Олег Авраменко - Небо, полное звезд Страница 12

Впрочем, уже первые подачи показали, что я недооценил Марси. Или, что вернее, переоценил себя. Я любил этот вид спорта, но никогда не был особо хорошим теннисистом; для этого мне недоставало скорости и проворства.

Первый сет мы отыграли на равных, и только на тай-брейке Марси мне уступила. Во втором она приноровилась к моим сильным, но слишком уж предсказуемым подачам и уверенно переиграла меня – я ничего не смог противопоставить её стремительным выходам к сетке и коварным резаным ударам. Без сомнения, в третьем сете меня ожидал полный разгром, но тут очень вовремя в небе над нами появился флайер, который начал снижаться, держа курс на посадочную площадку возле дома. Судя по раскраске, это была машина из прокатного бюро в местном аэропорту. Следовательно, гости ко мне прибыли издалека.

– Держу пари, это Краснова, – сказал я Марси, направляясь вместе с ней к дому. – Сама или с мужем. Видно, не удовлетворилась позавчерашним звонком, вот и решила нагрянуть без предупреждения и посмотреть, как вам у меня живётся.

– А разве у шефа и старпома нет своего челнока? – полюбопытствовала Марси.

– Вообще-то есть. Только не челнок, а небольшой суборбитальный самолёт. Но у них нет разрешения садиться где попало. Я, кстати, тоже не имею такого права. Только в аэропортах, а также за пределами десятимильной зоны от любых населённых пунктов. Ну и ещё – у себя во дворе.

Как оказалось, я поспешил с выводами. Когда флайер приземлился, из него вышли не Краснова со Штерном, а широкоплечий мужчина лет сорока в тёмно-синем мундире Звёздного Флота с погонами капитана второго ранга. Он размашистым шагом двинулся мне навстречу и по-дружески обнял меня.

– Привет, кэп.

Это сказал не он, это сказал я. А он ответил:

– Привет, Эрик. Давненько не виделись.

– Да, давненько. Почти уже год. Постоянно разминаемся. А ты когда прилетел?

– Три часа назад. Как увидел у причала твой «Кардифф», то первым делом решил навестить тебя. – Он перевёл взгляд на Марси, скромно стоявшую в сторонке. – Слышал, в твоей команде пополнение.

– Совершенно верно, – подтвердил я и представил их друг другу: – Третий пилот Марша Хагривз, которая предпочитает, чтобы её называли Марси. Капитан Андрей Бережной, командир корабля «Амстердам», где я служил до перевода на «Кардифф».

– Очень приятно, Марси, – дружелюбно произнёс Бережной, протягивая ей руку.

Она пожала её и вежливо ответила:

– Рада познакомиться с вами, сэр. Капитан Мальстрём много о вас рассказывал. Говорил, что именно вы научили его быть командиром.

Бережной усмехнулся и покачал головой:

– Эрик преувеличивает. Я ничему его не учил, он сам учился – на моих ошибках.

Мы прошли в дом, я приготовил для гостя его любимый мартини, себе взял холодного пива, а Марси удовольствовалась апельсиновым соком. Бережной стал расспрашивать о моих делах, я отвечал ему, сам задавал вопросы и одновременно ломал себе голову над причинами его внезапного визита.

Странным был не сам факт, что мой бывший капитан решил меня навестить. Напротив – я бы очень удивился, если бы он проигнорировал моё присутствие на Эсперансе и не заглянул ко мне в гости. С самого начала моей службы на «Амстердаме» Андрей Бережной покровительствовал мне, а со временем, несмотря на разницу в возрасте, мы даже подружились. Особенно в последние три года, когда он стал командиром корабля, а я – его старшим помощником. С тех пор, как я получил назначение на «Кардифф», мы виделись крайне редко, но это не повлияло на наши дружеские отношения – мы всегда были рады встретиться и пообщаться.

Однако меня озадачила поспешность, с которой Бережной заявился ко мне – сразу после рейса, даже не заглянув к себе домой, хотя наверняка навёл на станции справки и знал, что «Кардифф» отправляется в путь только через четыре дня. А кроме того, он даже не предупредил о своём прибытии, хотя ему ничего не стоило предварительно позвонить мне и договориться о встрече. Дело тут вовсе не в вежливости, просто был риск зря пролететь несколько тысяч километров и не застать меня дома (например, завтра я собирался свозить ребят в Эсперо-Сити, показать им и другие крупные города планеты). Чем больше я думал об этом, чем дольше говорил с Андреем, тем крепче становились мои подозрения, что с ним не всё в порядке. Но что именно – понять не мог.

