Александр Зорич - Три капитана Страница 21

— Пока в точности неизвестно, — пролепетала она, глядя на меня с робостью. — Но на глубине семи метров, по их словам, отчетливо различим объект, металлический. Дельтавидный… четырехметровой длины… около двух в поперечнике…

Она подняла на меня растерянные, уже почти испуганные глаза.

— Костя… но это же значит… А?

— Значит зонд. Беспилотный зонд. А ты что надеялась найти? «Звезду» в полной комплектации? Ракетоплан? Моли Бога, Тайна, чтобы эта железка оказалось зондом. Потому что там…

Тут и я позволил себе капельку романтики. Всласть помечтать — что может быть лучше для здоровья?

— Там, на борту зонда, может быть всё. Всё, о чем только способна мечтать такая сексапильная девица как ты.

— Ах ты…

Я вовремя пригнулся. Меховой унт, некстати оказавшийся на полу прихожей под ее маленькой ручкой, с гудением пронесся над моей макушкой в направлении двери…

…И врезался прямо в красную от ветрового беллонского загара физиономию Шадрина, как раз в ту минуту решившего заглянуть к нам в избу-гостиницу за новостями.

Надо же — никакой реакции, а еще дикий сын природы!

Глава 10

Надежин. Точка невозврата

Июнь, 2144 г.

Флагман Четвертой Межзвездной Экспедиции МКК-5 «Звезда»

Район Сатурна, Солнечная система

Мы уверенно приближаемся к орбите Гипериона — маленького естественного спутника, что кружится на расстоянии полутора миллионов километров от препоясанного кольцами газового гиганта по имени Сатурн.

Когда-то здесь летали только автоматические межпланетные станции размером с автомобиль, а теперь обретается орбитальный монстр «Прометей IV». Одного только научного персонала на станции человек сорок, а уж так называемого технического, то есть военных всех мастей — не счесть!

Всё главное начнется послезавтра. Послезавтра День-141 — дата выхода основной части экипажа из тестовой гибернации…

Ну а сегодня можно раскупорить бутылочку шампанского и перечесть «Женитьбу Фигаро»…

Хе-хе, какая еще женитьба, какого Фигаро? А вот бутылочку, пожалуй, можно.

Ну… за Сатурн!

Когда готовились к полету, у медиков ЦУПа — о конечно! — нашлись хитроумнейшие соображения касаемо того, что я должен лечь в тестовую гибернацию вместе с большинством других членов экипажа. Но я решительно настоял, что именно мне, капитану «Звезды», необходимо войти в состав первой полетной вахты.

(Не следует путать первую полетную вахту со стартовой! Первая вахта открывается после того как заканчивается стартовая! На стартовой вахте бодрствует весь экипаж корабля, а вот на первую остаются только четыре человека.)

Нет, я хотел в первую вахту вовсе не потому, что намеревался улыбаться в телекамеру, подобно моим предшественникам с «Гагарина» и других пилотируемых звездолетов. Экспедиция наша секретна. Официально «Звезда» и «Восход» вообще не существуют, так что какой-либо социально полезной нагрузкой наш отлет не отягощен.

Но мысль о том, что отрезок маршрута от Марса до Сатурна «Звезда» пойдет без своего капитана, была для меня нестерпима. Вот поэтому-то я поставил одним из условий своего предстоящего командования кораблем обязательное бодрствование в первую вахту. Благо тогда еще условия ставить было возможно.

Меня в моем решении поддержал и Васильев, КБТ (криобиотехник).

КБТ — важнейший член экипажа фотонного звездолета. А вовсе не я, как бы мне ни хотелось обратного.

Именно КБТ отвечает за гибернацию. За то, чтобы каждый член экипажа разместился в своем гробу хрустальном со всем возможным комфортом. Чтобы уход в физиологическое запределье, в управляемую летаргию, прошел не как-нибудь, а за-ме-ча-тель-но. И, главное, чтобы потом, спустя сотни и тысячи дней, все мы раскрыли глаза и наши легкие, расправляясь, сделали первый вдох. Не судорожный, не свистящий! А самый нормальный, обычный вдох.

Вспоминаю нашу первую встречу…

Васильев был для меня человеком совсем новым, в деле непроверенным. Я с ним обстоятельно побеседовал. Нашел, что мне весьма импонирует его позиция сугубого прагматика, в чем-то даже педанта. Именно таким я и хотел видеть своего криобиотехника — трезвым, расчетливым, хладнокровным, умеющим всегда встать над эмоциями.

На первой встрече с экипажем «Звезды» Роберт — так зовут Васильева — сказал:

— Обеспечивать жизнедеятельность двух десятков человек в течение восьми тысяч суток на борту такого большого космического корабля как «Звезда» современная техника, в принципе, может. Но рисков слишком много. Поэтому основную часть времени каждый из нас пролежит в гибернации. Как на пути туда, так и на пути назад.

