Борис Георгиев - Космогон Страница 15

Хранитель: Записываю. Чувственный ряд контакта зафиксирован. Карта памяти думотерия принята.

Думовед: Контакт отвергнут. Приступаю к ментальному моделированию с последующим синтезом личностей. Прошу разрешение на изоляцию зоны исследований.

Судья: Мотивировка?

Думовед: Чистота ментального эксперимента.

Судья: Изоляцию разрешаю.

Техник: Ожидаю указаний по способу и полноте изоляции. Избирательная или полная? Электромагнитная или гравитационная?

Судья: Соображения?

Техник: Оптимальная избирательная электромагнитная изоляция.

Судья: Полная электромагнитная изоляция.

Думовед: Протестую!

Судья: Мотивировка протеста?

Думовед: Полная электромагнитная изоляция демаскирует станцию и повлияет на ментальное состояние испытуемого думотерия.

Судья: Протест принят. Частичная электромагнитная изоляция.

Техник: Спектр?

Судья: На усмотрение технической службы.

Техник: Изоляция выполнена.

Думовед: Массив данных для личностного моделирования…

Конец выписки

Гости

Позвякивание ножа о вилку, дребезг лотка со стаканами, стук отставленной тарелки, скрежет кресельных ножек о плитку пола, звон упавшей чайной ложечки записал он, чтобы заполнить свой мир звуками, но этого оказалось мало, – не клиенты, а сборище привидений.

Покашливание, чавканье, причмокивание, сытую отрыжку, глотки, шорох салфетки, постукивание ногтей о столешницу записал он, чтобы оживить призрачных едоков, но и этого показалось мало, – не посетители получились, а бесплотные вурдалаки.

Вздохи, смех мужской, женский и детский, собачье повизгивание, кошачье урчание, шаги мужские, каблучков цоканье, детский топот записал он, намучившись с тональной дисторсией, но звуковая картина не ожила. С досады вытер собак – нечего тут, пусть на улице дожидаются, – а кошек не тронул.

Для пущей достоверности пришлось стучать дверью, орать клаксоном, изображать рокот оставленного на холостом ходу автомобильного двигателя, – чтобы доносились с улицы звуки, когда входит кто-нибудь. Поразмыслив, Вавилов добавил стук трамвайных колёс, визг тормозов, глухой удар и верещание сигнализации.

На всё это Илья Львович потратил прорву времени, но его-то как раз было в избытке. Слушая фонограмму, покачал головой – не понравилась. Какофония. Пришлось тасовать звуки, составлять из них цепочки сообразно вымышленным событиям. Это помогло немного. Вавилов слушал, закрыв глаза, и представлял себе: вот вошли двое – парень с девушкой, он усадил её, сам потащился к стойке, чтобы… Картинка, возникшая в воображении, застыла, не хватало мелочи, чтобы двинулось дальше действие.

Илья добавил ещё один слой, снова пустил запись и наскоро изготовил шипение пара в кофеварке «эспрессо». Ничего, что нету в лунной блинной такого раритета, пусть будет хотя бы звук. «Два эспрессо», – подумал Вавилов.

Призрачный парень, прибывший прямиком из юности, дождался кофе, взял заказ…

– Сахар тебе брать? – спросил с закрытыми глазами Илья и тут же понял, какого свалял дурака. Голоса нужны, реплики.

Он набрал себе какой-то еды, поскольку проголодался за работой зверски, и, жуя, взялся за голоса посетителей. Ресторан «BlinOk» стал понемногу заполняться студентами, менеджерами разных калибров, офисной мелюзгой, сбежавшими на перерыв секретаршами, их воздыхателями с фигой в кармане и видами на будущее, приезжими лопухами, прощелыгами с юридическим образованием…

Вавилов прервался, чтобы заказать себе пива, сдул на микрофон пену, хлебнул и вернулся к приятному занятию. О чём говорят друг с другом клиенты, знал прекрасно, успел побывать в шкуре каждого из них, исключая женщин, но и с ними Илья не испытывал затруднений. Ясно же, что именно секретарша, прожжённая баба, ответит глисту в обмороке на предложение съездить с ним в Турцию.

Под пиво к юристам добавились их дёрганые клиенты, таксёры, продрогшие уличные шлюхи, бритые сопляки, косящие под братву из модного сериала, саксофонист из соседнего джаз-бара…

Вавилов попробовал наиграть на губах импровизацию, тряся у щеки рукою, сложенною ракушкой, чтобы вышло гнусавое вибрато, но сбился и бросил это дело.

– Обойдёмся без музыки, – сказал он, окидывая хозяйским оком озвученный зал.

Скрипнул стул. За спиной Вавилова какая-то девчонка прыснула смехом и закашлялась.

– По спинке похлопать, зая?

– Короч, три пива нам, орешки солёные. Кто играет сегодня?

– Зая, салфетку возьми.

