Чайна Мьевиль - Посольский город Страница 17

— Ищут сокровища. Готовят уроки. Не знаю, — ответила я. — Осматривают свои владения. — Немного смутив меня и позабавив остальных обедающих, Скайл встал и стоя наблюдал за ними, не переставая жевать полюбившийся ему тягучий послоградский тост (слишком аскетичный для меня теперь).

— И часто такое бывает?

— Не очень, — ответила я. Те редкие группы, которые мне попадались, я в основном видела в детстве. Если рядом оказывались друзья, то мы пытались привлечь внимание одного из будущих послов, а добившись своего, хихикали и убегали, и кто-нибудь из их эскорта иногда пускался за нами в погоню. Ещё несколько минут мы выделывались, немного нервно передразнивая их, когда они уходили. Но теперь меня больше интересовал завтрак, и я ждала, пока Скайл сядет.

Когда он, наконец, заговорил, то первыми его словами были:

— Что ты думаешь о детях?

Я посмотрела туда, куда ушли маленькие двойники.

— Интересная цепь ассоциаций, — сказала я. — Здесь это не совсем так… — В стране, в которой он родился, на планете, где располагалась эта страна, детей воспитывали в основном в группах от двух до шести взрослых, соединённых между собой кровным родством. Скайл часто вспоминал о своём отце, матери, своих дядьях, или как там он их называл, и всегда говорил о них с большой теплотой. Но с тех пор, как он видел их в последний раз, прошло немало времени: вовне такие связи обычно быстро изнашиваются.

— Я знаю, — сказал он. — Просто я… — И он показал на город рукой. — Здесь так хорошо.

— Хорошо?

— Есть тут что-то.

— «Что-то». А я думала, слова — твоя профессия. Ладно, сделаем вид, что я тебя не слышала. С какой стати мне навлекать на это милое местечко…

— Да ладно тебе, хватит. — Он улыбался, но в голосе сквозил лёгкий укор. — Ты вырвалась, я знаю. Но, Ависа, тебе здесь нравится гораздо больше, чем ты пытаешься показать. Уж не так сильно ты меня любишь, чтобы согласиться вернуться сюда ради меня, будь это место для тебя сущим адом. — Он снова улыбнулся. — Да и что тебе так уж не нравится?

— Ты кое о чём забываешь. Тут тебе не вовне. Большую часть того, чем мы тут занимаемся — кроме живых машин, разумеется, которые мы получаем благодаря сам знаешь кому, — в Бремене считают чистым шаманством. Включая и секс-технологии. Ты хоть помнишь, как делают детей? Мы с тобой не очень-то…

Он засмеялся.

— Очко, — сказал он. И взял меня за руку. — Совместимы везде, кроме постели.

— А кто сказал, что я хочу делать это в постели? — ответила я. Это была шутка, а не попытка соблазнения.

Если подумать, то теперь всё это сильно напоминает прелюдию. Впервые я увидела незнакомых мне экзотов в беспутном городишке на крохотной планетке, которую мы зовём Себзи. Там меня представили группе ульев. Понятия не имею, кто они были такие и откуда вели свой род. С тех пор я никого похожего на них не видела. Один подошёл ко мне на своих ложноножках, перегнул в талии похожее на песочные часы тело и, шевеля крошечным отверстием, полным похожих на пеньки зубов, на безукоризненном всеанглийском сказал:

— Мисс Чо. Очень рад встрече.

Не сомневаюсь, что Скайл реагировал на кеди, шурази и паннегетчей с большим апломбом, чем я на ульев тогда. Он читал в восточном районе Послограда лекции о своей работе и путешествиях (меня всегда изумляло, как он, ничего не придумывая, ухитряется, тем не менее, превратить свою жизнь в связную историю, стройную и яркую, как радуга). Тройка кеди подошла к нему потом, перемигиваясь цветовыми клетками на брыжах, и она-самец поблагодарила его, выговаривая слова с характерной для этих существ любопытной дикцией, и пожала ему руку хватательным половым органом.

Он сам познакомился с торговцем-шурази, которого мы знали как Гасти, — позже Скайл с явным удовольствием произнёс мне всю цепочку его имён, — и свёл с ним кратковременную дружбу. Люди разевали рты, видя их вдвоём прогуливающимися по городу: рука Скайла дружески лежала поперёк основного туловища Гасти, а реснички шурази переступали по земле в такт шагам Скайла. Они рассказывали друг другу истории.

— В следующий раз, когда будешь в иммере, — говорил Гасти, — попробуй поехать на веретённой тяге. Чтоб мне провалиться, вот это путешествие! — Я так и не поняла, на самом ли деле его мышление настолько близко к нашему, как позволяли предположить его анекдоты. По крайней мере, разговорный язык давался ему легко, один раз он даже спародировал убогий всеанглийский соседа-кеди, пересказывая какую-то довольно сложную шутку.

Но, конечно, Скайлу больше всего хотелось увидеть ариекаев. Именно ими он занимался по ночам, отдыхая от светской жизни. И именно они ему и не давались.

