Генри Олди - Вожак Страница 24

— Не хочу видеть, как всё закончится. Пусть шлют на передовую. Хотя скоро везде передовая будет… Лучше в бою, чем сидеть и ждать. Тут больше ловить нечего…

В груди у Золина потеплело, словно там зажглось маленькое солнышко. Было приятно сознавать, что он не один такой. Вот, единомышленник. Золин повернул голову и увидел, как мужичок у стены сделал пометку в блокнотике.

— Ты это… — растерялся качок. — Боевой дух подрываешь, да?! Это ханыги дохнуть должны, а не мы, понял?! Ах ты, тля…

Набычившись, сжав кулаки, он шагнул к очкарику. Неожиданно для самого себя Золин заступил качку дорогу.

— Остынь! — голос сорвался, «пустил петуха», но это было не важно. — Досками, чем угодно… Он всё правильно сказал. А ты… А ты хоть до старости воюй!

Мужичок спрятал блокнот.

— Ты и ты, — он указал на Золина с очкариком. — Следуйте за мной.

— А очередь? — возмутился очкарик. — Потом опять занимать?

— Следуйте за мной.

Мужичок извлёк из кармана пластиковую карточку удостоверения — алую, как восходящее солнце.

— Говорю тебе: здесь они. Над нами висят.

— Где?

— Здесь.

— «Армия призраков на орбите!» «Гипнотизёры-убийцы из открытого космоса!» Наймись к киношникам — озолотят…

Хохотнув басом, старшина Эхекатль приложился к фольгированному пакету с октилем. На боевом дежурстве разрешалось пить только безалкогольный октиль. Этот, кстати, ещё ничего — на вкус почти как правильный, восьмиградусный. И всё равно — дерьмо…

— Забыл, как оно свалилось? — упорствовал напарник. — Общая тревога, боевая готовность, дым до небес… Ничего ведь не было! Ничего и никого. И вдруг — р-р-раз! — вся орбита в засечках! Поле у них маскировочное…

— Поле-шмоле… Хрена им на орбите три месяца киснуть? Энергию на своё поле жечь? Хотели бы напасть — давно напали бы. Умотали, точно тебе говорю!

— Разведка, — капрал Тенок стоял на своём. — Информацию собирают…

— Ни хрена себе, разведка! Целый флот!

— Это для нас — флот. А для них, может…

Запищал звуковой сигнализатор. Дежурные уткнулись в экраны локаторов, лихорадочно переключая диапазоны:

— Есть засечка! Координаты 2-7-14, высота семнадцать пятьсот!

— Подтверждаю!

— Дать запрос на стандартной частоте!

— Есть дать запрос!

— Что за…

— Ишкуина мать его! Объект пропал!

— Подтверждаю… Нет, вот он!

— Запрос!

— Не отвечает…

— Докладываю по команде!

Эхекатль сорвал с рычага трубку прямой связи:

— Докладывает старшина Эхекатль! В зоне слежения обнаружен неопознанный объект! На запрос не ответил. Передаю координаты…

Ракетный комплекс успел захватить цель. Звено перехватчиков, стремительно набирая высоту, уже выходило в заданный квадрат. Пальцы бортстрелков легли на гашетки и пусковые кнопки. В этот решающий миг неопознанный объект — гадюка долбаная! — вновь исчез с экранов радаров.

Навсегда.

— Здесь они! — Тенок вытер вспотевший лоб.

— Иди ты…

Спорить с капралом старшине расхотелось. Старшина предвкушал увольнение: бар «Пейотль», где он наконец-то хлебнёт от души. Четыреста пьяных кроликов Сенцон Тоточтин тому свидетели!

Техники «Бешеного» получили жёсткий нагоняй. Их сочли виновными в том, что у атмосферного зонда временно отказало камуфляжное поле. Техники промолчали, твёрдо зная, что они тут ни при чём. Остров Цапель преподносил кораблям Лиги сюрприз за сюрпризом.

Этот был из мелких и безобидных.

Слепой карлик дремал на лавочке.

Над карликом цвело тюльпанное дерево. Фонтан, взрыв, фейерверк темной зелени и кипящего огня — на Китте тюльпанные деревья цвели, почитай, круглый год. Венчики, собранные в пышные соцветия, ближе к вершине были оранжевыми и красными, но в большинстве своём раскидистые ветви усыпал густой пурпур, отороченный по краю зубчатой каймой из золота. Облетая, лепестки дождём сыпались на забор, тротуар, лавочку, карлика.

Пурпур и золото.

Чтоб вы сдохли, золото и пурпур…

— Так и будешь стоять? — спросил Папа Лусэро.

— Насиделся, — трибун Тумидус шагнул ближе. — Отдыхаешь?

— Ты думаешь, я их ненавижу?

— Кого?

— Астлан. Ненавижу, да?

