Тропа до звезд (СИ) - Лепехин Александр Иннокентьевич Страница 12

— Собственно, я тоже собирался обратно, на Землю, — задумчиво протянул собеседник. — Дальнейшее мое присутствие здесь уже не требуется, текучка, опять же, накопилась… Подбросите? — шутливо подмигнул он Фишеру-старшему, и тот ответил в тон:

— Не в первый раз за сегодня. Билет туда и обратно, Анжело. Насчет оплаты не волнуйтесь: за счет Семьи, — и он коротко хохотнул. Саймон с недоумением слушал, а потом до него дошло.

— Ты сам шагал?!

Отец расправил плечи и надул щеки.

— Ну дык, чай, не лыком шит, — выражение было почерпнуто из все той же классической русской литературы, и юный лоцман против воли рассмеялся. Потом встал и предложил:

— Может, я тогда?

Возникла заминка. Оосава переводил взгляд с одного Фишера на другого. Старший махнул рукой.

— Отдыхай, отдыхай. Я же сказал — отпуск. Вот и пользуйся.

Саймон воспользовался. Что любопытно, до этого момента он никогда не видел отца за работой. Даже в детстве. Поэтому, удобно устроившись в свободном ложементе пилотской кабины, юный лоцман принялся наблюдать.

В загоне Соломон вел себя строго по наставлениям преподавателей Академии: раскинул руки, прикрыл глаза, расслабленно повис над постаментом. Сразу вспомнились часы практических занятий, демонстраций, тридео-лекций, отсмотренных по учебе и по собственной инициативе. Поза отца выглядела настолько типовой, что Саймон непроизвольно обернулся, ожидая увидеть сокурсников, внимающих указаниям тьютора.

Затем почувствовалась ожидаемая чесотка. Младший из Фишеров прикинул, куда целится старший: ага, отец решил пойти по длинному маршруту, в бо́льшее количество переходов. Ну, с другой стороны, оно даже безопаснее. Не всем же носиться по зведной тропе — некоторым и шагом неплохо.

Узор созвездий на проекционной сфере моргнул и сменился. Соломон довольно крякнул и открыл глаза.

— Ну, как я, еще ничего для старика?

Воздержавшись от возведения очей горе, молодой лоцман сдержанно похвалил:

— Ты же Фишер. Было бы странно…

Йорген, оказавшийся еще и пилотом, внезапно обернулся.

— Господин Фишер, позвольте сказать. Это большая честь. Сам глава Семьи… Только не сдавайте меня господину Оосаве: мне вообще-то запрещено разговаривать с посторонними, когда я при исполнении.

Улыбка подняла уголки его рта, что смотрелось на доселе строгом и практически бесстрастном лице предельно чуждо. Но неожиданно обаятельно. Саймон кивнул, развернулся к отцу и повел руками в сторону телохранителя: мол, ну вот тебе и подтверждение. Тот снова цокнул языком и предупредил:

— Следующий переход через пять.

Наконец появилось время немного расслабиться. Юный лоцман валялся в ложементе, рассеянно наблюдал за работой отца и Йоргена, думал о своем. Точнее, о чужом: о веснушках Магды. И об улыбке — конечно, не пилотской.

«Вот же странное дело, — вертелась у него в голове навязчивая мысль: — Считается, что для того, чтобы стать лучшими друзьями, двум сильным мужчинам обязательно надо как следует подраться. Интересно, а если один из драчунов внезапно симпатичная девушка, это тоже работает? А если после драки ты допрашивал ее, стоя по другую сторону тюремной решетки? Как тогда?»

Наконец, катер оказался на орбите самой главной планеты Объединенных Систем — голубовато-бело-серого шарика под названием Земля. Саймон поймал себя на ощущении, что успел соскучиться по колыбели человечества. Он редко испытывал религиозные чувства, но в этот момент вдруг захотел вознести хвалу святому Циолковскому — за то, что все космические корабли когда-нибудь возвращаются домой.

Оосава, о чем-то полемизировавший с Мягковым, привстал в кресле, когда Фишеры вернулись в кают-компанию.

— Вижу, мы добрались. Ну что ж, благодарю за сотрудничество, господа лоцманы. Я мог наговорить резкостей — прошу за это простить, работа нервная… Саймон, подумайте над моим предложением, — он покачал указательным пальцем. Соломон кивнул вместо сына и ответил:

— Мы подумаем, — и, обращаясь уже к Саймону: — Давай на площадку у главного фасада, к фонтану. Там тебя уже ожидают.

