Андрей Ливадный - Киберпространство Страница 20

Лиза уже не верила ни одному из чувств.

Все происходило стремительно, парадоксально, неправдоподобно, и она, сжавшись в ожидании удара, не почувствовала его.

Нет. Твердая поверхность коснулась ее ног и мгновенно остановила свои трансформации, словно едва ощутимое касание являлось ограничителем, выключателем процесса.

Несколько секунд Лиза стояла, тщетно пытаясь убедить себя, что это происходит именно с ней, а затем, будто сдавшись реальности, медленно опустилась на прохладный, шероховатый камень.

«С прибытием…»

Ошалевшая, абсурдная мысль шарахнулась в рассудке, но, как ни странно, принесла облегчение, словно ее сознание действительно сдалось, поверило, что твердь каменистого плоскогорья настоящая.

Кружилась голова. Во рту было сухо и противно. Мышцы мелко дрожали от перенапряжения.

Случившееся с ней не укладывалось ни в какие рамки логики. Такое может происходить во сне или в бреду, но куда девать явственные, острые ощущения реальности? Например, прохладу камня, его шероховатую поверхность… даже вдыхаемый воздух нес кристальную свежесть высокогорья.

Еще один нонсенс. Безжизненная планета с кислородной атмосферой?

Лучше бы она придержала свои мысли.

Взгляд Лизы был направлен вниз, и она увидела, как долины предгорий, смутно угадывающиеся с такой высоты, вдруг подернулись характерной зеленью растительности, будто там в одно мгновенье выросли лесные массивы, зазеленели поляны, по склонам с тихим переливчатым журчанием побежали ручьи и речушки, воздух вдруг утратил неправдоподобную прозрачность, подергиваясь дымкой испарений, которые тут же потянулись вверх, образуя перистые полосы облаков.

Она машинально осмотрелась, подняла небольшой камушек и слабым движением бросила его в пропасть.

Крохотная точка пролетела по крутой дуге, ударилась об отвесную стену скалы, отскочила и канула в сумеречных глубинах ущелья.

«Ну, что тебе еще нужно для полного счастья?»

«Хотела тверди — получи ее. Живи и радуйся».

«Живи?»

Это слово внезапно отдалось в сознании фальшивой нотой.

«Нет. Так не пойдет. Либо я сумасшедшая, либо…»

Какой выбор был у нее? Признать себя невменяемой?

Пожалуй, следовало подождать с категоричными суждениями. Она уже испытывала нечто подобное в своей жизни… и ничего, справилась.

«Ладно. Будем считать, что я бредила. А теперь очнулась».

Мыслить иначе — означало подписать себе приговор.

Человеческий рассудок способен адаптироваться к самым невероятным ситуациям. Конечно, не все люди обладают достаточной устойчивостью психики, само понятие «адаптация» несет двоякую трактовку, как положительную, так и отрицательную, но Лиза, преодолев первый барьер ужаса, неприятия, постепенно и ненавязчиво загнала мысли о парадоксальных явлениях в глубь своего сознания, сосредоточившись на вполне конкретных, реальных мелочах, которые несли требуемую степень правдоподобности, чтобы разум не начал вновь впадать в ступор.

Выдавала ли она таким образом желаемое за действительное?

Нет.

Она лишь защищала себя от необъяснимых противоречий, возникших в первые минуты осознания окружающего.

Нервы постепенно отпускало, непроизвольная дрожь уже не гуляла по телу.

Лиза не стала задерживаться на высокогорном плато — немного придя в себя, она тщательно осмотрела обрывистые склоны, пока не нашла приемлемого спуска: с одной стороны скалы были разрушены, отвесная стена превратилась в пологую, но ненадежную осыпь, однако выбирать не приходилось, и она начала спуск, сначала осторожно, а потом все увереннее.

Вместе с усилиями, которые приходилось прилагать, продвигаясь по грозящему внезапным обвалом склону, к ней постепенно возвращалось ощущение реальности.

Она не хотела сейчас думать об обстоятельствах, предшествующих ее странному появлению в этом мире.

Вспоминать прошлое — значит сформулировать для себя целый список безответных вопросов.

«Нет. Нужно сосредоточиться на главном: выяснить, куда я попала, отыскать людей — ведь кто-то спас меня из обломков космического корабля…»

С такими мыслями Лиза продолжала спуск, искренне надеясь, что алогичные проделки пространства — лишь следствие временного помутнения рассудка, вывих сознания, порожденный постэффектами после долгого низкотемпературного сна.

