Любовь Безбах - Агрессор Страница 17

Алика порадовала меня своей улыбкой. Потом снова уткнулась в новости. Она могла посмотреть их и потом. Новости высылались в подпространство, желающие ловили их сами и смотрели, когда душа пожелает. Алика прыгала с канала на канал в поисках наиболее интересного. Я любовался на нее и даже не расстроился ее ко мне подчеркнутым невниманием.

И тут ее подбросило на месте. На экране появилось улыбающееся лицо мужчины. На голове красовалась дурацкая шапочка. Алика так и впилась в экран глазами. Я сразу почувствовал к нему неприязнь. Мужчина говорил:

— Алика, мы до сих пор не знаем, жива ты или нет. Если жива — а мы в этом уверенны — пожалуйста, возвращайся домой. Ты нам нужна. Подозрение с тебя еще не снято, но и вина не доказана, а мы тебе верим. Не бойся вернуться, мы будем с тобой, что бы ни случилось. Я, Миша, Катенька, Ниночка, мама, твои друзья — все мы ждем тебя домой, волнуемся, скучаем.

Предчувствуя недоброе, я спросил:

— Кто это?

— Это мой муж, — ответила Алика сорванным голосом. Она выбралась из кресла и почти бегом покинула палату. Я вскочил. В дверях я столкнулся с Иваном Сергеевичем, который сильным толчком в грудь оттолкнул меня от двери.

— Она плачет, — сказал он, оттирая меня вглубь палаты. Два дня он не пускал меня сюда, теперь не выпускает обратно, и я разозлился. Качин указал мне на экран:

— Слушай!

Следователь кратко рассказывал, в чем подозревается Юрьина и в чем она обвиняется. По окончании передачи мы переглянулись.

— У нее трагедия! У нее спалили дом и чуть не сожгли ребенка, ее мужа чуть не убили, да еще и обвинили в этом именно ее! А ты своим ослиным упрямством усугубляешь ее трагедию! Она молодцом, хорошо держится, но какими силами ей это удается? А если сил не хватит?

Мне стало безумно ее жаль. Но кроме жалости было и другое чувство. Я бешено, до слепоты ревновал ее к мужу.

— Теперь ты сам наглядно убедился, что ей просто необходимо быть дома со своими детьми!

— Нет! — отрезал я.

— Ка… как нет?! — от возмущения старый профессор стал заикаться. — Ты обязан вернуть ее домой. Держать ее здесь — преступление, самое мерзкое преступление, какое только ты совершил в своей жизни. Завтра же ты снарядишь "Феникс" и отправишь ее домой!

— Я не сделаю этого.

— Нет, ты это сделаешь. Ты обязан вернуть детям их мать!

— Нет! — в моем голосе звенела сталь, но и в голосе профессора тоже.

— Ты зря со мной препираешься, — заявил он. — Я тебя достану. Я буду ходить за тобой следом и гудеть, пока ты не согласишься.

Меня душило бешенство.

— Чего ты злишься, Матвей? Это мне надо злиться, потому что я никак не могу до тебя достучаться. Я еще ни разу не видел тебя таким непроходимым.

— Она нужна как заложник, — процедил я, клокоча от злости.

— Один заложник не сделает тебе выгоды.

— Она теперь ценный заложник. О ней рассказали в новостях на все Содружество.

Думаю, в другой ситуации Качин расхохотался бы мне в лицо, но он был слишком зол для смеха.

— Ты собираешься содрать за нее выкуп с погорельца с тремя детьми?!

— Ни в коем случае. Нам надо легализовать Онтарию.

— Ты несешь околесицу. Тебе не удастся обменять заложника на Онтарию, и ты это знаешь. Тебе не нужен заложник. Перестань искать повод и признайся самому себе в малодушии, так будет лучше.

Я молчал и сердито сопел.

— Ей сейчас плохо, трудно, ей нужны родные, которые утешат ее. И в тюрьму ее садить никто не собирается, ты ведь сам слушал новости, — уговаривал меня Иван Сергеевич. Я молча слушал, успокаивался и размышлял. Везде он был прав, мне и крыть было нечем. Аргумент у меня был один-единственный, но он в моих глазах перекрывал все остальное.

— Я не могу отпустить ее, потому что я ее люблю, — сказал я. — Я не хочу бороться с самим собой. Мне ничто не мешает завести семью.

