Евгения Федорова - Вселенская пьеса. Дилогия (СИ) Страница 20

— Что-то спать захотелось, давай уже?..

Я повернулся, посмотрел на сестру в упор и сказал:

— Если ты считаешь, что твой отец не тот, кем был, то посмотри себе под нос. Ты увидишь, что и твоя мать вовсе не такая, какой была еще год назад. Посмотри на меня, и ты поймешь, что нет ничего постоянного в этом мире, ничего вечного…

— Кроме слов, — тихо сказала Юля.

Я покачал головой.

— Слова так же непостоянны, как люди, которые их произносят. Лишь одно для нас, маленьких людей постоянно. Вечность.

Юля отшатнулась от меня, словно я сказал что-то страшное, попятилась, споткнулась о порожек балкона, ухватилась за проем двери, чтобы не упасть. Шагнула, так и не оборачиваясь, в комнату.

— Я поняла, — с ужасом в голосе сказала она. — Ты тоже не тот, кем был два года назад.

— А ты, Юля? — зло спросил я. — Неужели с момента нашей последней встречи ты не изменилась? Я помню девочку, которая любила со мной рисовать, смотреть, как я прохожу на компьютере игру Принц Персии и слушать мои песни под гитару. Помню, ты любила, когда мы бывали у вас, потому что мама не отсылала тебя рано спать…

Она еще попятилась.

Я тоже был абсолютно чужим ей человеком, она больше не узнавала меня, я заглянул так глубоко, как никто, даже ее отец, не позволял себе заглядывать.

— Это все пройдет, — продолжал я. Меня понесло. — Пару лет и на тебя ляжет настоящая ответственность, ты думать забудешь о том, что тебя гнали спать, и не будешь спать, но не потому, что тебе так захочется, а потому, что зачастую по ночам будешь готовиться к экзаменам. А потом — потому что твой ребенок будет плакать.

Ты повзрослеешь, заставишь себя повзрослеть, будешь смотреть на ребенка в себе, как на нечто постыдное и глупое и все из-за того, что ты считаешь так сейчас!

Молча, мы смотрели друг на друга, потом Юля кивнула, наверное, более своим мыслям, чем моим словам.

— Спокойной ночи, Антон, — со вздохом сказала она и, повернувшись, вышла из комнаты, тихо притворив за собой дверь.

Я проснулся далеко за полдень. Меня никто не будил, дом оказался пуст, на столе в кухне лежала записка, предписывающая есть все, что найдется. У плиты была выставлена заварка в красивой железной коробке, у кофеварки стоял в темной банке молотый кофе, на столе лежали новые фрукты.

На стуле висело два полотенца — большое голубое махровое и поменьше, для рук.

Еще одна бумажка с номером телефона и адресом. Я не знал, где находится написанная улица, но Света заботливо подписала в самом углу листка: метро Орехово. С ее стороны очень любезно.

Я принял душ, покопавшись в посуде, нашел турку и сварил кофе (бытовые кофеварки слишком по варварски обходятся с благородным напитком) и вдруг понял, что меня отпустило. Все складывалось именно так, как должно было. Ворон уже сделал свой выбор, и я принял правильное решение.

Сев за стол, отхлебнув горячего, густого напитка, я взял телефонную трубку и набрал номер, написанный на бумажке. Теперь я не боялся потревожить Стаса, был совершенно уверен, что он сам ждет, когда его потревожат. Когда покажут ему то, ради чего стоит стать самим собой.

Долгие гудки. Очень долгие гудки. После третьего чуть слышный щелчок. Уже поставили телефон на прослушивание. Быстро работают ребята.

Я вслушиваюсь в монотонный поток звуков, глоток за глотком пью горячий кофе. Телефон разъединяет. Я снова набираю номер и жду, почему-то не веря, что там, на другом конце города никого нет.

— Да! — наконец отвечает мне раздраженный, мужской голос, совершенно незнакомого человека.

— Здравствуйте, — говорю я, поднимаясь и доливая из турки остатки густого кофе с осадком. — Стаса будьте добры.

— Кто его спрашивает?

Двух реплик вполне достаточно и у меня складывается впечатление о человеке, говорящем со мной. Военный и не только по названию, это у них в крови. Словно струна внутри, заставляющая держаться прямо и осторожно. Еще нет тридцати, не женат, скорее всего, в разводе.

И не спрашивайте, откуда я все это знаю. Просто услышал это в его голосе.

— Скажите Стасу, что это Антон Доров, его племянник.

— Из Лондона? — голос становится немного подозрительным, но подозрение закамуфлировано под доброжелательностью. Я бы вряд ли заметил эту настороженность, если бы Ворон не подарил мне мои нынешние способности. — Наслышан о твоих успехах.

