Виктор Точинов - Мёртвые звезды Страница 29

И мне сейчас отчего-то втемяшилось в голову, что эта случайность произошла-таки… Как на грех, со мной и сейчас.

— В машину лезь, падла! — отреагировал старшина Володя на мои сомнения.

Лейтенант одарил его далеко не ласковым взглядом, но вслух повторил ту же самую мысль:

— Садитесь в машину, Юрий Сергеевич.

Да я и не против… Похоже, полюбовно расстаться нам не удастся. А коли уж придется разбираться по полной программе, то лучше сделать это без свидетелей.

Шагнув к джипу, я впервые пригляделся повнимательнее к последнему, третьему менту. До сих пор он тихо и скромно держался позади, не участвуя в разговоре. И я почти не обращал на него внимания. А зря, персонаж любопытный… Его погоны украшали три «сопли» — сержант, якобы. Но возраст далеко не сержантский, и вид солидный, начальственный, да и серая форма сидела как-то неловко, мешковато, словно бы с чужого плеча. Стоял как-бы-сержант, опираясь одной рукой о крыло джипа, а в другой…

Последние сомнения отпали. В другой руке я разглядел свернутый в аккуратную бухточку провод. Шнур от какого-то зарядного устройства — на конце имелся характерный разъем, вставляемый в автомобильный прикуриватель. Именно такой шнур нашли на трупе Сурикова. Затянутый вокруг шеи…

Лейтенант распахнул заднюю дверь, и, едва я сел в джип, тут же втиснулся следом, сдвинув меня на середину сиденья. С другой стороны плюхнулся «сержант». Герой Володя уселся спереди, на водительское сиденье.

Все в сборе, можно бы и начинать. Но я промедлил, предоставляя право первого хода оборотням в погонах. Интересно, сразу приступят к делу или еще поломают комедию?

Комедия не затянулась.

— А машина-то у вас угнанная, Юрий Сергеевич, — сказал лейтенант так, словно весьма сочувствовал этому обстоятельству. И тут же сменил тон на резкий, командный:

— Руки вперед протяните!

Звякнули наручники, извлеченные из-под оранжевой накидки, — устаревшего образца, металлические и массивные. «Сержант», не скрываясь, разматывал свой шнур.

Я не стал перечить и протянул руки вперед. Но на том моя законопослушность и закончилась.

Очередь к единственной работающей кассе круглосуточного гипермаркета оказалась небольшая, человек пять, — но продвигалась крайне медленно. Судя по неловким действиям девчушки-кассирши, работала она здесь не то первый, не то второй день.

За два человека перед Стрельцовым и Людмилой стояла старушка — маленькая, вся какая-то усохшая; в корзине — два пакетика каши быстрого приготовления. И, как полагается старушкам, любительница варить по ночам кашу брюзжала — негромко, под нос, словно бы сама себе, но явно имея в виду аудиторию покупателей. Несла по кочкам нынешнюю власть, нынешние порядки, ну и нынешние цены, конечно… Вспоминала золотой век — богатую, сытую и свободную жизнь тридцатипятилетней давности. Время старушка, впрочем, не конкретизировала, говорила попросту: «при демократах».

— Разве же при демократах очереди были? Да ни за что! Идешь по улице, а вдоль нее ларьки сплошным рядком — и редко-редко у какого покупатели, и то один-два, не больше — подходи, отоваривайся в свое удовольствие. Так патриоты проклятые всё бульдозерами посносили… Кому мешали те ларьки, спрашивается? И сами деньги зарабатывали, и простым людям польза… На рынках, помню, при демократах айзербуды сидели, да прочий народ южный — мимо прилавка идешь, так они тебя за рукав: подходи, выбирай, дорогая! — прямо травой под ноги стелются, лишь бы купила что-нибудь… Если поторгуешься, так и вообще чуть не полцены сбросят, — очень уж это дело любили. А нынче? Выгнали черных, на всю страну из ящика кричали: «Российские рынки — российскому производителю!» Зашла я тут на Алсуфьевский, черешни внуку купить, видала тех производителей. Раньше ряды от продавцов ломились — а теперь лишь кое-где сидят, ну и зачем было черных гнать, спрашивается? Сидит русская фифа за прилавком, губы красит. Я ей: почем черешня, девушка? А она: подождите, я занята! Уж вижу, чем ты занята, пр-р-р-роизводительница расейская… Докрасила, наконец, — восемьсот рублей, говорит. А подешевле? Восемьсот рублей. А если два килограмма? Восемьсот… Заладила, как попугаиха. Купила, что делать… Дома смотрю — так в низ пакета эта стерва гнилой да червивой накидала, сверху хорошей присыпала. Да разве ж при демократах такая черешня на рынках была? Ягодка к ягодке лежала, хоть сейчас на картинку… А деньги нынешние? Разве ж это деньги? При демократах-то зарплату получишь, так хоть в руках ее подержать можно. Хочешь — трать, хочешь — нищему в шапку кинь. А нынче цифирьки на экране засветились — вот, мол, твоя пенсия пришла на счет… Что мне те цифирьки? Деньги мои где, я вас спрашиваю? Кто их крутит-вертит? Вы мне их в руки дайте, я вам говорю! Деньги мои где?! — уже в полный голос спросила старушка у девушки-кассирши.