Он окинул внимательным взором всех космонавтов.

— Вы ведь, надеюсь, собираетесь еще и возвратиться, нет?

Ответом ему было всеобщее оживление в кают-компании, имитировавшей соответствующий отсек «Звезды», и усмешки космонавтов, людей в большинстве своем бывалых и тертых.

— А как же принцип наноаквариума? — Осведомился лингвист Щедриков. — Ведь вроде бы научились запускать на борту кораблей все вещества по замкнутому циклу регенерации? Особенно сейчас, когда бортовые реакторы могут обеспечивать всё это энергией в течение десятилетий?

Щедриков задал свой вопрос совершенно спокойно, без вызова и подначки. Еще один кирпичик в стену моей уверенности, что психологический климат в экипаже будет умеренно континентальным.

И все же я с удовлетворением отметил, что вопрос задал человек, не входящий в первый десяток списка личного состава, человек, относящийся к «пассажирам». Ведь в первом десятке значатся люди, без которых корабль не переживет даже минимальных поломок.

Вопрос был все-таки из области любительщины, и Васильев ответил в присущей ему манере: по существу.

— К сожалению, Георгий Владимирович, — (уже к первой встрече Васильев знал всех членов экипажа «Звезды» по имени-отчеству), — полная рециркуляция кислорода и жидкостей вкупе с нашими плантациями, оранжереями и белковыми синтезаторами — это всё вместе достаточно капризная штука. Никто не даст полной гарантии, что система не разладится и мы сможем прожить на «Звезде» безбедно полтора десятка лет. А потом еще столько же в ходе возвращения. Поэтому, не вдаваясь в детали, скажу главное. Реалистический инженерный расчет сделан таким образом, чтобы наш экипаж, в случае чего, смог некоторое время поддерживать работоспособность при условии полного выхода из строя СЖО. Вне зависимости от состояния оранжерей, белковых синтезаторов и водоочистителей мы сможем питаться, упрощенно говоря, тушенкой, шоколадом, витаминами и питьевой водой из резервных баков. В действительности же наш рацион составлен из ста семидесяти различных наименований. И вот такого рода рацион рассчитан на 600 полетных дней. И еще на 600 дней пребывания в целевой системе.

— А если возникнет необходимость пробыть в целевой системе, скажем, 700 суток? — Спросил кто-то из дальнего угла кают-компании.

— Если возникнет такая необходимость… — Васильев сделал паузу.

Лицо криотехника было бесстрастным и строгим, как у Пекарева, преподавателя математики в академии, которого я запомнил на всю жизнь благодаря его упорному, прямо-таки маниакальному пристрастию вызывать к доске кадетов исключительно на букву «Н».

— …Если возникнет такая необходимость, — повторил он, — то на обратном пути одно из двух. Либо оранжерея нас все-таки прокормит, либо придется совсем не вылазить из гибернации… Сократить вахты до трех человек, до двух… Так что будем дружить, — подытожил Васильев и неожиданно подмигнул аудитории.

На сей раз ответом ему было всеобщее молчание.

Впрочем, Васильев и не нуждался в комментариях. А сразу по окончании встречи он представил мне список предложений по первой полетной вахте. В списке бодрствующих значился и я.

«Что ж, кажется, сработаемся», — подумал я тогда.

Первая вахта «Звезды», открывшаяся в День-36 после того как большинство членов экипажа легло в тестовую гибернацию, включала меня, первого пилота, инженера-двигателиста Каплана и старшего инженера Изюмцева.

В ведении Каплана находились все двигатели корабля, но в первую очередь, конечно, ГЭУ, то есть субсветовой фотонный движок. Ну а в ведении Изюмцева находилось вообще всё, включая и ГЭУ тоже!

С Эдиком Изюмцевым у меня были три совместных межпланетных полета и один спецрейс, назначение и цели которого раскрыть по сей день не имею права. Во всех этих полетах Эд проявил себя суперпрофессионалом и опытным эксплуатационщиком космической техники, знающим до последнего винтика любой корабль и способным держать ответ за каждый его агрегат.

Но Изюмцев был не просто хорошим эксплуатационщиком. Был он настоящим подвижником, неукротимым покорителем космоса. В самые критические минуты Эд показывал себя настоящим мужиком, верным товарищем и одновременно — авторитетом для всех, не слабее даже моего собственного, командирского. Поэтому когда я узнал, что старшим инженером на «Звезду» поставлен Изюмцев, на душе сразу потеплело. Я твердо знал: случись что, и он первым встанет во главе борьбы за живучесть «Звезды», а если потребуется, то и за спасение экипажа.