— Я прилетел сегодня ночью, переночевал у его… жены, Светланы.

— Как поживает Светочка? — военный проявил искренний интерес, из чего следовало, что они знакомы.

— Могло быть и лучше, если бы Стас не делал глупостей.

— А он и не делал! — жестко, обвиняюще во лжи бросил человек. Сразу стало понятно, что он был Стасу другом.

— Его дочь скучает по отцу, — сказал я с сожалением.

— Сам-то ты как? — поинтересовался военный.

— Простите, но я хотел бы узнать ваше имя…

Секундное колебание. Потом человек на том конце провода расслабился.

— Денис меня зовут, я для твоего дяди так сказать коллега по работе.

— Так можно мне поговорить со Стасом? — я принялся за мытье чашки, прижимая трубку к правому уху.

— Он пьян в стельку, Антон, боюсь, он не сможет с тобой поговорить.

— С утра? — удивился я.

— Сейчас уже не утро, но он пьян с утра.

— Да-а, — протянул я. — Ну и стукнуло его…

— Что ты знаешь об этом?! — снова насторожился Денис.

— Только то, что сказала Света. Я приеду через полтора часа и хочу очень серьезно поговорить с ним. Возможно, это поможет…

— Поможет? Это ты-то сможешь помочь Стасу? — мне послышалось в голосе Дениса легкое пренебрежение.

— Да.

— Тогда не забудь купить в аптеке что-нибудь для трезвости, — насмешливо посоветовал мужчина.

— Я знаю, куда надо бить, чтобы человек протрезвел, — слишком уж холодно ответил я.

— О как! — неопределенно хмыкнул Денис. — А мне казалось, ты учился в Лондоне… социологии кажется? Выходит, я ошибся? Ну, приезжай, приезжай, племянничек. Адрес знаешь?

— Знаю.

Денис оказался высоким мужчиной двадцати девяти лет. На нем были зеленые застиранные брюки цвета хаки и поблекшая тельняшка; на шее я тут же заметил выбившийся из-под футболки медальон специальных войск.

Месяца два назад он коротко стригся, но сейчас волосы отросли, были слегка вьющимися, темно-каштановыми. Глаза у него были голубовато-серыми, черты лица прямыми. Я сразу почувствовал в нем уверенность человека, не раз шедшего на риск. Даже на базе американцев мне не довелось встречаться с настоящими бойцами, такими, как этот заурядный с виду человек, наградивший меня при первой нашей встрече холодным оценивающим взглядом. Удовлетворившись осмотром, он отступил, давая мне возможность войти в квартиру.

Адрес я нашел с трудом, долго ходил кругами вокруг нужного дома. Меня посылали то в одну сторону, то в другую и только на третий раз правильно. Девятиэтажный дом с синими полосами и подъездами так до боли похожими на подъезды старых пятиэтажек…

Четвертый этаж.

Я прошел в квартиру, которая оказалась однокомнатной. Из ванной мне навстречу вышел Стас. По его плечам с волос стекали струйки воды, он слегка покачивался, но во взгляде дяди почти не осталось хмеля, лишь туманная усталость. Он был бос и одет лишь в спортивные, до безобразия растянутые штаны с вывернутыми наружу карманами. В квартире стоял тяжелый, уже устоявшийся запах перегара. Под ногами на протертом паркете красовались ошметки засохшей грязи с ботинок, лежали потоптанные газеты.

— Здравствуй, Антон, — медленно, с видимым усилием сказал он. — Я рад тебя видеть.

Я молча смотрел на него, и во взгляде Стаса скользнуло беспокойство.

— Я бы хотел поговорить с вами наедине, — коротко взглянув на Дениса, твердо проговорил я.

— Пошли, — сказал Стас и повернул за угол в кухню.

Даже на неискушенный взгляд квартира была обставлена небогато и отвратительно запущена. Обшарпанная, протертая мебель выглядела жалко, ее было мало, никаких вещей, придающих уют, только самое необходимое. На кухне стояла плита, красная от налета солей железа раковина, одна единственная тумбочка и над раковиной шкафчик. На плите одинокая алюминиевая кастрюля, из нее торчит половник. Закопченный чайник. Стены в жирных пятнах и подозрительных бурых отпечатках. Кетчуп, наверное.

Холодильник у двери. На столе у стены чашка, которую давно не мыли; две рюмки, бутылка недешевой водки и ряд из четырех пустых бутылок на полу под окном. Две табуретки.

Жмурясь от яркого света, Стас поставил на плиту чайник и зажег газ. Я присел у стола, придвинул к себе бутылку водки, покрутил, разглядывая этикетку, отставил в сторону и поймал внимательный взгляд дяди.

— Зачем пришел? — спросил он грубовато.