Борис Георгиев - Космогон Страница 11

И то сказать, всё как-то театрально выглядело: клипер, капитан этот опереточный, шут гороховый Пьер, да и второй тоже. Ненастоящее всё, как в кино. Как знать, не продолжение ли это хьюстонских декораций? Ну, была невесомость, пока летели, так что? Кажется, это и без полёта на Луну можно устроить. Ну, было что-то такое в тоннеле. Может, просто голова закружилась после болтанки или опять дури какой-нибудь в питьё всыпали. Холмы эти за стеклом… Но можно ведь и это устроить? Проекторы какие-нибудь лазерные-шмазерные. Фокус.

«Надо проверить», – сказал себе Вавил, намеренно разжигая злобу с таким расчётом, чтоб помогла делу, но не перехлёстывала.

Он сдержался, не побежал, по лестнице спустился спокойно. Чинно проследовал мимо барной стойки к выходу, дождался, пока сработает дверная автоматика и уедет в сторону зеркальная перепонка, и ступил в кессонный арочный коридор. Он делал это сто раз на Земле, в Хьюстоне. Откуда же озноб? Откуда это чувство силы? Точно как тогда, сразу после прилёта. Илья Львович припомнил вдруг: инструктора что-то такое говорили. При лунной, мол, тяжести нужно не ходить, а прыгать вроде кенгуру. Он попробовал, но приноровился не сразу, слишком потолки низкие. «Это ещё ничего не значит, – убеждал он себя, перемещаясь по тоннелю тягучими прыжками. – Фокусы, всё фокусы».

Опять не рассчитал, влетел в переборку между шкафами, но боли от удара не заметил. Скорее! В шкафах должны быть…

Шторка сдвинулась, перед нетерпеливым гражданином Луны открылось оранжевое нутро скафандра, похожее на глотку монстра или на разрезанную перчатку великана. Вавилов сунул голову в шлем, потом вспомнил – сначала ноги, – и вошёл в скафандр по всем правилам. В шкафу автоматически зажглось освещение, Вавилов увидал прямо перед собою пульт и, протянувши палец уже втиснутый в неуклюжую перчатку, нажал нужную клавишу. За спиной взвыли моторы, проворно пакуя человека в кокон, закуклили плотно, заботливо, с механической точностью. Один за другим защёлкнулись замки, загорелся зелёный огонёк – всё в норме, – и с треском ломающихся веток разжались стальные когти фиксаторов. Вавилов почувствовал, что больше его ничто не удерживает, глянул под ноги, переступил, щупая стену, но рука поймала пустоту. Он сделал по инерции ещё два шага, споткнулся на каменистой поверхности и каким-то чудом удержался на ногах. Кессон выплюнул одетое в оранжевую кожуру существо сразу же, как только установил, что с облачением покончено.

Илья Львович попробовал оглянуться, но не вышло – наушники сдавили голову, не пустили. В них ритмично шорхали и хрипели волны, а в промежутках между приливами и отливами что-то шумело на грани слышимости, как ветер в каминной трубе. «Это я. Моё дыхание, – сообразил Вавилов. – И кровь шумит. На тренировках не было слышно, потому что бухтел в уши инструктор. Так хотелось, чтоб он заткнулся!.. Ну вот оно – молчание».

– Молчание! – крикнул Вавилов, подняв взгляд от неправдоподобно чёткой, изломанной камнями собственной тени к горизонту.

Крик пропал даром, пустота сглотнула его без остатка. Илью окатило холодом, он попятился, разворачиваясь, но секундный страх тут же прошёл. Ярко освещённая ячейка кессона была рядом, на расстоянии вытянутой руки. Тень на камнях – от этого желтоватого света, а холод от системы климатизации, он и на занятиях был. Со скафандром всё в порядке. Вавилов потрогал шероховатую стену, но, естественно, ничего сквозь перчатку не почувствовал.

– Ты гляди мне, – сказал он кессону, – не вздумай закрыться, пока не вернусь.

Сказал и представил вдруг, как он возвращается, а дверь закрыта. Снова накатил страх. Пришлось заставить себя отойти прочь, толкнувшись рукой от стены, чтобы не поддаться, не кинуться обратно в шкаф. Отойти – не то слово. Вавилов сделал три или четыре неуклюжих прыжка, прежде чем понял – не нужно так сильно, полегче.

Россыпь камней сменилась вязким, как грязь, песком, тень поблекла, съёжилась. Двигаться было легко. Быстро войдя во вкус, Илья подумал даже, что спускается с холма, потом у него мелькнула мысль, что подниматься будет тяжелее, и он, нелепо семеня, остановился.

