Роберт Хайнлайн - Гражданин Галактики Страница 2

— Семь. Вы там подняли палец. Вы даете восемь?

— Девять! — вмешался нищий.

Аукционист удивленно посмотрел на него, но принял цену. Она уже приближалась к стеллару, это была слишком дорогая шутка для большинства из толпы. Лорды и леди не желали ни покупать бесполезного раба, ни портить синдонианцу его шутку. Аукционист нараспев повторил:

— Идет за девять — раз, идет за девять — два… три — продано за девять минимов. — Он столкнул мальчишку с помоста чуть ли не на голову нищему. — Получай его и убирайся!

— Полегче! — предостерег синдонианец. — Давай купчую.

Аукционист смолчал и отметил цену и нового владельца в бланке номера девяносто семь. Бэзлим заплатил девять минимов и снова одолжил деньги у синдонианца, потому что марка стоила больше, чем покупка. Мальчик тихо стоял рядом. Он знал, что его снова продали, и понял, что этот старик — его новый хозяин, — это, впрочем, не занимало его, ему вообще не нужен был хозяин. Пока оформляли пошлину, он попытался сбежать.

Но старый нищий, который, казалось, и не смотрел в его сторону, схватил его за лодыжку и потянул к себе. Затем Бэзлим с трудом выпрямился, положил руку на плечо мальчика и оперся на него, как на костыль. Мальчик почувствовал, как костлявые пальцы сильно сжали его локоть, и в который раз покорился неизбежному. В конце концов, тот, кто терпеливо ждет, бывает вознагражден сторицей.

Опираясь на него, нищий с большим достоинством поклонился и твердым голосом сказал:

— Милорд, я и мой слуга благодарим вас.

— Не за что, не за что, — синдонианец небрежно махнул платком, отпуская нищего.

От Площади Свободы до той дыры, где обитал Бэзлим, было менее одного ли, не более полумили, но шли они гораздо дольше, чем требовалось, чтобы одолеть такое расстояние. Подпрыгивая и пользуясь мальчиком, как костылем, старик двигался даже медленнее, чем своим обычным способом; к тому же он не забывал о деле, и пока они ковыляли, старик требовал, чтобы мальчик совал миску для сбора милостыни под нос каждому прохожему.

Бэзлим добивался этого без слов. Сначала он попробовал интерлингву, космоголландский, саргонийский, с полдюжины разных диалектов, воровское арго, различные жаргоны, рабское линго и даже системный английский — и все тщетно, хотя он и заподозрил, что мальчик все-таки кое-что понял. Он оставил всякие попытки договориться и давал понять о своих желаниях знаками и парочкой пинков. Если мальчик не знает языка, он его научит — всему свое время, всему свое время. Бэзлим не спешил, Бэзлим никогда не спешил, он имел привычку рассчитывать все на два хода вперед

Жилище Бэзлима располагалось под старым амфитеатром. Когда Август Саргонийский, чтобы прославить империю, распорядился выстроить новый большой цирк, успели снести только часть старого цирка: работы прервала Вторая Сетанская война, и больше они не возобновлялись. Бэзлим повел мальчика в эти развалины. Пробираться было тяжело, и старику снова пришлось ползти. Но он не ослаблял своей хватки. Один раз, когда он держал мальчика только за ветхие штаны, тот почти выскользнул из одежды, но нищий успел схватить его за руку. После этого они стали ползти еще медленнее.

Теперь мальчик шел первым, и они спустились в дыру в темном конце прохода. Они проползли через груды черепков и булыжников и оказались в темном, но ровном коридоре. Снова вниз… и они очутились в служебном помещении амфитеатра, под старой ареной.

В темноте они подошли к добротной двери. Бэзлим втолкнул мальчика вперед, влез сам, запер дверь, приложив большой палец к персональному замку, и включил свет.

— Ну, парень, вот мы и дома.

Мальчик с удивлением огляделся. Уже давным-давно он привык ни на что не надеяться. Но он никогда не мог ожидать ничего подобного тому, что увидел теперь. Это была вполне приличная скромная комнатка, небольшая, чистая и аккуратная. От панелей потолка исходил приятный мягкий свет. Среди скудной мебели было, однако, все необходимое. Мальчик осматривался не без опаски: это бедное жилище выглядело куда лучше, чем те места, где ему приходилось жить раньше.

Нищий отпустил мальчика, запрыгал к полкам, поставил туда миску и достал какой-то непонятный предмет. И только когда нищий приподнял лохмотья и ремнем прикрепил этот предмет на место, мальчик догадался, что это такое: искусственная нога, так отлично сделанная, что, казалось, была не хуже настоящей, из плоти и крови. Хозяин выпрямился, вынул из сундука брюки, натянул их и стал совсем не похож на калеку.