— Я рад, что ты уже в состоянии делать правильные выводы, — сказал Иван Сергеевич. — А теперь мысленно положи на одну чашу весов свою любовь, на другую — любовь материнскую, и посмотри, что получится. Делай это упражнение один раз в пятнадцать минут, это поможет тебе думать. Я его тебе прописываю в качестве лечения. А впрочем, если ты любишь ее по-настоящему, ты ее отпустишь. Семью ты и без нее заведешь, было бы только желание. Не заведешь ты никакой семьи с женщиной, которая принадлежит другому. Нельзя строиться на чужих костях, Матвей. Это не принесет тебе счастья. А что касается Онтарии… Придет время, и мы придумаем способ вывести Онтарию из подполья, и нам всем можно будет растить детей в человеческих условиях. А я наконец прислоню свои старые кости к надежным стенам, которые не вибрируют и никуда не проваливаются…

Наш флот вышел на немыслимо длинную орбиту красного гиганта и развернул громадные солнечные батареи. Обшивка кораблей тускло освещалась красным светом. Мы выжидали. Земной флот тоже занял выжидательную позицию в районе Зарбая. Ни мы, ни они ничего не предпринимали. Меня беспокоило предстоящее нежелательное кровопролитие. Важно было сохранить корабли и людей с обеих сторон. Решительный настрой зарбаян мог чувствительно сорвать часть моих планов. Выжидая около Зарбая, земляне совершали глупость, потому что теоретически мой флот мог напасть на безоружную Землю. Земля могла лишь ответить наземными установками, но этого для эффективной защиты было мало.

Экипаж "Стремительного" организовал вечеринку. Люди свалили в один котел все ближайшие дни рождения и принялись усердно их праздновать. Я не опасался, что мои люди напьются в драбадан. Пьянка возбранялась на любом современном флоте, а нарушения дисциплины у меня случались крайне редко. Людей не особенно пугала перспектива чистки картошки на камбузе. Злостного нарушителя ждало более серьезное наказание: отправка в Солнечную Федерацию на лодке с автопилотом. На Земле любой из нас автоматически подпадает под трибунал. С точки зрения трибунала все мы — военные преступники, и завидовать отправленному в сторону Солнца не приходилось. За всю историю существования моей эскадры, а потом и флота, такое случилось дважды: за воровство и за пьянство. Я нисколько не опасался, что изгнанные с флота люди разболтают на Земле мои секреты. Пусть болтают, это вреда не принесет.

Экипаж любезно пригласил меня на вечеринку.

Когда я пришел, веселье было в самом разгаре. В кают-компании было тесно, шумно, играла музыка, две пары танцевали. Женщин на боевых кораблях — на пальцах пересчитать, но они не пропускали ни одной вечеринки. Из общего фона выделялся грудной голос медсестры Лолы. Она обнимала Иваненко за толстые щеки:

— Необъятный ты мой!

Вокруг них смеялись. В данный момент она просто работала на публику, ибо Иваненко был женат. Лола знала по именам всех холостяков на "Стремительном". Как дикарь нанизывает на жилу клыки хищников и носит их на шее, так и Лола держала в памяти имена всех холостяков. Нет ожерелью практического применения, но и без него никак нельзя.

За одним из столиков собралось несколько человек, и там было особенно оживленно. Я увидел, кто сидит за столиком, и остановился. Алика вовсю дымила сигаретой и хохотала, а мои солдафоны с горящими глазами наперебой рассказывали ей байки из жизни астронавтов. Меня как будто кипятком окатило. Мои верные товарищи живо напомнили мне свору кобелей. Однако я был в той своре вожаком, поэтому я бесцеремонно растолкал товарищей и сел. Алика увидела меня и насторожилась, но дымить и смеяться не перестала. У моих вояк рты не закрывались. Лола притянула Иваненко к столику.

— Не умеете анекдоты рассказывать, господа, — заявил связист. — Мне сегодня свежий анекдот рассказали. Один приятель, тоже связист. Сейчас он служит в районе Проциона. Заметьте, собирается идти на нас войной!

— Анекдот давай! — потребовали слушатели.

— Ну, так слушайте. Выходит как-то Прыгунов…

— Кто-кто? — взвился Вадим.

— Ага, приятель ему рассказал!..

— Не перебивайте! Выходит как-то Прыгунов на космодром, сладко потянулся, зевнул, сел в ложемент да ка-ак рванет в космос, аж звезды попадали! Пролетев пару парсеков, он остановился и огляделся вокруг себя. "Ба, а звездолет-то где?! Звездолет забыл!" — удивился он и полетел назад на космодром.

Алика не сводила глаз с Иваненко. Я про себя чертыхнулся. Я ревновал ее к Иваненко. Я ревновал ее к Прыгунову и вообще ко всем вокруг.

— Ты лучше про Федора послушай, — заявил Прыгунов Алике. — Выходит как-то Федя в эфир…

Бортинженер, возложивший на себя обязанности диск-жокея, поставил группу "Огненные горы". На середину кают-компании вышли две страстные поклонницы танца — индианка Гита и темнокожая Джил. Взметнулись смуглые руки. Вмиг стихли все разговоры. Высокие, длинноногие, огненноокие женщины под энергичную дробь ударников начали неистовый поединок. Пластичное, округлое тело индианки мелко дрожало, перетекало из одной позы в другую, танцевали даже выразительные глаза; вокруг нее змеей извивалось смуглое тело Джил, иссиня-черная грива из мельчайших колец металась по плечам. Зрители упивались необыкновенным зрелищем. К концу танца неудержимая мощь воды слилась с огненным жаром. Две великолепные фигуры на миг сплелись и разошлись снова — мнимо усталые.