Дорис Лессинг - Сентиментальные агенты в Империи Волиен Страница 3

— Инсент, — сказал я, — да ты не принимаешь лекарство!

— Нет! — закричал он, вскочил и обеими руками вцепился в столбик балюстрады, слезящимися глазами уставясь на бьющиеся и гудящие волны, брызги от которых долетали до окон больницы. — Нет! Больше мне не вынести! Не могу и не буду! Я не могу вынести ужаса этого мира! А сидеть тут час за часом и смотреть на эту запись трагических потерь и утрат…

— Ну, — заметил я, — ты же не бросишься в волны, правда ведь?

Это оказалось моей ошибкой, Джохор. Я недооценил его деморализации, но как раз успел поймать Инсента за руку, когда он решил махнуть через балюстраду.

— Еще чего, — услышал я свой голос, я его бранил, — что за безответственность! Ты прекрасно знаешь, что тебе надо просто вернуться и все начать сначала! Ты знаешь, во что обойдется новая экипировка для тебя, а уж чего стоит поместить тебя в нужное место и в нужное время… — Я записываю эту маленькую тираду, чтобы показать вам, как быстро на меня повлияла общая атмосфера; вы уверены, что я гожусь для этой работы? Но Инсент тут же принялся жалеть себя и обвинять себя, сказал, что ни на что не годен (да, я услышал отзвук своих огорчений — спасибо!), что не готов к этой работе, недостоин Канопуса. Да, он был готов согласиться (потому что знал, что я не могу быть неправ), если бы я настаивал, что Шаммат — зло; но это убеждение осталось бы лишь у него в голове, чувства же у него были не в ладу с мыслями, он не верил, что когда-нибудь снова станет цельной личностью… И все это — под музыку Чайковского и Вагнера.

Я включил для него особую терапевтическую программу, иллюстрируемую роликом новостей о последних волнениях на планете, находящейся на самом краю Сирианской империи, где она граничит с Империей Путтиоры. Обитатели Полши, постоянные жертвы набегов той или другой Великих Держав, иногда Сириуса, а иногда Путтиоры, благодаря этому непрерывному давлению на них и напряженной обстановке, из-за постоянно прилагаемых усилий сохранять свою национальную идентичность и самоощущение себя гражданами Полши, выработали в себе лихой, героический, отчаянный национальный характер, которым они издавна славятся. В двух огромных империях (не говоря уж о нашей) полшане известны своей особо трагической и даже склонной к самопожертвованиям натурой. Более благоразумные соседи критикуют их за это, особенно те, кого более крепко прижала пята (простите за выражение) Путтиоры или Сириуса; но ими восхищаются другие, менее прижатые планеты, обычно степень этого восхищения обратно пропорциональна расстоянию от оказывающих давление центров власти. Таким образом, «дело полшан» имеет тенденцию особенно страстно превозносить такие планеты, как Волиен, которые сами давно не подвергались нашествиям.

Войны и резня, которые всегда наводняют Полши, в последнее время прекратились, настолько надолго, что успело вырасти поколение, личный опыт которого сводится лишь к словесным поощрениям Сирианской Риторики, к идеям, генерированным Сирианской Моралью. И этот самый восхитительно храбрый народ заявил Сириусу, что Сирианская Мораль и ее хранители, по определению, должны приветствовать самоопределение планет, справедливость, свободу демократии (и так далее и тому подобное). Потому Полши намерена впредь взять в свои руки управление собственными делами. В то же время эти неустрашимые люди приглашают все соседствующие с Сириусом колонии последовать их примеру — пойти по пути самоопределения, демократии, справедливости, Морали (и так далее и тому подобное). Сириус (в данном случае Консерваторы) следил за всем этим без удивления, потому что мятеж — это и есть то главное, чего они ожидают и что изучают, и не делал абсолютно ничего, воздерживаясь от интервенции вплоть до того момента, когда герои уже дошли до того, что выбрали собственное правительство, которое отбросит Сирианскую Мораль и установит свою. И тогда Сириус зашевелился. Благодаря этой задержке они дали возможность каждой отдельной личности обоего пола, потенциально готовой к подрывной деятельноста, самоопределению, героизму, враждебной агитации, антисирианским настроениям, принятию Морали Полши (и так далее и тому подобное), проявить себя и таким образом допустить, чтобы их арестовали, уничтожили, изолировали, то есть позволили обезвредить возможную оппозицию. По крайней мере, на срок существования настоящего поколения.

— Клорати! — взывал Инсент со слезами на глазах. — Вы говорите, что тирании никогда не следует противодействовать?

— Когда ты слышал от меня такие слова?

