Александр Зорич - Пилот особого назначения Страница 27

Они не пытались закрыть все сферу системы Альцион контролирующими полями — слишком затратно и незачем. Но они закрыли планету в оптическом, гравитационном и радиодиапазонах. И они поставили узконаправленный гиперболоид…

Когда «Левиафан» скользнул по Х-матрице…

Когда Х-двигатели сотворили чудо…

Под матерыми базальтами Инды, изрытыми позитронными бурами Больших Пожирателей, сотворилось иное, злое чудо.

Транслюксоген — совсем немного, всего четыре килотонны — брызнул под адским давлением из танков по периметру экваториального канала. Электромагнитные катушки ожили и благодарно приняли ток. Трансвещество, полученное при температурах и давлении ударного фронта сверхновой, забурлило, вспенилось и понеслось по контуру циркуляции, всё ускоряясь.

Когда скорость обращения достигла околосветовых показателей, блокиратор гиперболоида — квадрат тормозных стержней километровой площади — поднялся из активной принимающей зоны, окруженной миллионом тонн эсмеральдита. Заработал пионный реактор, подавая ток на контур, где в мгновение образовалась направленная виртуальная масса, равная массе планеты, и зеркало мазнуло по туманному небу невидимым колдовским конусом.

Грандиозная энергия разогнанного транслюксогена была сконцентрирована гиперболоидом и выплеснулась на миллиарды километров, далеко за пределы притяжения Альциона.

А там…

В Х-матрице, складчатой по природе, поднялась суперскладка — гребень, который торчал среди единообразия фрактала, как указательный палец над кулаком.

Бесконечные минуты шла сия дробноразмерная волна через ады Х-матрицы…

«Левиафану» не повезло столкнуться с системой пассивной безопасности стоянки ягну.

Рейдер, по сути не летящий, а падающий в подпространство, меж его складок, напоролся на асимметричную стену, невозможную в природе фрактала. И он рикошетом вылетел из Х-матрицы.

Дьюары Х-движения не выдержали нагрузки, которая скачком превысила допустимые нормы на порядок. Корабль кувырком вышел в обычную эвклидовость. Члены экипажа, от капитана до механика, вдруг превратились в безвольных амеб, которые видели, как их судно несет прямиком в атмосферу неведомой, зловещей планеты и не могли пошевелить даже пальцем ради своего спасения.

По отсекам метался лишь одинокий инженер Степан Павлович Приходько, не понимавший, что случилось: с двигателями, кораблем, экипажем, Х-матрицей, непостижимой и незыблемой.

Он пинками загнал мычащих коллег в бронированную цитадель центрального отсека и заблокировал переборочные ворота снаружи. Сам же припустил в двигательный, бороться за живучесть, пытаться реанимировать хоть что-то, что на этом несчастном корабле еще могло работать…

Практическая астрография не радовала. Совсем не радовала. Я стоял в полном одиночестве над стационарным планшетом, так и этак вертя голограмму системы Альцион. Планшет жил в «ученой» выгородке Склада № 5, на Грозном.

Эскадрилья Особого Назначения сидела (а также лежала, слонялась и разлагалась) в расположении Тринадцатого Сектора Новогеоргиевского космодрома. Вовсе не потому, что «мы к земле прикованы туманом», как поется в древней песне. С тех пор, как те ноты легли на бумагу, минули века, и для флуггеров нет нелетной погоды — по крайней мере, если мы говорим не об атмосфере газовых гигантов. А вот нелетное состояние очень даже есть.

Нас, всю эскадрилью, будто обухом по голове хватили, когда барраж из четырех разведывательных зондов сообщил: «Левиафан» в расчетной дельта-зоне не появился.

Следовательно, мы остались без Главного Начальника. Хотелось надеяться, что временно — однако с надеждой выходило не очень. Лично у меня уж точно.

Два вопроса, связанных с воинской практикой, встали как… м-м-м… в общем, крепко встали, как зверь, на двенадцать часов!

Первое: как воевать будем? Нам даже никто приказа отдать не мог, ведь официально мы не только никому не подчинялись, мы даже не существовали.

Второе следовало из первого: что будет с нами? Ну вот так, по-простому? Пока нас прикрывала могучая тень товарища Иванова, мы были секретными пилотами особого назначения, такими таинственными, что даже ГАБ не смело чирикнуть: кто это оккупировал родной Сектор 13 и здрасьте не говорит?!

А теперь? Куда нас всех без отца-командира, учитывая ой какие непростые биографии?!

