Чайна Мьевиль - Посольский город Страница 19

— Он такой послушный, — сказала я, кивнув на Скайла.

— Терпеливый, — сказала она. — Но тебе легко говорить, ты-то уже видела Хозяев.

Она объяснила, что просто шла мимо, наверное, с каким-нибудь заданием. Развернувшись, она прокатилась мимо Скайла, шепнув ему что-то, а он поздоровался и посмотрел ей вслед.

— Ты знаешь, что сказали мне КелВин? — прошептал он мне. Рукой со стаканом он показал на удаляющуюся Эрсуль. — Она говорит на Языке. Безукоризненно. Все послы в точности понимают каждое её слово. Но, стоит ей заговорить с Хозяином, и ничего. — Он встретил мой взгляд. — Так что она не говорит по-настоящему.

Он старательно прятал своё нетерпение — по крайней мере, не хамил. КелВин представили его тем служителям и послам, с которыми он ещё не был знаком. И, разумеется, Хозяевам, когда те, наконец, пришли, вызвав обычную суету в комнате.

Впервые за тысячи часов я снова увидела их так близко. Их было четверо. Трое были в расцвете, в третьем возрасте, их высокие фигуры топорщились дрожащими усиками. Четвёртый был в финальной стадии — старческий маразм. Его массивное брюхо колебалось, точно маятник, а конечности стали длинными и тонкими. Он твёрдо держался на ногах, но его движения были бессмысленными. Собратья привели его с собой просто из добрых чувств. Он шёл за ними инстинктивно, реагируя на привычные силуэты и химический след. Эволюционная стратегия на Ариеке была такова: у многих видов животных организм, достигший финальной стадии развития, служил складом питательных веществ для молодых. Они могли сутками глодать оболочку живота старика без всякой опасности для его жизни. Раньше так поступали и Хозяева, но они оставили эту практику несколько поколений назад, сочтя её, как мы поняли, пережитком варварства. Они оплакивали своих стариков, когда те входили в финальную стадию жизни и их мозг угасал, и почтительно сопровождали эти фактические трупы повсюду, пока они не распадались на куски.

Теперь это не вполне мёртвое существо налетело на стол, опрокинув бокалы с вином и рассыпав канапе, а ГенРи, ЛоГан, КелВин и другие послы засмеялись, точно над удачной шуткой.

— Прошу, — сказали КелВин, выводя Скайла вперёд, к почётным туземным гостям. Лицо Скайла оставалось бесстрастным. — Скайл Чо Бараджан, это спикер… — и Подрезом и Поворотом они произнесли имя Хозяина.

Он обернул к нам похожие на коралловые ветки отростки, на конце каждого из которых сидел глаз.

— Кора/Шахунди, — вместе сказали КелВин. Только послы умели произносить имена Хозяев.

Покачивая выходящим из шеи горлом-стебельком, на котором держался рот-подрез, до ужаса похожий на человеческий, Хозяин зашептал: а на уровне человеческой груди, там, где у него начинало круглиться брюхо, открылся и закашлял рот-поворот, издавая маленькие круглые звуки — тао, дао, тхао.

Органы каких-то мелких животных, свёрнутые в спираль, лежали вокруг его шеи. Между стилетами его ног вилась ещё одна мелкая тварь, животное-компаньон. Такие сопровождали всех ариекаев, не считая стариков с атрофированным мозгом. Размером с грудного ребёнка, они походили на толстых личинок с ножками-пеньками, филигранными усиками и дырочками по всей спине, некоторые с металлическими окантовками. Способ их передвижения представлял собой нечто среднее между прыжками и конвульсиями. Эти зверьки носили название зелле и служили самодвижущимися батарейками, к которым можно было подсоединять разные шнуры и провода и, в зависимости от того, чем кормил своего зверя Хозяин, получать из него разные виды энергии. В городе ариекаев таких ходячих источников питания было видимо-невидимо.

Кора/Шахунди шагнул вперёд, переступив четырьмя ногами, очень похожими на паучьи — такими же длинными, коленчатыми и мохнатыми, — и раскинул крылья: на спине развернулось многоцветное слуховое крыло; на груди, чуть ниже второго рта, зашевелилось интерактивно-манипуляторное крыло, дающее.

Мы хотели бы пожать ваше дающее крыло своими руками, сказали КелВин, и Скайл, чьё лицо по-прежнему оставалось для меня загадкой, чуть надув губы, протянул руку. Хозяин стиснул руку Скайла в бессмысленном для него самого пожатии, а потом потянулся к моей руке.

Так Скайл увидел, как говорят на Языке. Он слушал. Он задавал КелВин вопросы между фразами, которыми те обменивались с Хозяевами, и они, к моему удивлению, не возражали.

— Что? Неужели он намекает, что вы не могли согласиться?..

— Нет, это…

— … сложнее. Подожди.

