Александр Феоктистов - Аркад Страница 20

– Любая модель будущего всегда несет в себе отпечаток сегодняшней действительности со всеми ее плюсами и минусами. Научное представление, исследуя сегодняшнюю действительность, познает как раз все эти плюсы и минусы и показывает преобладающие тенденции. Опираясь на такое знание, общество может влиять на условия, порождающие минусы, негативные тенденции, и, таким образом, может изменять действительность, условно говоря, "создавать" свое будущее, – Альберт на мгновение остановился, сделал глубокий вздох и продолжил. – Всякая же идеологическая схема будущего, опирается не на знание действительности, а еще до подобного знания, заранее, на основе прежних представлений о прошедшей действительности создает образ будущего, который всегда есть образ приукрашенной или искаженной прошлой действительности. Потому идеология постепенно превращается в искусство идеалов, оказывающихся на поверку иллюзиями, оформленными пустышками в сознании.

– Выходит, ты меня призываешь не прислушиваться вообще ни к какой идеологии? А как же твоя идеология, твой антигосударственный настрой? Ведь это тоже какая-то идеология. Значит, не слушать и тебя?

– Не о том речь, Аркад. Всякая идеология, направляющая свою энергию не на изучение истории существовавших идей, а на создание, как любят говорить идеологи, журналисты и политики, концепций будущего развития общества, становится неизбежно реакционной. Как и любая иная форма познания окружающего мира, идеология ограничена пределами своего собственного предмета познания, выход за которые превращает ее из положительного знания об идеях в реакционную утопию. Это ты должен был бы знать из курса об идеологических утопических идеях прошлого. А мое мироощущение и соответствующие поступки никакого отношения к идеологии не имеют.

– Да, ты меня озадачил, Альберт! Я как-то раньше об этом не очень задумывался. Я всегда предполагал, что без планов на будущее, в идеале, жить нельзя, особенно государствам. И хотя я часто скептически выслушиваю разные поучения по визору – нет, конечно, нельзя сказать, что я великий критик генеральных идей – но, в общем, я считал, что основная линия развития общества, уходящая в будущее, идеологами нарисована достаточно правдиво и убедительно.

– Аркад, от всякой концепции требуется проверка ее опытом на ее достоверность и истинность. Точно так же, как сейчас мы проделываем это с твоими уникальными способностями. К идеологической же концепции будущего такое требование поставить невозможно. Знаешь, почему? Потому что будущее как целостность находится за рамками нашего опыта, хотя и имеет, должно иметь в нынешней нашей действительности некоторые свои признаки в виде тенденций.

– Поэтому всякую подобную концепцию всегда можно отнести к науке только как рабочую гипотезу, не более того. И наряду с другими рабочими гипотезами необходимо провести общественную экспертизу, поскольку она касается самой жизни людей. А вот общественной экспертизы как раз и не получается в силу государственных ограничений, цензуры, интересов политиков и тому подобного. Всякая новая свежая идея, новое открытие, изобретение возводится в ранг государственных приоритетов, подвергается засекречиванию и преподносится публике как обеспечение национальных интересов. Какие это, к черту, национальные интересы, если от меня, представителя этой нации, скрывают сведения, касающиеся моего будущего! Это интересы ничтожной кучки грязных политиков, и ничего более.

Альберт перевел дух от возмущения, переполнявшего его, и закончил:

– Наше любимое государство действует на наше же благо! И вот эти интересы кучки политиков официальной идеологией, а вслед за ней и многими журналистами возводятся в ранг истинных принципов, правильных концепций, под которые мы должны подогнать нашу с тобой жизнь.

– Пожалуй, ты прав, Альберт. А ты знаешь, из тебя вышел бы неплохой философ – ты так умеешь прочищать мозги. Удивляюсь, как я раньше об этом не думал.

– Наша нынешняя жизнь поневоле заставит быть философом, если хочешь выжить и остаться свободной личностью, а не продавать свои мозги за комфортные условия пребывания в закрытых лабораториях.

По своей натуре Аркад был человеком достаточно мягким. Но в то же время злости против всякой несправедливости в нем было, пожалуй, больше, чем физической силы для защиты себя в обычной уличной драке. Слова Альберта растревожили источник, питающий злость. Но она не выпирала в нем наружу, как накачанные мышцы, а тихо клокотала на дне его души и лишь в определенных ситуациях давала о себе знать. В такие моменты с ним лучше было не связываться. Но он умел сдерживать себя. Вспоминая подобные нечастые моменты в своей, сравнительно еще молодой, жизни, он внутренне был горд своим умением. Ведь, в конце концов, сила человека заключается не в том, что он в состоянии уничтожить множество своих врагов и делает это; а в том, чтобы перебороть себя и властвовать над этим внутренним даром.