— Я всё ещё почти ничего о них не знаю, — говорил он. — Какие они, о чём думают, что делают, как работают. Даже бумаги, в которых послы описывают свою работу, свои, как это сказать, взаимоотношения с ариекаями, какие-то на удивление… пустые. — Он посмотрел на меня так, словно чего-то хотел. — Они знают, что им надо делать, — сказал он, — но не понимают, что делают.

Я не сразу поняла смысл его жалобы.

— Работа послов не в том, чтобы понимать Хозяев, — сказала я.

— Чья же это работа?

— Ничья. — Думаю, что именно тогда я впервые ощутила пропасть между нами.

Тогда мы уже знали Гарду, Кайли и других, были знакомы со служителями и их кругом. Я подружилась с Эрсуль. Она дразнила меня тем, что у меня нет профессии (она, в отличие от большинства послоградцев, была знакома с понятием «флокер» ещё до того, как я ввела его), и я отвечала ей тем же. В качестве автома Эрсуль не имела ни прав, ни обязанностей, но, насколько было известно, её прежний хозяин скончался, не оставив завещания, и она так и не стала чьей-либо собственностью. Согласно некоторым вариантам законов об имуществе, кто-нибудь теоретически мог предъявить на неё права, но теперь это показалось бы омерзительным.

— Всё дело в тюрингских программах, — говорил Скайл, когда её не было с нами, хотя и он соглашался, что лучше так, чем как раньше. Наши с ней отношения его забавляли. Мне не нравился его настрой, но поскольку он был отменно вежлив с ней, словно и впрямь считал её человеком, я не стала устраивать скандал. Единственный раз он заинтересовался Эрсуль по настоящему, когда сообразил, что, раз она не дышит, то может входить в город. Я рассказала ему правду: о том, как однажды я её спросила, а она ответила мне, что никогда там не была и не собирается, но почему, не объяснила, а тон у неё при этом был такой, что мне расхотелось вникать в подробности.

Иногда её звали подхалтурить с искусственными умами и автомами Послограда, что приводило к её тесному контакту со служителями: мы с ней часто встречались на одних и тех же официальных званых вечерах. Меня приглашали на них потому, что я тоже бывала полезна. Ведь я вернулась извне гораздо позже, чем кто-либо из начальства: редкие служители ездили по делам в Бремен и возвращались оттуда. Я была источником, из которого они могли узнать о последних событиях и культуре Чаро-Сити.

Когда я уезжала из Послограда, папа Реншо отвёл меня в сторону — буквально прижал меня к стене комнаты, в которой проводилась моя отвальная. Я ждала отцовских наставлений, измышлений о жизни снаружи, но он только сказал мне, что, если я когда-нибудь вернусь, Послоград будет очень заинтересован состоянием дел в Бремене. Это было сказано так вежливо и прямо, что я даже не сразу поняла, что меня вербуют в шпионки. Сначала я забавлялась тем, что совсем не похожа на шпионку. А потом, тысячи часов спустя, когда я вернулась в Послоград и обнаружила, что стала полезна именно в том качестве, о котором мне говорили, мне сразу стало и грустно, и смешно.

Мы со Скайлом в любом случае вызывали бы интерес — он, зачарованный местной культурой одержимый иностранец, был явлением редким; я, часть Языка, иммерлётчица-возвращенка, была местной знаменитостью. Но, начав поставлять факты о Бремене, я, простолюдинка, и мой простолюдин-муж куда быстрее вошли в окружение служителей, чем могли бы при иных условиях. Приглашения продолжали поступать даже тогда, когда местные средства массовой информации уже перестали публиковать интервью и статьи о блудной иммерлётчице.

Ко мне подошли вскоре после моего возвращения. Не послы, разумеется, а какие-то визири и другие важные шишки, и попросили меня присутствовать на встрече, где говорили так туманно, что я никак не могла понять, к чему всё это, пока внезапно не вспомнила слова папы Реншо, и тут только сообразила, что все эти негромкие вопросы о некоторых тенденциях, существующих в данный момент в Бремене, об объединённых силах и возможном отношении к зависимым территориям и их притязаниям были на самом деле просьбами предоставить политическую информацию. За плату.

Последнее показалось мне глупым. Я не взяла денег за то, что поделилась с ними своими скромными знаниями. Я отмела в сторону чьи-то дипломатичные попытки объяснить суть их политических опасений: это не имело значения. Я показывала им новостные трубки, загруженные из сети файлы, давая тем самым слабое представление о балансе сил внутри правящей в Бремене Космополитической демократической партии. Войны и интервенции, которые вёл Бремен, и тяжёлое положение, в которое он в связи с этим время от времени попадал, никогда не представляли для меня особого интереса, но, возможно, для тех, кому это было очень важно, даже мои крохи информации о недавних событиях были откровением. Честно говоря, я сомневаюсь, чтобы их искусственные мозги и аналитики не предвидели всего того, о чём я говорила, и не догадывались об этом.