Федор Метлицкий - Фаворский свет Страница 11

Снаружи за изгородью щитов омоновцев в шлемах рыцарей колыхалось море людей с плакатами. Кто-то кинул в омоновцев камень, и щиты зашевелились. Странно, люди в руках держали крышки от кастрюль. Светлана объяснила:

– Комплект посуды – защита от дубинок. Но кухонные ножи – ни-ни!

Она сказала мне:

– Завтра акция. Я должна быть с ними.

– Возьмёшь меня? – спросил Олег.

– Зачем это? Вы здесь посторонние.

Заканчивалась моя командировка. Вечером мы со Светланой подошли к её дому, с резными наличниками окон, как у других.

Встретила согнувшаяся старушка, суетливо открыла двери, поставила на стол самовар и удалилась в глубину комнат, к себе.

В комнате-гостиной было опрятно, но ощущалось пренебрежение к мелочам: стол, покрытый белой скатертью, старый диван, полка с книгами, и на стене портрет маслом – гордой моей Беатриче, написанный каким-то поклонником.

Я обнимал её на диване, и щемило сердце, словно больше не увижу.

Она говорила тихо, как будто исповедовалась:

– Многие объяснялись в любви, но всё не то. Открываюсь, и на мне сразу повисают, как грозди, пристают. Нашли податливую. Здесь мне тесно, одиноко. Задирание начальства вызывает только раздражение и злобу, а толку нет. Хотела дальше учиться, но не было возможности. Из провинции вырываются единицы. Чувствую, что-то есть во мне, но не могу выразить. Иногда вдруг сознаю, насколько далеко то, что надо постичь. Как с тобой – стыдно, что Данте не знаю. Читаю, и не понимаю иногда элементарных вещей. Откуда мне здесь было узнать? Вот если бы наставника. Так что не состоялась. Вот, послушай.

Она вынула из полки книжку стихов с вырванной обложкой, которую нашла на помойке, и прочитала:

И нирвана порой убивает.День и сад, как в грядущем, вольны.Только в одури сонного раяНет ни чтенья, ни дум, ни вины.Отдыхает нутро примитивно.Так живём мы в нашем раю —Новизны ли окраина дивная,То ль беспамятства страшный уют?

Она лучше меня – всё-таки понимает, что себя не знает. А я до сих пор не знаю, что себя не понимаю.

Я улыбнулся.

– Неужели всё так плохо?

– Что ты, я счастлива! – сказала она, и засмеялась. – Правда, частично, только мгновениями, вспышками, когда отрываюсь. Например, на Волге, на утёсе Степана Разина, о котором я говорила. Такое раздолье! Как будто утонули все беды, и предчувствие счастья. Если бы так было всегда!

Вдруг она заплакала, уткнувшись в моё плечо.

– Спаси меня, мне страшно!

– Что с тобой?

Она вдруг обозлилась.

– Разве ты не понимаешь? Мне угрожают!

И вытерла слёзы.

– Моя защита Черёмушек и реки бесполезна. Вот в чём дело.

– Тебе надо уехать. Поедем со мной.

Она усмехнулась.

– А что здесь будет без меня? Олег мне тоже предлагал.

Я ревновал, спросил, не зная, зачем:

– Тебе нравится Олег?

Она подумала.

– Он интересен. Сильный мужчина.

Скандал на форуме замяли, и его решения были опубликованы в материалах как утверждённые. Власть стала к нам откровенно враждебной, не давала слова. В гостинице сказали, что требуют нашего выселения. Директор агрохолдинга успокоил:

– Здесь командует наше самоуправление, не бойтесь.

Демонстрацию у Белого дома разогнали слезоточивым газом, главарей загнали в автозаки.

Моя Беатриче почему-то не вышла сопровождать меня. Вернулся домой с тяжёлым сердцем. Что с ней? Попала под раздачу на демонстрации? Мобильник не отвечал. Олег тоже исчез.

В номере я вынул из-под двери записку.

«Убирайтесь из города, дерьмократы, иначе пеняйте на себя!»

Во мне снова мелькнул детский ужас. Олег появился почему-то утром, возбуждённый рассказывал, как удалось убежать от омоновцев.

Прочитав записку, сразу испугался, начал собирать вещи.

– Ничего, мы ещё повоюем.

Я отказался уезжать с ним.

– Остаёшься ради неё?

– Ради кого?

– Той, что поскуливает под тобой, как ребёнок.

Я застыл. Что-то отваливалось от меня, только нарастала и нарастала трезвая горечь.

Вечером тоже собрался уезжать. Под дверью услышал голос.

– Это я.