Но даже при такой трактовке чувство подспудной тревоги не отпускало. Было совершенно непонятно, почему после пробуждения она оказалась совершенно одна, не в больничной палате, а на открытом всем ветрам плоскогорье?

Думать о том, что она все еще спит в ледяных объятиях криогенной камеры, а окружающую реальность формирует ее воображение, не хотелось.

Спускаясь с очередной угловатой глыбы, она в кровь содрала пальцы.

«Нет, — думала Лиза, глядя на выступившие капельки крови, — это не сон. Странное, можно сказать, роковое стечение обстоятельств, которому рано или поздно найдется логичное объяснение, но только не сон».

Сутки без сна.

Ранящий калейдоскоп мыслей возродил внутреннее ощущение времени, Илья, привыкший к определенному укладу своего существования в фантомном мире, понимал: с ним происходят необратимые перемены. Жесткий, концентрированный вброс информации заставил очнуться от стасиса душу, вернул острое, чувственное восприятие событий.

«Что же ты сделал, Ник?.. — с укором думал Горка-лов. — Зачем пересек допустимую информационную границу? Неужели ты не понимал, что даешь доступ к данным, которые не позволят мне вернуться в состояние насильно культивированного покоя?»

Существование закончилось. К осмыслению последних событий примешивались эмоции, но прогнать их — значит вновь перешагнуть через себя, замкнуться в коконе безразличия. Этого Илья сделать не мог. Да и не хотел.

Проблема не пришла из прошлого, реальная угроза существовала в настоящем, а Илья Матвеевич никогда не игнорировал данность. Закрыть глаза, мысленно сказать: «не мое дело» — означало перестать быть самим собой, совершить акт осознанного морального суицида, растоптать, стереть все, что составляло личность.

Говорят, в одну реку невозможно войти дважды.

Ложь…

Горкалов уже испытывал подобные сомнения, толкающие к действию, требующие немедленной, адекватной реакции, но в прошлом, очнувшись после погасившего сознание смертельного удара, он, заново осознавая себя, находил поддержку в неведении и надежде. После атаки харамминов на Элио и битвы в Сфере Дайсона положение человечества оставалось незавидным. Горкалов погиб в критический момент, когда победа могла обернуться жестоким поражением, но, осознав себя как фантомную личность, он понял — его планы были осуществлены, древняя машина логриан возрождена, с Логрисом установлен конструктивный двухсторонний контакт, иначе как бы его личность попала на уникальный носитель?

Подобные мысли поддерживали Илью, они помогли ему не только адаптироваться в абсолютно новом для человека пространстве, но и пережить шоковые воспоминания, не дать им шанса возобладать над рассудком.

К счастью, его знания о Логрисе сводились на тот момент к расшифрованной записи с древнего кристалла, растолковывавшей истинное предназначение логрианской сети, да некоторым догадкам, получившим обоснованное подтверждение в ходе осторожных опытов.

Он ни на миг не забывал то, о чем предупреждал в своих размышлениях один из создателей Логриса: не пытайся вырваться в мир живых, иначе твои действия принесут лишь горе. Справедливость предостережения не требовала дополнительных доказательств — пример харамминов, получивших бессмертие в бесчисленных реинкарнациях, их постепенная деградация, вырождение целой расы в горстку циничных существ с одряхлевшей душой, служили ярким, назидательным примером справедливости законов, которые вывели логриане для своего детища.

Что же изменилось теперь?

«Ты принесешь горе и горек будешь сам…»

Фраза въедалась в рассудок, словно кислота, сжигающая мысли.

«Право на поступок… Почему я считаю, что получил его?»

Илья сидел на террасе, погрузившись в мрачные размышления. Его взгляд был устремлен вдаль, туда, где дорога, по которой пришла к нему мнимая Шейла, сливалась с далекой, клубящейся грозовыми облаками линией горизонта.

Резервный логр, куда были скопированы данные созданной им реальности, ничем не отличался от оригинала. Проблема заключалась в изменившемся восприятии Ильи Матвеевича.

Вспоминая прошлое и сравнивая его с настоящим, картину которого скупо, но доходчиво обрисовал ему адмирал Сокура, Илья понимал: он опять стоит на краю стремнины, как несколько десятилетий назад. Его жизнь после распада первой Конфедерации Солнц в чем-то была похожа на существование в Логрисе. Сознательно культивированный стасис души при полной самоотдаче рассудка. Да, именно так он жил, наблюдая, обобщая факты, осознавая, что пестрый конгломерат независимых миров, потеряв единую власть, медленно, но неуклонно движется по гибельному пути.