Казалось, Папа Лусэро продолжает разговор, случайно прерванный минуту назад. Он ждал меня, подумал Тумидус. Он нарочно сел под деревом, где всё напоминает мне, как мой коллант вытаскивал Папу из Крови. Старый хитрец. Несчастный старый хитрец…

— Это ты их ненавидишь, — не дождавшись ответа, Папа вернул инициативу, как мяч, на свою сторону поля. — Хорошо, не ты лично. Вы, помпилианцы, все скопом. Месть — шило в вашей заднице. А я ненавижу Кровь.

— Как можно ненавидеть звёздную систему?

— Ты прав. Не Кровь — солнце. Сердце, качающее эту кровь. Ненависть к солнцу — такой вариант ты одобряешь?

Тумидус присел рядом. Взял лепесток, растер в пальцах:

— Папа, ты устал. Давай о другом.

— Не давай. Солнце Астлантиды — гигантский коллант. Ненависть к колланту — теперь мы ближе к правильному ответу? Обычные колланты, вроде твоего, мобильны. Огромные, если верить астланам, стационарны. Но суть-то не меняется… Еще недавно мы, антисы, считали вас, коллантариев, младшими братьями. Слабыми, нуждающимися в опеке, защите. Мы любили вас, любили и жалели. И вот — коллант-великан, способный стереть меня в порошок, сожрать, растворить в себе. И вот — коллант-малютка, способный заключить меня в объятья, вытащить из Крови, верней, из желудочного сока. Ты не поверишь, но в первые дни я ненавидел вас одинаково: твой коллант и солнце Астлантиды. Знаешь, почему?

— Ну?

Тумидус задал вопрос из уважения к Папе. Он и так знал, почему.

— Мы, антисы — сила. Больно узнать, что ты — не вполне сила. Что сила бывает разной. Умники называют это: крах мировоззрения. Я скажу проще: пуп надорвался.

— Мне уехать? — Тумидус встал.

Карлик долго молчал. Из-под лавочки высунулась лохматая голова, зевнула, демонстрируя зубастую пасть. Опустив руку, Папа погладил собаку. Влажный язык с благодарностью тронул Папину ладонь, и животное вернулось к блаженному сну.

— Я тебя обожаю, — сказал карлик. — Тебя и твой коллант. Вы и под шелухой похожи на людей, а я не могу ненавидеть людей. Лишен, знаешь ли, такого ослепительного счастья. У меня даже с астланами не срастается. Только с солнцем: мания величия в острой форме. Я, который под шелухой — паук. Я — паук, солнце Астлантиды — сердце. Ненавидеть сердце — это можно. Это мне позволено. Тихо сгорать от ненависти, сидя на лавке под забором… Ты в курсе, что я боюсь выходить в большое тело?

Лишь сейчас военный трибун Тумидус понял, что по ту сторону забора царит мёртвая тишина. Смолк гвалт жён, галдёж детей. Прислушавшись, он уловил слабое шарканье: так ходят в комнате смертельно больного, стараясь не нарушить хрупкий покой. Калитка открылась, наружу выглянула старшая жена Папы Лусэро. Увидев трибуна, она мелкими шажками приблизилась к лавочке.

— Ой, беда, — без выражения сказала женщина. — Ой, бвана, беда…

— Иди в дом, — велел ей карлик.

— Ой, бвана… Папа ушёл, нет с нами Папы…

— Иди в дом, дура.

— Нету, который месяц нету совсем…

Цвет лица Папы стал пепельным. Это из-за меня, понял Тумидус. Наверняка он слышит плач жены не в первый раз. Но впервые — при мне. Сожалея, что стал лишним в скользкой ситуации, немым свидетелем семейной сцены, Тумидус наблюдал, как карлик тянется рукой под лавочку — и вместо того, чтобы ещё раз погладить собаку, вытаскивает наружу белую трость. Ставит перед собой, кладёт руки на набалдашник, выточенный в виде атакующего паука; опускает щетинистый подбородок на тыльную сторону ладони…

Десантура, трибун проморгал главное. Он сообразил, что происходит, когда трость уже рассекла воздух. Жена завизжала: удар пришелся ей в филейную часть тела. Визг взлетел в зенит, рухнул, сменился истошным воем. Крашеный бамбук охаживал несчастную, демонстрируя отличное знание анатомии.

— Сяду! — орал Папа. — Сяду за хулиганство!

Трость свистела, плясала бледной молнией.

— За побои средней степени! За тяжкий вред, причиненный здоровью!

— Ой, бвана!.. ой, спаситель наш…

— За неизгладимое обезображивание лица!

— Ой, бвана!.. ой, радость…

— Сяду! Но тебя, говна кусок…

— Сестры! — женщина бегом кинулась во двор. — Ой, счастье!

И поверх забора разнеслось ликующее:

— Папа вернулся!

— …Внимание! Десять минут до начала фазы ноль! Повторяю: десять минут до начала фазы ноль. Отсчёт пошёл.