Дэвид Вебер - Прекрасная дружба Страница 20

Но вызов был брошен, и члены клана собрались ближе.

«То, что сделал мой брат, не было его выбором», – сказала тихо, но четко Поющая-Истинно. – «Это не могло быть его выбором, поскольку никто из Народа даже не предполагал, что нечто подобное возможно. Не мог он и знать, как и никто из нас, как установить подобную связь с двуногим, даже если бы и хотел этого. Но связь была установлена, и, хотя двуногий мыслеслеп и не может этого понимать, он тоже чувствует связь. Каждый из них связан с другим. Так ли это, старший певец?»

Поющая-Истинно смотрела прямо на Прядильщицу-Песен и старшая певица Яркой Воды смогла только дернуть ушами в кратком знаке согласия, поскольку то, что это так было очевидно всем, певцам и не-певцам.

«Очень хорошо», – продолжала Поющая-Истинно. – «Мы не знали – тогда – что подобные связи возможны. Теперь, однако, знаем. И каждый из нас мог убедится в глубине и прочности этой связи. Лазающий-Быстро бился с клыкастой смертью за своего двуногого, но и двуногий бился с клыкастой смертью за него, а по меркам его вида этот двуногий всего лишь котенок. Мы не можем судить обо всех двуногих по одному, но и отбросить этот пример мы не смеем. Мы должны узнать больше о них, об их орудиях и об их намерениях. Они слишком опасны, их слишком много и число их растет слишком стремительно, чтобы мы могли позволить себе не изучать их. В этом Лазающий-Быстро был прав… и все то, что делает их столь опасными, может, в то же время, сделать их могучими союзниками.»

Ни шепотка не пробегало среди слушателей. Все глаза были направлены на нее. Даже Сломанный-Зуб перестал хлестать хвостом, поскольку никогда не задумывался на тем, что двуногие могут сделать для Народа. Он был чересчур зациклен на опасностях, которые представляли пришельцы. Надежды Поющей-Истинно укрепились, когда она увидела колебания эмоций в его мыслесвете.

«Если другие наши собратья смогут – и решатся – создать подобные связи, мы многому научимся. Если они пойдут с теми, с кем создадут связь, чтобы жить среди двуногих, то они увидят намного больше, чем подсматривая из тени. Они расскажут нам все, чему научатся, помогут нам понять двуногих. И не забывайте суть этой связи. Двуногие, судя по всему, мыслеслепы. Этот двуногий, во всяком случае. Но, несмотря на свою слепоту, он осознает связь. Он чувствует любовь Лазающего-Быстро… и любит его в ответ. Я полагаю, что из доклада Лазающего-Быстро очевидно, что этот двуногий до встречи с ним считал его не разумнее наземных бегунов или озерных строителей. Теперь – дело иное, но все-таки он не может знать насколько же разумен Народ. И, скорее всего, нам лучше не раскрывать ему и его старшим насколько мы умны, поскольку лучше, когда тебя недооценивают. Но давайте установим больше связей с двуногими, если сможем. Давайте изучать их, и пусть те, кто установит эти связи покажут им, что мы не представляем угрозы для них. Мир велик, безусловно достаточно велик, чтобы разделить его с двуногими, если мы сумеем сделать их друзьями.»

На мокрый, быстро темнеющий лес опустилась тишина. А затем, так как это принято у Народа, по одному, по двое, появились мыслеголоса, делающие свой выбор.

Глава XI

Лицо Ричарда Харрингтона было бледным, когда мощные прожектора аэрокара высветили разбросанные обломки. Иконка аварийного маяка Стефани горела прямо в центре его ИЛСа* [1], указывая на то, что он находится прямо внизу, но в этом сигнале не было необходимости. Обломки разбитого дельтаплана были разбросаны по кронам трех деревьев, и продолжающееся молчание комма его дочери внезапно стало еще более пугающим.

Он не знал, что привело сюда Стефани, но она явно пыталась дотянуть до поляны, лежавшей чуть дальше, и Ричард двинул аэрокар вперед. Марджори сидела рядом с ним, тихая, но напряженная, и управляла прожектором правого борта заставляя его описывать широкие полукружия. Ричард как раз потянулся к управлению левым прожектором, когда она воскликнула.

– Ричард! Смотри!

Его голова повернулась по команде жены, а челюсть отвисла. Стефани сидела, прислонившись к подножию гигантского дерева, что-то прижимая к себе одной рукой. Ее одежда была разорвана и окровавлена, но она подняла голову, когда он смотрел на нее. Она взглянула на огни и, даже из аэрокара ему было видно выражение безграничного облегчения на ее исцарапанном и вымазанном кровью лице. Но и увидев это, и когда его сердце вздрогнуло от радости настолько интенсивной, что она была почти пыткой, он все равно примерз к месту от удивления, поскольку его дочь была не в одиночестве.

