Кен Лю - Моно-но аварэ Страница 3

Папа продолжил:

Поникший цветок,Жёлтый, как лучи Луны,Тонок этой ночью.

Я кивнул. Образ одновременно казался мне и таким мимолётным, и таким постоянным. Это было похоже на то, как я ощущал время, когда был младше. И это заставляло меня немного грустить и радоваться одновременно.

— Всё проходит, Хирото, — произнёс папа. — То чувство в твоём сердце, оно называется «моно‑но аварэ». Это ощущение бренности всего в жизни. Солнце, цикада, Молот, мы сами; всё это — члены уравнений Джеймса Клерка Максвелла, и всё это эфемерные структуры, которым предназначено исчезнуть, чему‑то всего за секунду, а чему‑то за эон.

Я оглянулся вокруг: чистые улицы, медленно идущие люди, трава, вечерний свет, и я знал, что всё занимает своё место; всё было в порядке. Папа и я продолжали идти рядом, и наши тени касались друг друга.

И хотя Молот висел прямо над нашими головами, я не боялся…

…В мою работу входит наблюдать за россыпью индикаторных лампочек. Панель передо мной немного похожа на гигантскую доску для игры в го.

Большую часть времени это чрезвычайно скучное занятие. Огоньки отмечают напряжение различных участков солнечного паруса, с периодичностью в несколько минут они загораются и гаснут по одной и той же схеме, которая соответствует тому, как мягко изгибается солнечный парус под истончающимся светом далёкого светила. Я знаю этот повторяющийся ритм так же хорошо, как дыхание спящей Минди.

Мы уже достигли хорошей доли скорости света. Ещё несколько лет — и будем двигаться с такой скоростью, что сможем направиться к 61 Девы и её первозданным планетам, оставив Солнце как забытое детское воспоминание.

Но сегодня ритм огоньков вдруг изменился. Было ощущение, что один из индикаторов в юго‑западном углу мигает на какую‑то долю секунды быстрее.

— Навигационная служба, — произношу я в микрофон, — говорит станция альфа слежения за парусом. Подтвердите, что мы на правильном курсе.

Минуту спустя в наушниках слышится голос Минди, в нём чувствуется небольшое удивление.

— Мы немного отклонились от курса. Что случилось?

— Пока не знаю.

Я смотрю на панель перед собой: один упрямый огонёк, мигающий не в такт, выбивающейся из общей гармонии…

…Мы с мамой поехали в Фукуоку без папы. Она объяснила:

— Мы собираемся за подарками на Рождество. Мы хотим сделать тебе сюрприз.

Папа улыбнулся и покачал головой.

Мы шли по улицам, забитым людьми. Это было последнее Рождество Земли, и в воздухе не витало особенного веселья.

В метро я увидел газету, которую держал в руках мужчина, сидевший рядом с нами. Заголовок был такой: США НАНОСИТ ОТВЕТНЫЙ УДАР. На большой фотографии триумфально улыбался американский президент. Ниже было несколько других фотографий, кое‑какие я видел и до этого: первый экспериментальный американский спасательный звездолёт взрывается во время испытательного полёта несколько лет назад; лидер какой‑то страны‑изгоя, берущий на себя ответственность за теракт, перед телекамерами; американские солдаты, марширующие по улицам столицы этого государства.

На следующем листе была небольшая статья: АМЕРИКАНСКИЕ УЧЕНЫЕ СОМНЕВАЮТСЯ В КОНЦЕ СВЕТА. Папа рассказывал, что некоторым людям проще верить, что катастрофа нереальна, чем принять то, что ничего сделать невозможно.

Я ждал, когда мы начнём выбирать подарок для папы. Но вместо того, чтобы пойти в магазин электроники, как я предполагал, мы отправились в такой район города, где я раньше никогда не был. Мама достала телефон и сделала короткий звонок, разговаривая по‑английски. Я с удивлением смотрел на неё.

Потом мы остановились перед зданием с большим американским флагом. Мы вошли внутрь и сели в комнате. Вошёл американец. Его лицо было печальным, но он изо всех сил старался не выглядеть грустным.

— Рин, — американец произнёс имя мамы и остановился. В этом слоге слышалось сожаление, тоска и какая‑то запутанная история.

— Это доктор Гамильтон, — сказала мне мама.

Я кивнул и протянул руку, чтобы пожать его ладонь. По телевизору в американских фильмах я видел, что так принято в США.

Доктор Гамильтон и мама говорили некоторое время. Потом она заплакала, а доктор Гамильтон неловко стоял, как будто ему хотелось обнять её, но он не осмеливался.