Я молча собирал вещи. Там помолчали.

– Впусти. Что он тебе сказал?

Я молчал. Она плакала.

– Он силой взял. Были вместе на демонстрации. Еле ушли, страшно было. Он проводил до дому, мы выпили. Прости.

Я не знал, сколько прошло времени. Наконец, голос затих.

Что-то жестокое, животное дрожало во мне, о чём не подозревал, как у того брюзги, кто всех ненавидит. Хотелось мстить бездушному окружению, отравляющему жизнь.

Почему не пошёл с ней на демонстрацию? Где ты был? Почему не защитил? Не понял, что не она меня опекает, а я должен был отвечать за неё. Почему не могу простить? Воображение рисовало страшные картины: здорового волосатого мужика с ней наедине. Почему не набил морду Олегу? Где моя чистая окраина?

Куда делись мои убеждения, высокая скорбь? Как мы можем иметь позывы что-то изменить, ставить других в положение врагов, если внутри нас есть что-то непреодолимое, что не победить? Нашим поведением движет нечто другое, чем убеждения. Осталось только то, кем я был на самом деле. Неужели так трудно полюбить так, чтобы всех понять и простить?

Потом наступило отчаяние – чёрная дыра рока, куда человек ввергнут без надежды на избавление, я не мог найти то, что поможет выстоять перед этим роком.

В вагоне поезда я смотрел в окно на кружащиеся леса и поля, и чёрная дыра рока целебно рассасывалась в этом вечно-зелёном ожидании. Что в скорби, глубоко засевшей, как в мироздании порок, хотя земля в цветенье вешнем рождений влажных – в рай порог?

Фаворский свет

1

Как сильна гуманоидов сила луча —Одинокость вселенной, далёкой от дома.Луч спустился, и нас ослепил, не леча,Белой вспышкой в кругах цветных обездонив.

Это правда? Космический голос глубинВесь громадно чуток и осторожен.Что он ищет – какой небывалой судьбы?Чем взволнован я, в космосе не отгорожен?

И пришелец смутился, от нас отлетев,И в зелёное облачко вырос нетленно,И летел в карауле, храня в чистотеНеизвестную жизнь у края Вселенной.

Меня ослепило. Смутно помню какие-то болевые ощущения, цветные мигания приборов, и светлые волны, которые уносили меня куда-то.

Глупейшая ситуация! Смеялся над слухами об НЛО, неужели это – то самое?

Помню оранжевый горизонт утренней зари над голубым полем, неправдоподобно огромное светило, и странное чувство, что на фантастически удалённой планете увидел дивный первозданный мир.

Очнулся на овальном столе, покрытом мягкой тканью. Голова кружилась, в груди саднил ком, больно ограничивающий дыхание. Явно покалечен. Как же они меня волокли? Может, сопротивлялся?

Никого не было. Я был накрыт невидимой сферой (ощущал лёгкую тесноту). Тело неподвижно, словно чем-то привязано, одни руки свободны. Увидел порезы и ссадины на руках. Ободранный какой-то. Белые стены – лаборатории какого-то НИИ или больницы? – то непрозрачно темнели, и на ощупь были шершавые и тёплые, словно кора берёзы, то медленно исчезали, и рука проваливалась в пустоту. Спокойно, как в больнице, немного разрежённый воздух приятный, наверное, не может навредить.

И вдруг откуда-то появились двое в светящихся комбинезонах, с большими головами в шлемах и рожками антенн.

Слегка раздваиваясь, они разговаривали, вернее, пели на неизвестном языке. Это речь была, возможно, ближе к математическому языку знаков, в которую я не мог вникнуть. Странно, что-то понимал, ибо понимание передавалось каким-то иным путём, минуя преграды языка. Может быть, внушение?

Как я слышал, открывшейся нишей сознания, разговор был примерно такой:

– Поразительно! – разглядывал меня один.

– Как он похож, и не похож на нас! – пел второй. – Наверное, всё разумное похоже!

В их восклицаниях изумление, как было бы у меня, если бы воочию увидел живого неандертальца. И в то же время снисходительность, из высокомерия высшей расы. Они словно не замечали, что со мной сделали.

Первый усмехался.

– Образец существа из примитивно обустроенной планеты.

Зачем они захватили меня? Чего хотят? Подопытным кроликом я прожил и на Земле. Неужели это конец? Я ощущал своё напряжённое тело, как оно будет расчленяться, что-то вытянут из мозга, и постепенно затихнет нервная дрожь. Как Гарри Поттер, боялся быть растерзанным чудовищами.

Второй, показавшийся мне внимательным, обратился ко мне… на русском языке.