Очередные испытания и этот разговор его утомили. Поздно вернувшись домой, он сразу лег спать. "Завтра – никакой работы и никаких исследований, – подумал он, – пора отдохнуть, развеяться. Надо съездить на природу, выбрать какой-нибудь домик на берегу озера, порыбачить". "Да, так я и сделаю", – думал Аркад, засыпая.

На другой день, загрузившись всем необходимым для рыбалки, он отправился в ближайший пригород, где, как он знал, за небольшую плату можно было найти пристанище на сутки или двое у какой-либо пожилой пары. Добравшись до места без проблем и найдя нужный дом, Аркад всю вторую половину дня сидел с удочкой. Наловив мелкой рыбешки местному коту хозяев, он устроился на веранде этого уютного домика полюбоваться нежным закатом.

Аркад сидел в кресле, расслабившись после хорошего солнечного дня. Веранда, где стояло кресло, открывала вид на небольшую лесную поляну, за границей которой в густом зеленом лесу далее двух десятков футов ничего не было видно. А в его видениях плескалось море.

Нежный шелест небольших затухающих волн на мелком золотистом прибрежном песке. А чуть далее за ними, футов в пятидесяти от берега, густая зелень глубин, в которых перемещается бесчисленное множество различных морских обитателей. Здесь и лангуст, в испуге застывший в какой-то коралловой расщелине, выставивший из нее только клешни да длинные подвижные усы, словно отростки антенны. Огромный глупый морской попугай сиренево-желто-зеленого оттенка, перетирающий своими тупыми зубами, как тисками, коралловые отростки. А рядом, в норе, притаилась мурена, выставив наружу только голову с глазами, как у перископа подводной лодки, готовая в миг накинуться на жертву, соответствующую ее аппетиту. Здесь же в колышущейся зелени дна мелькают стайки серебристых рыбешек, любопытных, тыкающихся носом в любой движущийся предмет, соизмеримый с их размерами, но одновременно и пугливых настолько, что готовы быстро удрать от зашевелившегося камня.

Видения стали уплывать. Что-то или кто-то их разрушил. Аркад очнулся, вышел из задумчивости и почувствовал на своем правом бедре какую-то тяжесть. Как если бы он долго сидел в одном положении и от этого затекла нога. Он машинально попытался было распрямить ногу, но почувствовал не затек, а физическую тяжесть. Он окончательно пришел в себя. Взглянув на свою ногу, он увидел крупную кошачью морду, умильно поглядывавшую на его лицо и исполнявшую тихий блюз. Самое удивительное заключалось в том, что на ноге располагалась только морда. Все же тело кошки, если это была кошка, а не кот, свисало вниз, обвивая ногу словно змея. И как она держалась в таком положении, получая при этом явное удовольствие, было непонятно.

Он хотел было уже сбросить этот груз с ноги, но что-то его остановило. В мозгу проскочила искорка, сигнал; и даже не сигнал, а быстрая картинка маленьких серебристых рыбок из его предшествующего видения. Как будто бы кто-то или что-то вернуло его в кратковременной памяти к моменту, оказавшемуся нужным для кого-то. Аркаду не пришлось долго размышлять, ему достаточно было только посмотреть на кошку на своей ноге. Мурлыкая и покачивая головой сверху вниз, она как бы говорила – да, это я навеваю тебе недавние твои образы вновь, потому что они мне тоже нравятся. Наверное, надо было вчера меньше пить – мерещится черте что. "Может, похмелиться, и все пройдет", – мелькнула вдогонку мыслишка.

Кошка, или кот, не дала ему этого сделать. Поглядывая в лицо человека, она правой лапой стала поглаживать его ногу, изредка выпуская коготочки, как бы привлекая его внимание.

– Что ты хочешь, киска? – он машинально погладил ее по голове.

Кошка среагировала не адекватно. Она впилась когтями левой лапы так, что Аркад чуть не подскочил. Моментально спрыгнув с его ноги, она, порывисто дергая хвостом, отошла от него фута на три, повернулась к нему мордой, уставилась в его глаза. Ее взгляд говорил сам за себя – чего ты ждешь, пошли, мне нужно это, и ты должен это сделать. Не получив нужной для нее реакции человека, кошка вновь подошла к нему, взгорбилась, обтирая свою шерстку, обошла его ногу, отошла на шаг и вновь уставилась в его глаза, как бы приглашая его следовать за собой. И она действительно двинулась, но не в сторону двери домика, а вниз по ступенькам крыльца, в сторону лесной чащобы.