Байки негевского бабайки. Том 3. Проза - Пиня Копман Страница 15

в школе, – в шикарный синий блейзер, будто жеваный коровой, тертые джинсы, и белую футболку с портретом Че Гевары. Выложил на стол пакеты, видимо с продуктами. Потом вышел. Включил свет в комнате, но разглядеть его за шторами было невозможно. И тут случай. Видно, воздух в комнате показался горбуну несвежим. Он чуть отвернул штору, и раскрыл форточку. Но нам и чуть хватило. Вовчик забулькал, как старый водопровод. У меня тоже язык отнялся. Потому что мы увидели.

Микаэл аккуратно снял блейзер, повесил его на плечики, а плечики повесил в шкаф. И при этом повернулся к нам спиной.

Футболка на спине была грубо разрезана. Еще бы! Она никак не смогла бы удержать огромные белые крылья, трепетавшие за спиной ангела.

2 Музыка, трусость и гармония.

Ну да, я трус. Стыдно признаться, но себе-то зачем врать? Есть очень много вещей которые меня пугают. Раньше я боялся, когда вызывали к доске. Мне ребята говорили- я сначала сильно бледнел, а потом сильно краснел. Ну, как будто совсем не знаю, что отвечать. А я знал! Да, и это самое страшное – мой страх у меня на лице написан. С счастью, уже года два, как у нас в гимназии полная демократия. Отвечать можно с места, даже не вставая.

Я боюсь заговаривать с незнакомыми людьми. Когда был в Москве, часа три мучался – не мог спросить, где ближайший туалет. Мне из-за своей трусости приходилось не раз драться.. Пацаны понаглее обращаются ко мне неожиданно, – я пугаюсь, а им нравится. Я боюсь драк. Но еще больше я боюсь, что про мою трусость все узнают. Так что в ответ на наглость тоже отвечаю нагло. Трясусь от страха, а грублю, и в драку лезу. Поэтому за мной уже утвердилась репутация психа. Это вроде все знают, но в начале сентября в школу приходят новенькие, и их наши придурки подначивают "попугать труса". Так что в сентябре я каждый год с кем-то дерусь. Традиция такая.

С девчонками – вообще атас! Мы же все шаримся в интернете. И кто, скажите, при этом может не думать о сексе? Смотрю на девчонку, а мысли в голове – ужас! Разговаривать я с ними не могу, мысли из головы вылетают. В общем, я стараюсь от них подальше держаться.

А этой осенью красавица Виточка обратила на меня внимание. Вообще-то она Виктория Зорева. Красиво, правда? Но имя "Виточка" за ней напрочь закрепилось еще с первого класса. Вот с первого класса так было – если в школе ставили какую-то сказку, то Виточка – всегда принцессой была. Дело не только во внешности, хотя она и вправду красавица. Виточка, хоть и блондинка, но дурой не была никогда. И она умела у любого так попросить, что никогда и ни в чем отказа не знала… Зато сама она очень хорошо знала, что ей нужно. Очень любила быть первой, и самой-самой. И хотя, вроде, не задавалась, но ее все равно ребята и девчонки осуждали.

Ну, когда мы собрались тридцать первого августа, Виточка вдруг заметила меня. До этого никогда не замечала. А тут попросила помочь ей в учительской – цветы, которые учителям притащили, по вазам расставить. Да, я забыл сказать: Виточка – дочка нашей физички, Алевтины Павловны. Помощников Виточка всегда выбирала тщательно. Помощник становился поклонником, другом и рабом (это так про нее и ее помощников болтали). Взамен она разрешала себя тихо обожать (тоже из сплетен). За ней всегда бегали пять-шесть ребят, и работать их она заставляла по полной. Об этих ее помощниках часто толковали, и видно было: ребята им все завидуют, но обзывают рабами, вроде как презирают.

Это я объясняю так подробно, потому что, когда Виточка меня позвала, я, как обычно, испугался: лестно, конечно, но как с ней разговаривать? И о чем? А если дело дальше зайдет, что, – на меня как на раба смотреть все будут?

Но оказалось, что с ней разговаривать легко и просто. О музыке, о ребятах из ансамбля. Она расспрашивала, откуда музыку берем, кто самый главный, кто решает, что мы будем играть, ну и все такое. Потом я провожал ее домой, и мы говорили о компах. Она, оказывается, в этом шарила не хуже меня. И уже у ее подъезда, прощаясь, поцеловала меня в щеку. Когда пришел домой (как дошел – не помню) тетя Варя спросила: "Ты что, под автобус попал?" Я буркнул: "Вроде того" и сразу пошел в свою комнату. И сочинил я в ту ночь песню. Для Виточки. Ну, без слов, конечно. Одну мелодию. Я ее наиграл, потом всю оркестровку из сэмплов собрал, только нотами не записал, потому что с нотами до сих пор – не очень. Ребята из ансамбля потом мелодию хвалили, но слов никто не придумал, так что она у нас тогда осталась в резерве. Так вот. Виточка еще пару раз меня просила в чем-то помочь, а потом стала приходить со мной на наши репетиции. Я часто ее провожал потом, и мы стали целоваться в ее подъезде. Не знаю, что про меня говорили, но чувствовал я себя очень счастливым. Как полная река.

Ну да, это тоже нужно разъяснить. Я же трус. Но когда музыка – я не трус. Я еще в школу не ходил, когда впервые это понял. У нас дома стояло пианино. Старинная такая штука, очень красивая, вся в резьбе, с бронзовыми вставками, и даже двумя бронзовыми подсвечниками. Не знаю, не помню, играли ли на нем мама или папа. Потом они погибли. И я стал трусом. В квартире поселилась тетя Варя, она и стала мне мамой. А потом, однажды зашла соседка. Старая. Я забыл, как ее зовут. Вот она и стала играть. И пока она играла, я не был трусом. Я был ручейком. Ручейку нечего бояться. Потом тетя Варя рассказала, как я, после ухода соседки, устроил истерику. В первый и последний раз. Кричал, что хочу, чтобы эта тетя была моей мамой, что мне ничего не нужно, только чтобы она играла, и что я все равно к ней убегу. Так эта соседка стала бывать у нас в квартире каждый день. Она играла, и меня помаленьку играть учила. Причем не гаммы, или "Во поле березка стояла", а сразу Моцарта. Первая вещь, которую я сыграл, был Турецкий марш. Я и сейчас его с удовольствием играю. Потом я три года учился в музыкальной школе – по