«И понесло же тебя, товарищ Иванов, к черту на рога, — думал я. — Самурай, блин, монополь Дирака тебе в пульсар…»

Я ворочал голограмму с боку на бок. Вот Альцион. Ладонь на себя, пальцы в стороны — увеличение и приближение. Голубой гигант.

Щелчок, возле картинки возникла сопроводительная цифирь. Класс B9 III — ничего особенного. Вот Береника, с которой мы недавно столь удачно слиняли. Еще пять ледышек на дальних, очень дальних орбитах — бесполезные скопления льда и пыли, вроде нашего Плутона. Не планеты — недоразумение.

Пояса астероидов… что-то их многовато в системе… Ягну над чем-то потрудились? А вот жирный, очень жирный газопылевой диск. Его внутренний край сереет примерно в десяти миллионах километров от Береники.

Над диском должен был материализоваться «Левиафан». И не материализовался.

Тысячи парсеков от Солнца, тысячи парсеков от Грозного. Далековато. Естественно, никакие наши средства обнаружения не могут контролировать на таком расстоянии выход корабля из Х-матрицы. Но в ходе первого рейда нами были выпущены в систему Альцион четыре больших БПКА (в просторечии — разведзонда) «Метеор». В числе прочего они должны были засечь прилет «Левиафана» и сразу же отбить нам депешу по Х-связи.

Да и сам «Левиафан» на связь обязан был выйти! Это ж вам не жене забыть позвонить! (Что тоже свинство, не спорю. Но подобная забывчивость на службе не просто свинство, а преступление!)

«Ну и куда ж вы делись, черти?!»

Такая мысль мучила не одного меня. Причем, я уверен, что люди более звездатые погонами мучились куда сильнее. Где, где они, с крупнокалиберной компетентностью?!

В унисон мыслям чавкнуло кольцо сфинктерного входа. (Ученый хлам располагался в обычном для нас надувном модуле со всеми туристическими последствиями для антуража.)

— Здравствуй, Андрей.

— Наше вам!

— Андрюша.

— Салют, лейтенант!

Я обернулся. Пожалуйте: Ревенко, Разуваев и Космолинский — непонятного звания гражданин в штатском, который заведовал у нас наукой. «Андрюша» — это, конечно, прекрасная капитан Браун-Железнова. Теоретически «Андрюшей» меня мог приласкать и Сантуш, но из уст Александры оно гораздо приятнее.

Капитан выглядела нехорошо: прическа в растрепе, глаза красные — сразу видно: плакала.

Поручкались.

Зареванные глаза Саши сообщили, что сегодня я именно Андрюша, то есть — дробь службе.

— Вникаешь? — поинтересовался Космолинский, засовывая ученые руки в голограмму.

— Скажи, Саша, что, никаких вестей? — спросил я, проигнорировав риторический вопрос науки.

— Молчат, проклятые.

Сеня Разуваев обнял ее за плечи, тряхнул неуставным своим чубом и принялся утешать.

— Ой, ну шо вы, товарищу капитану! Шаланда наша вон куда шнобель сунула! Тут бикицер не выйдет — далековато! Еще двух суток нет, а вас уже штивает, як на волне. Спокойнее треба! — Ударение на первое «е», одессит, мля.

Саша вежливо, но настойчиво спихнула его руку и отошла в сторону. В мою сторону, за что ей огромный мерси.

— Однако непорядок, — констатировал Ревенко, как водится, бдительный. — Я понимаю: вышли в дельта-зону, напоролись на неприятности, все умерли. Но Х-связь-то есть! «Метеоры» летают! Сообщение послать! «У кого жена, брат, мы не вернемся назад!»

— «Зато будет знатный кегельбан. И старший ответил: есть, капитан», — машинально продолжил цитату Космолинский, гипнотически и бесполезно вращавший голограмму.

Делать этого явно не следовало, так как капитан у нас был совсем не такой железный, как в бессмертном стихе. Саша всхлипнула, уложила лицо в ладошки и принялась дрожать. Галантный одессит Разуваев моментально смахнул с банки стопку планшетов и усадил ее, всячески ободряя.

— Та они не за цэ говорили, цэ ж пустой базар, цикависти ради разговору!

— М-да. — Только и смог сказать ваш покорный слуга, беспомощно посмотрев на Сашу. — Слушай, Артем, а если предположить, что «Левиафан» из Х-матрицы вообще не вышел? Ну вот так: вошел и там остался? Это ж пространство дробной размерности, бес его знает, как там оно…

— Бред, — прокомментировал Космолинский.

— Ты в Академии своей вообще чему учился, голубь мира? — Это Ревенко, которому и был адресован вопрос.

— Ладно, ладно, я ж так, в формате предположения! — Мне пришлось для надежности отрицать свои слова взмахами ладоней.