Молодой лоцман поморщился. Ох уж эти Семейные заморочки… Он представил многочисленную родню, всех этих братьев, сестер, кузин, кузенов, дядь, теть и прочую шушеру. Хорошо хоть мать встречать, скорее всего, не выйдет — она на последнем месяце, ей волноваться нельзя. А так бы еще и слезами полили. Фальшивыми, конечно, но… Бр-р-р. Что поделать, придется терпеть. Саймон собрался с духом и шагнул.

Реальность оказалась хуже ожиданий. Гораздо, гораздо хуже.

На широких, плоских ступенях толпилась чертова уйма народу — и все они, как один, были репортерами. Единственный свободный пятачок, куда с легким, едва слышным хлопком материализовался Фишер-младший, окружало кольцо охраны с носимыми силовыми щитами. Впрочем, какой-то вертлявый тип с хорячьими глазками умудрился нырнуть между фигурами в серых костюмах и, сопровождаемый репортажным миниботом, подскочил к Саймону.

— Скажите, вы ощущаете себя героем?

Сзади хлопнуло еще раз. Фишер-старший, по-хозяйски положив сыну руку на плечо, покровительственно бросил:

— Да куда же он денется. Герой и есть! Будущий глава Семьи…

Медленно, но верно закипая и чувствуя, как багровеют уши и скулы, «глава Семьи» развернулся и уставился в глаза. В когда-то ярко-синие, но потускневшие от времени «фишеровские» глаза, которые в данный момент искрились от удовольствия. Ну конечно же. Отец не упустил повода еще немножко приподнять престиж предприятия. С трудом сдерживаясь, Саймон прошипел:

— Я ощущаю себя, как un morceau de merde.

И снова шагнул. Наугад. Навскидку. Куда угодно, лишь бы подальше.

Часть 1. Глава 8

Есть такие уголки мира, время в которых словно остановилось.

Нет, конечно, речь не идет о бесплодных песках, океанских глубинах или молчаливых, стылых пещерах. Даже в этих, казалось бы, пустынях все равно продолжается то или иное копошение жизни, привнесенное туда ее вездесущими агентами — животными, растениями, грибами, микроорганизмами… Людьми.

Речь идет о таких местечках, где темпоральная петля проигрывает себя, будто антикварный, заезженный компакт-диск: снова и снова, по кругу, непрерывным и неизменным циклом. Ты знакомишься с подобными тихими заводями в детстве — и навсегда сохраняешь о них теплые, уютные, золотистые воспоминания. Потом опять попадаешь туда, будучи уже взрослым, умудренным, тертым и битым. Ходишь, смотришь. Не веришь глазам.

Все так же тикают на стене механические — честное слово, механические! — ходики, которым вторит по ночам жук-древоточец. Стол накрыт выцветшей, порезанной столовыми ножами скатертью, и ты даже помнишь, как сам проколупал вот эту конкретную дырку, пытаясь отвертеться от полезной, но крайне неприятной манной каши. В коридоре от веранды до столовой ты спотыкаешься об коробку со швейной машинкой — и знакомо потираешь знакомый синяк, поражаясь, насколько же ничего и никак в этом месте не изменилось.

Нет, перемены происходят. Всегда и везде. Ель возле крыльца подросла, и теперь ее нижние ветви утыкаются тебе чуть ли не прямо в лицо, стоит начать спускаться по ступенькам. Один из валунов, окружающих клумбу, лопнул пополам — видать, по трещинам просочилась вода, которая в суровую зиму замерзла и порвала камень. Соседские дети не зовут играть, а обращаются опасливо и уважительно, на «Вы». И ты понимаешь: время тебя немножко обмануло. Но ты вроде как и сам рад обмануться.

Именно эти ощущения испытал Саймон, когда после своего спонтанного перехода очутился на смутно знакомом, перечеркнутом удлиняющимися тенями пляже. «Все верно, — мелькнула отстраненная мысль, — дома было раннее утро. А на Фиджи, значит, поздний вечер. Удачно попал».

На причале, окунавшем металлопластиковые опоры в расплавленную медь закатной дорожки, в плетеном кресле сидела смуглая старушка в панамке. Она что-то читала с планшета, который выглядел минимум раза в три старше ее самой. Залетный гость решил уточнить свое местоположение.