Оказалось, не под гору спускался, а лез на дюну, и отойти успел прилично. Похожий на закопанную в лощине здоровенную бочку ресторан был ниже. Воткнутая в покатый блестящий бок труба щерила квадратный зев кессона, вывалив наружу желтоватый световой язык. По обе стороны от неё – уши посадочных площадок с раструбами стыковочных узлов. Изогнутая цепочка следов отмечала путь Ильи Львовича, но до входа не доходила – там пыль сдуло при посадке и взлёте клипера начисто, и открылись камни. Пыль синевато светилась в свете Земли, серебристыми облачками висела над рубчатыми следами ботинок, осесть не спешила. Над изгибом лощины, над хребтом, за который спряталось солнце, – синее пыльное зарево, но выше – чистейшей черноты бархатный полог. И Земля, похожая на ёлочный шар.

Крики, смех, пустопорожняя болтовня, рёв двигателей, бренчание радио, щёлканье выстрелов, взрывы, птичье утреннее пение, шелест листвы, громовые раскаты, младенческий ор, шум прибоя – всё это осталось там. Ни комариному писку, ни грохоту ядерного взрыва не пробиться сквозь пустоту, которой вокруг Земли наверчено побольше, чем упаковочной ваты вокруг всех ёлочных игрушек мира, сколько бы их ни было.

Илья осмотрел гигантские, поставленные косо на крыше ресторана буквы, прочёл сложенную из них надпись «BlinOk» так, будто видел её впервые, и стал неторопливо спускаться. Обошёл купол стороной, словно хотел проверить, убран ли строительный мусор, завернул за угол и остановился в нерешительности, глядя на запад. Казалось, за гребнем холма ничего нет. Казалось, хребет, похожий на загорбок спящего зверя, близко, рукой подать. Вавилов спросил себя: «Сходить туда, что ли?» – и, не дожидаясь ответа, двинулся вверх по склону медленно, быстрее, ещё быстрее и, наконец, в полную силу. Если бы его спросили, что гонит его к лунному горизонту, не нашёл бы ответа. Понятно ведь уже, что не декорация – отгрохать такой павильон выше человеческих сил, и всё же Илья Львович поднимался по склону холма со всей скоростью, какую мог развить, будто надеялся влететь с разбегу в крашенную чёрным стену и пробить её.

Времени он не замечал, но изрядно вымотался к тому моменту, когда стало понятно – гребень значительно дальше, чем представлялось на первый взгляд. Пришлось сбавить темп, но останавливаться не хотелось. Расслабишься – потянет оглянуться, а это первый шаг к отступлению. Стали попадаться трещины и оголённые иззубренные скалы – их Вавилов обходил стороной, из боязни споткнуться. Кто его знает, легко ли подняться на ноги в скафандре, а помочь некому.

Скалы стали попадаться чаще. Ища проход, Илья какое-то время не поднимал головы, смотрел под ноги. И всё равно с трудом устоял, когда внизу вдруг раскрылась пропасть. Стронутая с места глыба, с виду надёжная, накренилась, лениво поворачиваясь, перевалилась словно бы нехотя, подпрыгнула на уступе… Вавилов вжался в карниз и зашарил рукой в поисках опоры. Почувствовал спиною сотрясение от удара, вдохнул полной грудью, набирая воздух для крика, проследил, как многотонный камешек пролетел метров десять и раскололся от удара, как брызнули фонтаном осколки…

Кричать Илья не стал. Выдохнул. Много ли толку от воплей, если всё равно никто не услышит? «Сколько лет он здесь лежал, ждал меня, придурка. Миллион? Миллиард? Свалился, теперь обломки пролежат ещё столько же, пока не найдётся ещё один идиот, который столкнёт ниже».

Два самых крупных потомка поверженной скалы утвердились на краю неширокой усеянной каменным крошевом террасы. Ниже склон не был крут. Ещё одна лощина вроде той, что осталась позади. Так же горбился противоположный склон её, и снова казалось, что хребет близко и нет за ним ничего кроме пустоты.

Неловко ёрзая, Вавилов отодвинулся подальше от обрыва, повернулся, не вставая, и глянул туда, откуда пришёл. Ресторана видно не было. Блекнущее зарево по правую руку и едва заметная цепочка следов на пухлом боку холма слева – вот и все приметы, по которым можно определить, откуда и куда беспокойное насекомое волокло свой оранжевый панцирь. Илья прислонился к скале и запрокинул голову так, чтобы оказаться лицом к лицу с Землёй.

Жив он или нет, удержался на краю или свернул шею, – безразлично. Молчание сожрёт всё: вопль ужаса, крик боли, стоны, хрип, молитву, ругань – с одинаковой жадностью, как пожирает вдохи и выдохи. Шторка кессона останется нараспашку, как саркофаг, из которого сбежал покойник. Экскурсоводы «Moon Attraction» будут предлагать дойным лопухам пройтись сверх программы к Мумии Первого Гражданина Луны, сразу после того как туристы подкрепятся синтетическими блинами и налакаются водки, увеличив доход мёртвого хозяина заведения.

Отсмеявшись, Вавилов устроился с комфортом в скальной выемке. Торопиться было некуда, регенератора скафандра, если верить инструкторам, должно хватить надолго, а запасы молчания неисчерпаемы.