— Да вы только посмотрите на это благородство! Какое самопожертвование! Какая отвага! Какой безрассудный героизм! А вы стоите тут с сухими глазами, Клорати! Империи появляются и исчезают, говорите вы, и я помню, как вы невозмутимо излагали эту тему на наших занятиях в Канопусе. Но они рушатся, безусловно, потому, что восстают порабощенные народы! Разве не так?

— Инсент, ты согласен со мной, что исход и последствия данного конкретного героического эпизода было не так уж трудно предсказать?

— Я не хочу об этом думать! Я не могу этого вынести! Я бы хотел умереть! Я ничего знать не желаю! Выключите эту ужасную штуку!

— Инсент, — увещевал я, — тебе придется выслушать меня: ты очень болен. Но ты обязательно выздоровеешь, можешь мне поверить.

И я ретировался, оставив его рыдающим, он заламывал руки, потом широко их раскинул, обратившись к волнам, будто собирался обнять весь океан.

Проконсультировавшись с врачами, я узнал, что никому до сих пор не удавалось так долго устоять против этого лечения. Было понятно, что они растерялись. В конце концов, такое интенсивное разнообразие приемов гомеопатической медицины — лучшее (если не худшее) из того, на что мы способны. Короче, никогда у нас не было случая, подобного Инсенту. В каждом другом остром случае сравнительно быстро наступает стадия, выражаемая словами «Ну и что!», после которой пациент быстро выздоравливает.

Когда врачи заявили, что больше ничего не могут предложить, я их успокоил, сказал, что обдумаю этот вопрос сам и возьму на себя ответственность.

Потом ненадолго заглянул в отделение Риторической Логики, работа которого основана на противоположном принципе, а именно — снятии эмоционального стимула.

В верхнем этаже того крыла здания, которое не выходит на океан (из его окон видно начало пустыни, где с одной стороны высятся горы, а с другой — темный неподвижный лес), мы построили просторные, не заставленные мебелью побеленные комнаты, тишину в которых нарушают только щелчки компьютеров, куда с диспетчерского пульта подаются исторические тезисы, типа «капитализм есть несправедливость», «коммунизм есть несправедливость», «свободный рынок есть прогресс», «монархия — гарант стабильности», «диктатура пролетариата должна предшествовать отмиранию государства». И прочее в том же духе.

Но эта палата была пуста: ее время еще не пришло.

В поездку к Ормарину я не взял с собой агента 23. У того наблюдались явные симптомы заболевания Риторикой. Этот парень сам просился в исправительное заключение и потом доказал, что болезнь на самом деле овладела им всерьез, потому что он уже не понимал, что болен, а заявлял с большим чувством, что высокий стиль, в котором написана Конституция «Империи» Волиен, сулившая счастье, свободу и справедливость каждому своему жителю как неотъемлемые, неотчуждаемые права, ему кажется «самым волнующим», что он встречал в жизни. Сейчас бедняга помещен в палату Умеренной Риторики и, надеюсь, скоро придет в норму.

Теперь об Ормарине.

Проще всего его можно охарактеризовать, сказав, что в нем воплощается ряд противоречий: он работает в очень напряженных условиях, и в этом его сила и его же слабость.

Вспомните, когда Волиен завоевал Волиендесту, местные жители были уничтожены или взяты в рабство, и их собственную страну у них фактически отобрали. Может, вы не помните, потому что это в принципе невозможно, но этот жестокий процесс совершался под напев риториков, заявлявших, что все это делается ради блага названных народов. Умение искажать истину методами риторики — это и есть то умение, которое, естественно, особенно интересует наших канопианских исторических психологов в связи с Сирианской империей, но мне кажется, что они просмотрели крайние случаи этой патологии, пример чему — «Империя» Волиен. По крайней мере, я обращаю внимание на это умение искажать истину сейчас, потому что оно жизненно важно для того, что я замечаю при своих поездках (в основном секретных) по Волиену и его четырем колониям.

Ормарин всю свою жизнь воплощал тип «неудачника», хотя его надо воспринимать не как жалкого полураба, а, пожалуй, как менее удачливого среди победившего меньшинства. Будучи разумным существом, он вполне осведомлен об этой аномалии и для компенсации способен, дай ему только повод разразиться потоком жалостливых и скорбных слов, описывая состояние народа. Такое умение Ормарина лить словесные потоки сетований вполне оценили его сограждане, которые на официальных мероприятиях требуют от него скорбных выступлений по поводу эксплуатируемых, начиная со слов типа: «А теперь я хочу сказать, что положение наших товарищей, таких же рабочих, как мы, всегда на переднем крае моих забот…» и так далее.