— Поди сюда, — позвал он на интерлингве. Мальчик не шевельнулся. Бэзлим повторил это на других языках, пожал плечами, взял мальчика за руку и провел его в следующую комнату. Она была маленькая и служила кухней и умывальней. Бэзлим налил в таз воды, сунул мальчику кусок мыла и сказал:

— Прими ванну, — он изобразил жестами, чего хочет.

Мальчик стоял в молчаливом непокорстве. Старик вздохнул, взял щетку для мытья полов и сделал вид, что скребет ею мальчика. Он дотронулся до кожи жесткой щетиной и повторил на интерлингве и системном английском:

— Прими ванну. Помойся.

Мальчик поколебался, сбросил лохмотья и начал медленно намыливаться.

— Так-то лучше, — одобрил Бэзлим

Он подобрал грязные лохмотья, бросил их в мусорное ведро, потом положил полотенце и принялся готовить ужин.

Через несколько минут он обернулся — и увидел, что мальчик исчез. Он не спеша пошел в гостиную и обнаружил, что голый и мокрый мальчик что есть сил пытается открыть дверь. Мальчик заметил его, но только удвоил свои бесплодные усилия. Бэзлим похлопал его по плечу и показал пальцем в сторону маленькой комнаты:

— Закончи свою ванну.

Он повернулся и ушел. Мальчик, крадучись, последовал за ним.

Когда мальчик вымылся и вытерся, Бэзлим поставил на горелку жаркое, установил регулятор на «медленный огонь» и открыл буфет, из которого достал бутылку и мази из лечебных трав. Все тело мальчика было испещрено свежими и уже зажившими царапинами, синяками, ссадинами и ранками, особенно заметными после мытья.

— Стой спокойно!

Снадобье жгло, и мальчик пытался уклониться от него.

— Стой спокойно! — повторил Бэзлим приятным твердым голосом и шлепнул его.

Мальчик расслабился и вздрагивал лишь тогда, когда мазь касалась его. Мужчина внимательно исследовал застарелую язвочку на колене мальчика, затем, тихонько мурлыча, снова отошел к буфету, вернулся и сделал мальчику укол в ягодицу, сперва изобразив жестами, что оторвет ему голову, если тот будет дергаться. Когда это было сделано, он нашел старую одежонку, жестами велел мальчику одеться и снова вернулся к стряпне.

Через некоторое время Бэзлим поставил на стол большие миски с едой и подвинул стул и стол так, чтобы мальчик мог сидеть на сундуке. Он добавил еще по горсточке свежей зеленой чечевицы и по щедрому ломтю деревенского черного хлеба.

— Суп на столе, паренек. Иди, ешь.

Мальчик опустился на краешек сундука, но все еще оставался в нерешительности и не ел. Бэзлим положил ложку:

— В чем дело? — он заметил, как мальчик быстро взглянул на дверь, а затем снова опустил глаза. — Ладно, будь по-твоему. — Он встал, тяжело ступая на протез, подошел к двери, приложил палец к замку. Посмотрел мальчику в глаза. — Дверь открыта, — сказал он. — Или ешь, или уходи.

Он повторил это на нескольких языках и обрадовался, когда ему показалось, что тот понимает язык, который, как он предполагал, мог быть родным для этого раба.

Но он не стал продолжать, а вернулся к столу, осторожно опустился на стул и взялся за ложку.

Мальчик тоже потянулся за ложкой, потом вдруг слез с сундука и вышел. Бэзлим продолжал есть. Дверь оставалась полуоткрытой, свет через нее лился в лабиринт.

Немного спустя, когда Бэзлим закончил свой неторопливый обед, он заметил, что мальчик наблюдает за ним, стоя в тени. С нарочитым безразличием он развалился на стуле и начал ковырять в зубах. Не поворачиваясь, он произнес на том языке, который, как ему казалось, мальчик понимал:

— Будешь продолжать обед? Или мне его выбросить?

Мальчик не отвечал.

— Ладно, — продолжал Бэзлим, — если не будешь есть, я закрою дверь. Не хочу рисковать и оставлять ее открытой, пока горит свет. — Он медленно поднялся, подошел к двери и начал закрывать ее. — В последний раз, — позвал он. — Закрывается на ночь.

Когда дверь почти закрылась, мальчик пронзительно крикнул:

— Подождите! — на том языке, который ждал услышать Бэзлим, и ринулся в комнату.

— Добро пожаловать, — спокойно сказал Бэзлим. — Оставлю-ка я ее открытой на случай, если ты передумаешь. — Он вздохнул. — По мне, так никого никогда запирать не надо.

Мальчик не ответил, а сел на сундук, сгорбился над едой и с жадностью начал пожирать ее, как будто боялся, что у него отнимут миску. Глаза его так и бегали. Бэзлим сидел и наблюдал за ним.