Жуткое месиво белых костей и разорванной плоти лежало чуть в стороне. Ричард достаточно изучал анатомию сфинксианских животных, чтобы опознать в ней полуободранный скелет гексапумы, но ни он, ни какой-либо другой натуралист, никогда не видел и не мог себе представить зрелище десятков и десятков и десятков крошечных «гексапум» окруживших защитой его дочь.

Он был удивлен своим собственным выбором слов, но только они описывали ситуацию. Они защищали Стефани, присматривали за ней и он понял – так, как если бы видел это своими собственными глазами – что именно они, чем бы они не были, убили гексапуму, чтобы спасти ее.

Но этим и исчерпывались его знания. Он мягко тронул Марджори за руку.

– Оставайся здесь, – сказал он спокойно. – Здесь нужна моя специальность, не твоя.

– Но…

– Пожалуйста, Мардж, – сказал он по-прежнему спокойным голосом. – Я не думаю, что есть какая-то опасность – прямо сейчас – но я могу и ошибаться. Просто оставайся здесь, пока я все выясню, хорошо?

Марджори Харрингтон стиснула зубы, но подавила непроизвольный приступ гнева, поскольку он был прав. Он был ксено-ветеринаром. Если бы проблема была в растениях, он бы положился на ее мнение; в данном же случае ей следовало положиться на него, как бы ни хотелось ей броситься к дочери.

– Хорошо, – неохотно сказала она. – Но будь осторожен!

– Буду, – пообещал он и открыл дверцу. Он медленно выбрался и очень аккуратно пошел по направлению к дочери, неся аптечку. Море пушистых, длиннохвостых существ расступалось у его ног, примерно на метр в стороны, а затем вновь смыкалось позади него и он буквально ощущал внимательные взгляды когда добрался до свободного пятачка вокруг Стефани. Одинокое создание сидело возле нее – меньше и стройнее остальных, в пятнистой коричнево-белой шубке, а не в от серо-кремовой, как у остальных – и он почувствовал взгляд его травянисто-зеленых глаз. Но не смотря на все признаки разума проявлявшиеся в этом изучении, все его внимание было обращено на дочь. Вблизи ссадины и пятна крови – кровь не ее, слава Богу! – были еще более заметны и желудок его сжался при виде следов ее травм. Ее левая рука висела, очевидно сломанная, ее правая нога была вытянута неподвижно вперед, и ему пришлось подавить слезы, когда он опустился на колени возле нее.

– Привет, детка, – сказал он нежно, а она повернулась к нему.

– Я виновата, папочка, – прошептала она и слезы хлынули из ее глаз, – Папочка! Я во всем виновата! Я…

– Ш-ш-ш, дочка, – голос его дрожал когда он погладил ладонью ее по правой щеке. – Для этого будет время потом. А сейчас давай просто отправимся домой, хорошо?

Она кивнула, но что-то в ее выражении сказало ему, что это еще не все. Он нахмурился, а затем его брови взлетели вверх, когда она распахнула куртку и открыла еще одного из существ крутившихся вокруг них. Он уставился на тяжело искалеченное животное, затем перевел взгляд на дочь.

Стефани прочла вопрос в глазах отца. Не было времени объяснять все – этим можно заняться позже, когда она примет безусловно заслуженное наказание – но она кивнула.

– Он мой друг. – Голос ее дрожал и был полон слез – голос ребенка надеющегося услышать от родителей, что проблему можно решить, поломки починить… друга спасти. – Он… он спас меня от гексапумы, – продолжила она, пытаясь удержать свой голос. – Он бился с ней, папочка – бился с ней за меня – и он так пострадал. Я… – Голос ее наконец сорвался и она уставилась на отца, бледная от изнеможения, боли, страха и горя. Ричард Харрингтон взглянул на нее, сердце у него разрывалось от ее страдания, и нежно взял ее лицо в ладони.

– Не волнуйся, детка, – мягко сказал он дочери. – Он помог тебе, а я помогу ему, чем смогу.

Лазающий-Быстро медленно-медленно поднимался из темноты. Он лежал на левом боку на чем-то мягком и теплом. Он моргнул. Он чувствовал боль своих ран и знал, что они тяжелы, но было что-то странное в том как именно он чувствовал боль. Боль была отдаленной, как будто что-то делало ее меньше, чем ей следовало быть. Он повернул голову, взглянул вверх, ища то, что он знал было там, и издал мягкий звук – жалкую пародию на его собственное урчание – когда увидел лицо его двуногой.