Александр Зорич - Завтра война Страница 2

Ясные очи контр-адмирала воинственно пылали. Флотские капитаны выглядели злыми и помятыми. С недосыпу, что ли? А может, и с перепою.

И только лицо Федюнина не выражало ничего определенного. Как обычно.

Раз уж на плацу контр-адмирал, ему и говорить первым.

— Здравствуйте, товарищи кадеты!

— Здравия желаем, товарищ контр-адмирал!

— Командование Военно-Космических Сил предоставляет вам редкую возможность отличиться. Требуются добровольцы для участия в боевых действиях. Задание опасное и ответственное. Конфликт засекречен, информация о нем не распространяется по открытым каналам. Однако вылеты, совершенные в зоне конфликта, будут засчитаны как боевые, учтены в ваших аттестационных документах и впоследствии внесены в ваш офицерский послужной список. Три вылета в зоне конфликта для третьего курса засчитываются как сдача экзамена по летной подготовке. Два боестолкновения с противником — как экзамен по огневой подготовке. Для четвертого курса за выпускной экзамен по летной подготовке будут засчитаны четыре вылета. Выпускной экзамен по огневой — три боестолкновения. Итак, добровольцы — три шага вперед!

Нужно ли говорить, что в результате оба наших потока в полном составе приблизились к контр-адмиралу на три шага?

На старших курсах случайных людей не оставалось. Все мы хотели только одного: поскорее вырваться из ледяных пустошей Новой Земли в ледяные пустоши Дальнего Внеземелья.

А бои с реальным противником? Разве не страшно?

Не страшно. О такой чести еще вчера мы могли только мечтать! А с кем придется воевать — не имеет значения.

И хотя в этом «не имеет значения» я был почти честен перед собой, недобрые подозрения меня посетили сразу же. Неспроста задавал вчера Федюнин свои вопросы о противодействии фантастическим истребителям. Очень даже неспроста!

— Я вас предупреждал, Владислав Аркадьевич, — сказал Туровский эскадр-капитану. — В нашу Академию никого силком не тащат. Каждый, кто выдержал экзамены и надел форму кадета, готов идти в огонь и в воду. В плазму и кипящую сталь, если угодно!

После столь патетической ноты нельзя было не выдержать значительной паузы. Что Туровский и сделал. А затем закончил, уже будничным тоном:

— Оставляю своих орлов на ваше попечение. Выбирайте сами.

Контр-адмирал небрежно козырнул и удалился.

Эскадр-капитан и Федюнин принялись шептаться — о чем-то своем, о командирском. Пока они совещались, пилот с «огневой двадцаткой» на груди подошел к нам и прошелся взад-вперед, пристально вглядываясь в наши лица.

— Товарищ капитан первого ранга, разрешите обратиться! — удивительно, я оказался первым и единственным, кому хватило наглости завязать разговор.

— Разрешаю.

— С кем воюем?

— Это узнают только те, кто будет отобран для операции.

— Еще вопрос разрешите?

— Имеете право.

— Потери ожидаются… большие?

Не хотелось, очень не хотелось мне краснеть в ту минуту! И все-таки я зарделся. Вопрос был, как бы это сказать… неправильный.

— Война не прогулка, — сухо сказал пилот, помолчав. Понимайте, товарищи кадеты, как хотите — вот что значил его ответ. Можно понимать так, что победа ожидается легкая, а он не хочет нас расхолаживать. Можно и по-другому…

В этот момент Федюнин с эскадр-капитаном, похоже, о чем-то договорились.

Наш командир зачитал одиннадцать фамилий.

— Остальным — разойтись по аудиториям!

Видя, что все, чьи фамилии названы не были, как-то неловко мнутся с ноги на ногу и даже пытаются заискивающе улыбаться, Федюнин рассвирепел:

— Па-автаряю! По аудиториям! Бегом!

Я не шелохнулся. Одиннадцатой была названа фамилия Пушкин.

Моя фамилия.

Эскадр-капитан представился Тоцким, руководителем полетов ударного авианосца «Три Святителя». Каперанг с «огневой двадцаткой» — Шубиным, командиром 19-го отдельного авиакрыла, базирующегося на «Трех Святителях». Не ошибся я в кабинете у Федюнина! Оба были сослуживцами, оба занимали именно те должности, которые я вычислил.

Времени на сборы нам дали… Семь минут. Строго-настрого запретили проносить с собой еду или спиртное, а вес личных вещей ограничили тремя килограммами.

Покормить и снабдить всем необходимым пообещали уже на борту авианосца.

Сломя голову мы бросились по своим комнатам.

Что взять? Что? И стоит ли брать хоть что-нибудь?