— Девяносто шесть восемьдесят, — устало ответила та.

Старушка, негодующе фыркнув, протянула смарт, дождалась, пока автомат спишет необходимую сумму, и гордо прошествовала к выходу, унося свою кашу.

— Зато со сдачей теперь не дурят, — послышался сзади рассудительный негромкий голос, явно принадлежавший пожилому мужчине.

— И прежде не дурили, — тех, кто считать умеет! — немедленно откликнулась вальяжная и весьма упитанная дама неопределимого возраста, подталкивающая перед собой тележку, с горой наваленную всевозможными упаковками. Стрельцов подумал, что дама наверняка математический гений, если способна сосчитать в уме общую стоимость своих покупок.

— Да и очередей раньше хватало! — с прежним апломбом продолжала гениальная дама. — В каждом отделе своя касса — настоишься, пока всё купишь!

В разговор вступил не совсем трезвый мужичок:

— Зато пока стоишь, так и прикинешь, чего купить-то, лишнего домой не попрешь… А теперь, пока до нужной полки дойду, — то одно перед глазами, то второе, то третье, руки сами тянутся, в корзину пихают…

Судя по тому, что в корзине его красовалась лишь одинокая бутылка водки, к стеллажам с продуктом первейшей необходимости этот покупатель прошествовал с крепко зажмуренными глазами.

Дальнейшую дискуссию Стрельцов и Людмила уже не слышали — кассирша, неуверенно нажимая на клавиши, наконец закончила оформлять им покупки.

…Пять лет назад дом-башню в тридцать шесть этажей как раз достраивали, и большая часть квартир в ведомственном доме предназначалась сотрудникам ФСР. Мог рассчитывать на новую служебную жилплощадь и подполковник Стрельцов, да не сложилось, — загремел на Грумант, разжалованный в капитаны.

Он хотел сказать Людмиле, что они вполне могли быть соседями, если бы… Подумал и не сказал ничего. Но вокруг посматривал с любопытством, словно довелось увидеть отдельную грань своей альтернативной, не сложившейся судьбы…

— А ведь тебе досталась квартира на тринадцатом, — сказал Стрельцов, когда лифт закончил отсчитывать этажи и остановился. — Не суеверная?

— На четырнадцатом, — возразила Людмила, выходя с кабины с зеркальными стенками. И в доказательство своих слов указала пальцем на цифры «1» и «4», украшавшие стену.

— Тринадцатый, — упрямился Стрельцов. — Просто нумерация на американский манер — после двенадцатого сразу четырнадцатый. Я следил за цифрами на индикаторе.

— А вот и мимо… Тринадцатый и в самом деле есть, но нежилой. Технический. Насосы там стоят — без них вода на тридцатый шестой не поднимается, и генераторы автономной электростанции, и еще что-то… Но на лифте так просто туда не попасть, кодовый ключ нужен. Для генеральских апартаментов на трех последних этажах — тоже.

Стрельцов подумал, что на техническом, без окон и дверей, этаже дома, строившегося при активном участии ФСР, вообще может отыскаться много чего любопытного. Вплоть до звукоизолированной комнаты для допросов с пристрастием.

В квартире Людмилы ничего не свидетельствовало о том, что здесь живет офицер грозной конторы. Обычное однокомнатное жилище одинокой тридцатилетней женщины…

Хозяйка первым делом прошла в ванную, переодеться. Затем на кухню, пообещав, что поздний ужин будет готов минут через двадцать. Стрельцов, оставшись один, раскрыл принесенную с собой папку с документами, достал досье журналистки Илоны Модзалевич — изучить его так и не успел. Пробегал глазами строчки, с трудом вникая в их смысл: ничего особенного, достаточно стандартная и достаточно успешная карьера… Потом вдруг вернулся ко второму абзацу, прочитал еще раз, закрыл глаза и задумался: диплом Илона получила в вузе достаточно престижном, хоть и не в государственном, — в Смоленском университете журналистики. А значит…

Что это значит, Стрельцов понять так и не успел. Перед его закрытыми глазами вертелась какая-то дикая мешанина из обрывков сегодняшних встреч и разговоров: белокурая бестия Моргулис сидел отчего-то за столом Барсука, установленным непонятно зачем в притоне моргунов, — и говорил, говорил, говорил что-то, вроде и по-русски, но смысл фраз ускользал, исчезал в то же мгновение, когда они доносились до слуха Стрельцова, а сидевший рядом Жоржик Измайлов понимал всё, и постоянно мерзко подхихикивал, не то над словами Моргулиса, не то над стрельцовским непониманием; а по комнате медленно парили красные пузыри, иногда лопались, разбрызгивались мерзкими липкими кляксами, — и Стрельцов знал, что это кровь Илоны Модзалевич, и не мог взять в толк: почему? отчего? — ведь не ее же застрелили в невесомости…