Около шести вечера с пляжа вернулся Симон и, узнав, что у нас такой гость, предложил на сегодня отказаться от готового ужина из ресторана, а устроить барбекю. Его идея была единодушно принята, и оставшееся до наступления темноты время мы провели на лужайке перед домом, прожаривая на гриле кусочки сдобренного специями мяса и по ходу дела поедая их. Бережной был разговорчив, много шутил, то и дело вызывая смех у Марси с Симоном, и вообще строил из себя саму беззаботность, но я уже не сомневался – его что-то гнетёт. Притом очень сильно…

Когда наш пир на открытом воздухе закончился, мы навели на лужайке порядок, вернулись в дом и на десерт угостились яблочным пирогом с чаем. Потом Симон и Марси отправились в гостиную, а мы с Бережным прошли в патио и устроились на скамье возле бассейна.

В тропиках ночь наступает быстро, и к этому времени уже совсем стемнело, а в чистом безоблачном небе ярко зажглись звёзды. Несколько минут мы сидели молча, наконец Андрей немного меланхолично произнёс:

– Хорошие у тебя ребятишки, очень славные. Как себя чувствуешь в роли отца семейства?

– Неплохо, – ответил я. – Даже замечательно. Хотя честно признаюсь: когда мне сообщили, что все три вакантные должности на корабле займут выпускники, я аж за голову схватился. Думал, дадут максимум двоих, да и то один из них будет уже со стажем. Но теперь я ни о чём не жалею. Все трое – отличные ребята, а Марси с Симоном… ну, они стали для меня если не как дети, то как младшие брат и сестра.

– Да, – кивнул Бережной, – это сразу заметно. Счастливый ты человек! А я… – Он помолчал, а затем сказал тихо, почти шёпотом, но эти его слова прозвучали в моих ушах, как оглушительный раскат грома: – Эрик, меня зацепила «звездуха».

От неожиданности я закашлялся и потрясённо уставился на него. Наверное, мне следовало как-то отреагировать, например, спросить «Это серьёзно?» или «Ты уверен?». Но, огорошенный таким известием, я буквально онемел и не смог выдавить из себя ни звука – а что уж говорить об осмысленной речи.

«Звездухой» или звёздной болезнью астронавты называли между собой резкое повышение чувствительности к гипердрайву (лёгкая заторможенность мыслей в момент перехода, разумеется, не в счёт). Первым симптомом болезни являлись мигрени во время прыжков – поначалу слабые, едва ощутимые, но постепенно набирающие силу. С ними можно было бороться с помощью обезболивающих средств, и эту первую стадию болезни характеризовали словами «звездуха зацепила». Вторая стадия наступала, когда длительные полёты начинали вызывать расстройство сна, повышенную утомляемость, угнетённость, – и тогда говорили, что «звездуха подкосила». А третья стадия звёздной болезни сопровождалась галлюцинациями при гипердрайве и затяжной послеполётной депрессией; для этой стадии существовало выражение «звездуха добила». Конечно, даже добитые «звездухой» резистентные имели огромное преимущество перед обычными людьми: они всё же могли путешествовать к звёздам – либо накачанные обезболивающими и психотропными препаратами, либо погружённые в безопасную для жизни и здоровья форму анабиоза, гибернационный сон.

Первая стадия звёздной болезни не влекла за собой немедленной отставки, но это был чёткий сигнал готовиться к ней – промежуток времени между тем, когда «звездуха» цепляет и когда подкашивает, редко превышал полтора-два года. В подавляющем большинстве астронавты помалкивали о своих мигренях, тешась надеждой на чудо, и руководство Флота уже давно с этим смирилось. Зато больных на второй стадии вычисляли очень быстро, и только считаным единицам вроде адмирала Лопеса удавалось ещё несколько лет водить медиков за нос.

Звёздная болезнь считалась недугом старости – две трети резистентных заболевали ею после шестидесяти, и лишь в одном случае из сотни она настигала человека до пятидесяти. А Бережному было всего тридцать девять лет…

– Давно у тебя началось? – осторожно спросил я.

– Уже четвёртый месяц, – мрачно ответил он. – Поначалу я убеждал себя в том, что ничего страшного не случилось и у меня просто побаливает голова. Но этот самообман долго не продержался. Боль становилась всё сильнее, и теперь, когда мы входим в прыжок, мой череп словно в тисках сжимает.

– Ты что-нибудь принимаешь?

– Ещё нет, но скоро, видимо, начну.

– А к врачу не думаешь обращаться?

Бережной отрицательно покачал головой:

– Ни в коем случае! Я вообще не собираюсь никому говорить… Только с тобой решил поделиться. Это получилось импульсивно – узнал, что ты на планете, сел в челнок и полетел к тебе. Рассудил так: застану дома – расскажу, а нет – так нет. Хотя теперь думаю, что рассказал бы в любом случае. Очень трудно держать всё в себе.