляя на земле, теряешь всё. А тут хоть не все подряд жрать накинутся. Что-то и мне останется. Килограмм двадцать свежатины увязываю гибкими ветками, затем подхватываю на спину и спешу обратно, время от времени делая короткие зарубки на ходу. Спустя полчаса волчьего бега оказываюсь у стен Парда и устремляюсь к кухне. Там хлопочет матушка. В единственном числе. И при виде моей окровавленной фигуры, поскольку перемазался я в крови и сале капитально, дико кричит, а я торопливо скидываю мясо со спины и ору не менее громко:

– Это не моё, мама! Я двух оленей убил!

Доса Арауанн умолкает, круглыми глазами глядя на здоровенный кусок окорока, лежащий на столе и укутанный широкими листьями, и я повторяю:

– Там ещё много, и не так далеко. Надо народ послать, пусть принесут!

– Двух… Убил?!

– Ну, да… Вот же.

Показываю на кусок оленины или лосятины. Матушка подходит, осторожно смотрит на мясо, потом трогает его пальцем, лижет тот – глаза становятся ещё больше и она шепчет:

– Хайтарут… Не может быть!

Вдруг начинает меня ощупывать, тормошить, я отбиваюсь:

– Мам! Ну, цел я! Честное слово! Надо людей послать! А то кто-нибудь утащит!

Это действует, и вскоре я слышу её надломанный высокий голос, созывающий слуг. Собираются три женщины и семь мужчин. Прочие спят, согласно моего распоряжения. Объясняю им, где оставил мясо. По описанию узнают волчье урочище. Но сейчас там безопасно, потому что днём зверюги отдыхают. К тому же – волк, оказывается, мой баронский тотем, или герб, и потому вряд ли животные тронут слуг Волка. Во как! Оригинальный вывод. Ну-ну… Делаю дальнейшие объяснения. Народ весело устремляется за моей добычей – как-никак, минимум на неделю хватит, да и на зиму можно пару шматков повкуснее закоптить… Ну а я спускаюсь пониже, к реке, и начинаю отмываться. Мыла нет, поэтому пользуюсь золой. Она древесная, а потому слабо-слабо пениться. Эх, одежда моя, одежда… Но тут на берегу появляется доса Аруанн со своим рядном-матрасом-одеялом:

– Вот, укройся, Атти. А я пока быстро выстираю…

Поскольку я чист, и к тому же меня переполняет чувство гордости, безмолвно уступаю матушке свою одежду, и та колотит её вальком, трёт какой то густой смесью, и, к моему удивлению, кровь и нутряное сало оттирается и уплывает грязной неопрятной пеной вниз по течению. А я наслаждаюсь солнышком и заслуженным отдыхом, не замечая напряжённых взглядов досы Аруанн, которые она на меня время от времени бросает, отвлекаясь от стирки. Наконец всё выстирано и даже разложено на нагретых солнышком камнях для просушки. И тут нервное напряжение меня покидает, я чувствую, как нападет слабость. Похоже, что я не рассчитал силёнок бионосителя моего разума, и… В общем, я прихожу в себя опять в своих покоях и на кровати. Матушка, встревоженная донельзя, сидит рядом. Увидев, что я открыл глаза, обнимает меня. Тормошит, причитая:

– Атти! Малыш! Ну так же нельзя! Ты только-только встал после болезни, а уже столько всего сделал за день! И оружие починил, и на охоту сходил, и столько мяса принёс сам! Разве так можно?! Да ещё…

На секунду прерывается – не хочет говорить об убитом мной бастарде, и снова:

– Ты же умереть мог! Такой у меня слабенький сынок, и вдруг творит дела, что и взрослому то не по силам! Я уж поначалу подумала, что ты подменыш, что моего сыночка Нижайший забрал, а взамен демона подсунул…

И тут я прикусываю себе язык… Однако, материнское сердце не обманешь – оно чует… Разницу…

– Мама… А люди работают?

– Нет ещё, Атти, малыш. Разве им сейчас до этого?

Приподнимаюсь на локте, сердито выпаливаю:

– Ма! От того, что они сейчас будут делать, зависит наше будущее! Пировать будут, когда закончат! А сейчас мне нужно сгущённое вино! И как можно больше и крепче! Я пока встать не могу, так что следить за их работой придётся тебе. Помнишь, как я проверял, что получилось?

Доса бледнеет:

– Я столько не выпью…

– Вот же… Да не надо пить! Обмакни тряпочку на лучине, и подожги! Если горит, значит, нормально. Если же нет – то обратно в горшок и гнать по новой! Воду держать постоянно холодной!

Матушка кивает, и я машу рукой:

– Иди, мама. Пусть немедленно начинают!

– А как же ты?

– Всё в порядке. Мне просто надо отдохнуть и… Поесть.

Аруанн мгновенно вскакивает:

– Ох, совсем же забыла! А ведь ты…

Обрывает фразу на полуслове, торопливо уносится вниз, потому что я слышу, как стучат по доскам пола деревянные подошвы. Оставшись один вытягиваюсь на просышенных и проветренных шкурах, заложив руки за голову – эх, хорошо!.. В двери почтительно стучат, и я выпрямляюсь, одновременно разрешая войти. Появляется довольно миловидная, но грязная девчонка, по виду – моя ровесница, вносящая даже с натугой деревянное блюдо, на котором парит здоровенный, с мою голову, кус мяса, обложенный толстыми ломтями уже знакомого серого хлеба с отрубями. Ещё кувшин, источающий слабый запах вина и глиняная кружка, довольно чистая. Даже, как я вижу, ещё влажная. Ну-ну…

– Ваш ужин, сьере Атти.

Она улыбается, но я вижу, как хитро поблёскивают её глазёнки. Неужели мой носитель на неё западал? Или просто девочка хочет воспользоваться моментом? Посмотрим. Сейчас меня кроме еды ничего не волнует. В желудке разом звучит императорский гимн на тридцать три серебряных фанфары. Потому выхватываю блюдо из её рук, вцепляюсь в мясо обеими руками и погружаю в него свои зубы. К счастью, у носителя они белые и крепкие. Бурчу с набитым ртом:

– Налей мне.

Та послушно выполняет требование, я делаю глоток – ого! Слабенькое, почти сок, но вкусное! Аромат тонкий, приятный. Потому уминаю кусок, время от времени запивая его винцом. Не рано ли? Всего то четырнадцать годков биологического возраста. Да нет, наверное.