Затем КелВин начинали говорить вместе. «Сухаиш/ко», — услышала я в какое-то мгновение; они говорили «пожалуйста».

— Я почти всё понял, — рассказывал мне потом Скайл. Он был очень возбуждён. — Они меняют видовременные формы, — продолжал он. — Когда зашла речь о переговорах, они — я имею в виду ариекаев — пользовались настоящим прерывистым, а потом перешли на скрывающее настоящее-прошедшее. Это для того, чтобы э-э-э… — Я уверила его, что знаю, для чего. Он мне уже говорил. Разве можно было слушать его без улыбки? Я слушала его с симпатией, если не с интересом, несколько сотен часов.

— Тебе никогда не приходило в голову, что этот язык невозможен, Ависа? — сказал он. — Не-воз-мо-жён. В нём нет смысла. У них нет полисемии. Слова не указывают на другие предметы: они означают сами себя. Разве можно быть разумными существами и не выработать символический язык? А как они пользуются Цифрами? Совершенно непонятно. И послы двойняшки, а не один человек. Когда они говорят на Языке, за их словами нет одного разума…

— Они не двойняшки, любимый, — сказала я.

— Какая разница. Ты права. Клоны. Двойники. Ариекаи думают, что слышат один мозг, но это не так. — Я подняла бровь, и он сказал: — Нет, не так. Похоже, что мы можем говорить с ними лишь благодаря обоюдному заблуждению. То, что мы называем их словами, на самом деле не слова: ведь они ничего не означают. А то, что они считают нашим разумом, на самом деле вовсе не разум. — Я засмеялась, но он не засмеялся вместе со мной. — Тебе следовало бы задуматься, — сказал он. — Разве нет? Каким образом они — я имею в виду служителей — заставляют двоих людей считать себя одним человеком?

— Да, но ведь их не двое, — ответила я. — В этом-то всё дело. Здесь твоя теория даёт осечку.

— Но их могло быть двое. Должно быть двое. Так что с ними сделали?

В отличие от монозиготных близнецов, у двойников даже отпечаткам пальцев придавали единообразие, делали их одинаковыми. Из принципа. Каждый вечер и каждое утро послов корректировали. Микрохирургическая установка с искусственным мозгом находила любые, даже крошечные изменения или повреждения, индивидуально приобретённые одной половиной пары за день или ночь, и всё, не поддававшееся немедленному устранению, тут же копировалось на второй половине. Это, но не только, имел в виду Скайл. Он хотел увидеть детей: маленьких двойников в яслях. Иногда его идеи всё ещё шокировали меня. Разумеется, такие просьбы оставались без ответа. Он хотел видеть, как растут двойники.

Служители и послы регулярно посещали город, но только неопытные или невоспитанные стали бы расспрашивать их о подробностях этих визитов. В детстве мы взламывали сообщения, находили фотографии и отчёты, которые считали секретными (конечно, они таковыми не были), и по ним составляли своё представление о том, что там происходит.

— Иногда, — рассказывали нам КелВин, — они приглашают нас на так называемые муты. Они поют — без слов или со словами, которых мы не знаем.

— А когда они кончают петь, мы выходим и по очереди поём для них.

— Для чего? — спросила я, а КелВин синхронно ответили: — Не знаем. — И улыбнулись.

Для следующего события, очень непохожего на все предыдущие, мы снова принарядились. На мне было платье со стразами из тёмно-красного нефрита. Скайл надел фрак и воткнул в петлицу белую розу. Присланный за нами летательный аппарат был биомашиной-полукровкой ариекайского производства, однако его частично живой интерьер был приспособлен под нужды терранцев, а пилотировал его искусственный мозг.

Мы были просто потрясены, когда КелВин сказали, что мы можем сопровождать их. Но не на вечеринку в посольстве. Мы отправлялись в город Хозяев, на Фестиваль Лжецов.

Я провела в иммере тысячи часов. Я побывала в портах десятков стран на десятках планет, испытала даже тот шок, который мы, флокеры, называем детуром, когда, готовые увидеть ни на что не похожий мир, вы прибываете в столицу совершенно нечеловеческого государства, разглядываете его замысловатых обитателей и вдруг начинаете подозревать, что уже бывали здесь раньше. И всё же в тот вечер, когда мы со Скайлом наряжались перед визитом в город, я нервничала, как никогда с момента отъезда с Ариеки.

Пока мы летели над крышами и увитыми плющом стенами моего родного маленького гетто, я смотрела в окно. И перевела дух, только когда мы пересекли зону, где кирпичи, дерево и плющ моего детства сменились полимерами и биороботоплотью Хозяев, а паутина переулков уступила место аналогам улиц в другой топографии. Здания-существа разрушали и заменяли другими. Стройплощадки напоминали скотобойню, собачий питомник и каменоломни одновременно.