– А тут он справа ка-ак… В дыню прямо, а у того из пасти, ты понял, посыпались…

– Ирина, представьте: пляж, песочек, водичка двадцать шесть, тент, ведёрко со льдом, во льду бутылочка, а?

– Во-от. И я думал – зубы. Орешки он жрал, вон как ты сейчас. Полон рот набил как раз.

– А тут я такой, весь в белом. А, Ири…

– Га! Орешки!

– А вы такая…

– Я не такая. Отстань. С тебя мачо, как с конуры дача.

– Почему вы так… Что смешного?

– Ты смешной.

Илья Львович сидел, откинувшись в кресле, и смотрел в потолок.

Шипела кофеварка, поминутно хлопала дверь, пуская в зал волны городских шумов, рядом прощёлкали каблучки, Вавилову почудился запах духов, едва заметное движение воздуха коснулось его щеки, по векам прошла тень.

Он открыл глаза, огляделся. Иллюзия развеялась, пусто стало в зале. На хозяина лунного ресторана навалилась усталость. Не мудрено – весь день убил на звуки.

– Есть не хочу, – сообщил гостям Илья, подумав при этом: «И не странно. Жрал что ни попадя весь день. Вон сколько посуды грязной».

Кое-как запихав использованную посуду в приёмный ящик мойки, он запустил длинную программу. После машинально выдвинул лоток кассы. Пусто.

– А ты думал, они ещё и платить будут, – буркнул он, вышел из-за стойки и направился было в кабинет, но передумал. Нечего там делать, да и спать хотелось смертно, прямо не держали ноги.

– Вас я выключать не буду, развлекайтесь, – бросил он через плечо, заходя в спальню. – Ресторан работает до последнего посетителя.

– Бармен! Ещё три светлого и орешки! – донеслось из зала. Клиенты приняли предложение – сидеть до последнего – с готовностью, достойной лучшего применения. Вавилов плотно закрыл за собою дверь, чтобы подгулявшие посетители не мешали спать, разделся, с наслаждением принял душ, поставил будильник на семь утра, заполз под одеяло и мгновенно уснул. Во сне он видел безликие толпы, осаждавшие барную стойку, и, на затенённой сцене, саксофониста в чёрном трико. Тот наигрывал что-то знакомое. Женский голос вплетал в саксофонный истомный мяв непонятные слова: «Самэтайм эн зэ ливин из изи…» Тонкая женская фигурка раскачивалась на эстраде. Илье показалось, что слушает колыбельную, но слова в ней были странные:

Летним днёмЖизнь легка и прекрасна,Для тебяСоберут урожай.Папка твой,Знай, скирдует бабки.Слушай мамку, парень,Засыпай.

Знай, малыш,Твой беспутный папкаЛетним днёмНа Луну улетит.На ЛунеОн отбросит тапки,Но мамаша папкуНе простит.

В летний знойЖизнь твоя напрасна,За тебяСоберут урожай.Папка твойЗря скирдует бабки.Слушай мамку, парень,Подыхай.

Сомнение душило Илью, казалось, он сейчас узнает певицу. Вот-вот вынырнет из темноты её лицо. Но саксофон визгнул…

– Слышу-слышу, – пробормотал спросонок Вавилов и зашарил по тумбочке, пытаясь выключить будильник.

– Заткнись, – проворчал он и, неловко дёрнув рукой, смахнул будильник на пол.

Конечно же, мелкий паршивец и не подумал замолчать, орал, лёжа на боку, всё истеричнее.

Пришлось встать. Когда умолк истошный писк, до слуха Ильи Львовича донеслись аплодисменты и одобрительный ропот толпы.

– Гости мои расходились не в меру, надо бы убавить громкость, – сказал хозяин ресторана, неприязненно покосившись на дверь.

Он кое-как умылся, оделся наскоро, пытаясь на слух определить, что творится в зале.

Чей-то уверенный микрофонный голос. Жидкие хлопки.

– Что-то не припомню я… – начал Вавилов, возясь с узлом галстука.

За дверью взвыл саксофон, рассыпались рояльные аккорды. Не было таких звуков во вчерашней фонограмме и не могло быть.

Илья оставил в покое узел и ринулся к двери. Когда распахнул её…

– Эй, моряк! Ты слишком долго плавал! – встретил его женский, исполненный насмешки окрик. Слоновьим хохотом ревел распоясавшийся саксофон.

– Я! Тебя! Успела позабыть! – глумилась низкоголосая насмешница.

Вавилов пошатнулся, как будто волна звуков толкнула его, отёр лоб – выступила испарина. С отвисшей челюстью следил, как приоткрылась дверь гостевого (того, что в коридоре) туалета и сутулый какой-то типчик шмыгнул в зал. На ходу одёргивал пиджачишко и возил платком по физиономии – по всему видать, отлучался сунуть под кран морду и торопился обратно к столу.

– Мне! Теперь! Морской по нраву дьявол! – разудало вопила певичка, и зал поддерживал её азартным ритмичным ором.