— Ты останешься с доктором Гамильтоном, — сказала мне мама.

— Что?

Она сжала меня за плечи, наклонилась и заглянула в глаза.

— У американцев есть секретный корабль. Перед войной они успели запустить на орбиту всего один звездолёт. Доктор Гамильтон разрабатывал этот корабль. Он мой… старый друг и может взять на борт с собой одного человека. Это единственный шанс для тебя.

— Нет, я останусь.

В конце концов мама открыла дверь, чтобы выйти. Доктор Гамильтон крепко держал меня, а я кричал и пинал его.

Мы все были ошарашены, когда увидели, что в дверях стоит папа.

Мама зарыдала.

Папа обнял её, до этого я никогда не видел, как он это делает. Это выглядело очень по‑американски.

— Извини, — сказала мама. Она плакала и повторяла: — Извини.

— Я понимаю, всё правильно, — ответил папа.

Доктор Гамильтон отпустил меня, и я подбежал к родителям и крепко обнял их обоих.

Мама посмотрела на папу и этим взглядом сказала всё и одновременно ничего.

Папино лицо перестало быть лицом восковой куклы и снова ожило. Он вздохнул и посмотрел на меня.

— Ты ведь не боишься? — спросил он.

Я покачал головой.

— Это правильно, что ты улетаешь, — сказал он. Он посмотрел в глаза доктора Гамильтона: — Спасибо, что ты помогаешь моему сыну.

Мама и я посмотрели на него с удивлением.

Одуванчики.Бриз разбросает семяПоздней осенью.

Я кивнул, пытаясь понять, что случилось. Папа быстро и крепко обнял меня.

— Помни, что ты — японец.

И они ушли…

— …Что‑то продырявило парус, — говорит доктор Гамильтон.

В тесной комнате был только старший командный состав и мы с Минди, потому что уже были в курсе. Не стоило сеять панику среди команды и пассажиров.

— Эта прореха сбивает корабль с курса. Если не заделать её, дыра будет расширяться, в конце концов парус развалится, и «Надеющийся» будет дрейфовать в космосе.

— Мы можем как‑то заделать её? — спрашивает капитан.

Доктор Гамильтон, который всё это время был мне как отец, качает седой копной волос. Я ни разу не видел его таким подавленным.

— Прореха в нескольких сотнях километров от центра паруса. Понадобится много дней, чтобы кто‑то добрался до неё. Двигаться слишком быстро опасно, очень велик риск повредить парус. А к тому моменту, когда этот человек доберётся до дыры, она станет уже слишком большой, чтобы заделать её.

Так получилось. Всё преходяще. Я закрываю глаза и представляю парус. Плёнка такая тонкая, что любое неосторожное прикосновение может проткнуть её. Но она крепится на сложной системе планок и распорок, которая обеспечивает жёсткость и натяжение всей конструкции. Когда я был ребёнком, я видел, как её раскладывают в космосе, это напоминало фигурки оригами, которые складывала мама.

Я представляю, как прикрепляя и открепляя трос к планкам и распоркам, двигаюсь вдоль паруса, это чем‑то похоже на то, как водомерка скользит по поверхности пруда.

— Я могу сделать это за семьдесят два часа, — наконец произношу я. Все поворачиваются ко мне. Я объясняю задумку: — Я знаю, по какой системе соединены распорки, я наблюдал за ними большую часть жизни. И я могу найти самый короткий путь.

Доктор Гамильтон в сомнении.

— Эти распорки не предназначены для таких манёвров. Я не планировал, что их будут использовать таким образом.

— Тогда будем импровизировать, — говорит Минди. — Чёрт побери, мы же американцы! Мы никогда не сдаёмся.

Доктор Гамильтон с уважением смотрит на неё:

— Спасибо, Минди.

Мы планируем, мы спорим, мы кричим друг на друга, мы работаем ночь напролёт.

Добраться по тросу от жилого модуля до солнечного паруса — трудное и долгое дело. Я затратил на него почти двенадцать часов.

Я был живой иллюстрацией ко второму слогу моего имени:

Он означает «парить». Видите, что‑то поднимается слева? Это я, пристёгнутый к тросу. Из шлема торчит пара антенн, а на спине у меня крылья — что, в данном случае, означает ракетные двигатели и дополнительные топливные баки, которые поднимают меня всё выше и выше к огромному и тонкому как шёлк зеркальному куполу солнечного паруса, закрывающего всё небо.

Минди болтает со мной по рации. Мы шутим, делимся секретами, обсуждаем вещи, которые сделаем в будущем. Когда мы уже не можем ни о чём говорить, она поёт мне. Её задача не дать мне заснуть.