Древний солдатский принцип «запас карман не тянет» возобладал над ленью, и я все-таки прихватил с собой кое-что: свою счастливую зажигалку, новые джинсы цвета электрик и пару гражданских рубашек.

Не успели мы отдышаться после сборов и бега по Академии туда-обратно, а служебный монорельс уже домчал нас до космодрома Колчак. Там наш пассажирский модуль был выхвачен загребущими лапами мехпогрузчика прямо из вагона и задвинут в тяжелый флуггер типа «Андромеда», в одну из восьми стандартных грузовых ячеек.

В остальных ячейках, как стало ясно уже на авианосце, покоились модули с запакованными истребителями.

Модульная система работает четко и эффектно, как моя счастливая зажигалка. Двадцать минут назад мы еще стояли на плацу, а сейчас наша «Андромеда» уже выруливала на стартовый стол.

На наши плечи с медвежьей нежностью опустились лапы автоматических фиксаторов.

— Легкого старта! — пожелал Тоцкий.

— Легкого старта, товарищ эскадр-капитан!

Ради горстки кадетов и нескольких новых флуггеров авианосец, конечно же, приземляться на космодром не стал. Он ожидал нас на геосинхронной орбите, куда «Андромеда» и прибыла через полчаса после взлета.

Так мы впервые в жизни очутились на настоящем боевом авианосце. «Дзуйхо» — приписанное к нашей Академии учебное корыто японского производства и иначе как «Муха» кадетами не именуемое — боевым авианосцем, увы, называться мог лишь в целях стратегической дезинформации противника.

Сутки кадета расписаны по часам и минутам. Опоздал на девяносто секунд в столовую — ходи весь день голодным. Опоздал в аудиторию — сутки карцера. В военное время, кстати, отсутствие на занятии приравнивается к дезертирству. Со всеми вытекающими.

Впервые за три года — не считая редких поощрительных увольнений и коротких летних вакаций — расписание было скомкано и выброшено на мусорку. Из-за этого среди самых-самых дисциплинированных началась своеобразная ломка. В самом деле: по расписанию у нас сейчас были «Статуты орденов», а у ребят с четвертого курса — «Боевое применение ракет».

Они готовились, они зубрили. Может, во сне бриллианты на Ордене Победы пересчитывали и перевзвешивали, «Овода» применяли по активно маневрирующей цели на больших дальностях, а «Мурену» — по линкору, в упор.

И вот, вместо того, чтобы получить заслуженные десять баллов, зубрилы оказались в каком-то сумрачном помещении, где контейнеры с этими самыми «Оводами» и «Муренами» лежат штабелями безо всякого видимого интереса к ним со стороны экипажа. А с Орденами Победы и того хуже. Ни одного Ордена Победы на офицерах не замечено.

Мимо нас по направлению к площадке с «Андромедами» провезли несколько контейнеров, в каких обычно транспортируются разобранные на части истребители. Груз на этот раз был нестандартный. Кое-какие детали в контейнер не вписались и торчали из-под неплотно прикрытых верхних створок.

Чтобы створки не болтались, контейнер обмотали в несколько витков длинным обрезком кабеля. Проявили, так сказать, смекалку и находчивость в боевой обстановке.

Собственно, в контейнере, как и положено, находился разобранный на части истребитель.

Только был он демонтирован не на стенде, а в бою. Не техниками, а внутренним взрывом.

При этом смятая носовая плоскость и кусок главного радара, можно сказать, еще неплохо сохранились. Видимо, флуггер развалился уже на полетной палубе, иначе как бы удалось собрать обломки? Интересно, а пилот…

Быстров, сосед по комнате моего приятеля Володи Переверзева, оставшегося на Новой Земле, попятился и прислонился спиной к «Оводам». Несколько раз зевнул. Потянулся, похрустел костями. Присел на корточки. Поднялся. Снова зевнул.

Быстров нервничал. Хорошо, когда начальство тебе доверяет. Но плохо становится, когда примечаешь, как из-за абстрактной скульптуры «Доверие начальства» тебе делает ручкой Костлявая.

А Колпин, кадет с выпускного курса, старательно не замечая содержимого контейнера, разочарованно протянул:

— Тю, «авианосец»… В альбоме он покраше будет.

— Так и девушка, если снаружи смотреть, покраше будет, — философически заметил Вахтанг Арташвили, его одногруппник. — А мужик все внутрь лезет.

— Вахтанг, тебе когда-нибудь за непочтительное отношение к женщине — женщине-подруге, женщине-матери — набьют рожу. И очень даже может статься, что набью ее я.

Мне даже не потребовалось оборачиваться, чтобы узнать зануду космических масштабов, старшину четвертого курса Андрея Белоконя.