Владимир Кузнецов - Алхимик Страница 31

— Стой… Женщина… из заколоченного квартала… Алина… Она у тебя, я знаю.

Кашляющий смех Дулда звучит как скрип камня по стеклу.

— Всем нужна эта девка… не продешевил я с ней?

— Где… она?

— Отдал. Опоздал ты, — Дулд снова смеется, смех переходит в кашель. — Часть сделки, небольшой довесок тому, кто заказал тебя, чужак. Очень уж она ему понравилась. А меня все равно не признавала… Пришлось в клетку посадить.

Сол чувствует, как тонет в боли сознание. Мысли становятся вялыми, тело перестает слушаться.

— Кто… Кто продал?

— Тебе не все ли равно? — Дулд вырывается, встает на ноги. Подходит стрелок. Эд различает на его груди королевского орла.

— Упырь, — сипит генерал. — Ты мог меня подстрелить!

— Мог, — кивает чичестер. — Жаль, промахнулся.

Дулд замирает, открыв рот. Сол, сквозь туман боли, наблюдает как чичестер коротким движением вгоняет нож в живот генерала — точно в печень. Потом еще раз и еще. Дулд хрипя и булькая, складывается пополам, потом падает. Чичестер брезгливо осматривает окровавленную руку.

— Если бы попал, не пришлось бы руки марать в твоей требухе, рыба, — он сплевывает на корчащегося в агонии Дулда. Никто не пытается ему помешать. Спокойный, он прячет нож, затем смотрит на Сола.

— Ты, жонглер, наверное, думал, тебе все сойдет с рук? — он криво ухмыляется. — Чичестеры не прощают предателей. Чичестеры всегда мстят. Всегда.

Резкий удар ботинком в висок выбивает из Сола остатки сознания. Черная бездна жадно глотает его.

Часть третья

КАНОНИР ФЛОТА ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА

Глава десятая

Все еще жив

Первое чувство, которое проступает сквозь густую черноту небытия — боль. Бесформенная, всепоглощающая, лишенная всяких привязок и ориентиров. Кажется, что болью заполнена вся вселенная и никуда от нее не скрыться. Требуется бесконечно долгий промежуток, прежде чем она обретает конкретные выражения: тянет в спине, горячо пульсирует в руке, нестерпимо жжет щеку и висок.

Следом приходит ощущение тела. Становится понятно, что болит оно целиком, просто в других местах боль не так остро ощущается. Требуется еще одна вечность, чтобы открыть глаза — кажется, никогда в жизни не было дела сложнее.

— Смотри-ка! Оклемался, — каркающий голос неприятен слуху. Перед глазами — серое, размытое пятно на темном фоне.

— Ты должен мне крону, Шарс, старая ты калоша, — другой голос, сиплый бас, отвечает ему.

— Это еще почему?

— Потому! Не ты ли держал заклад, что этот рыжий не протянет и трех дней?

— Дьявол тебя сожри, Лэмт! Три дня еще не прошли, а выживет он или нет, это мы еще посмотрим.

— Ты только не придуши его за эту крону, Шарс, жадный ублюдок…

Эдварду удается, наконец, сфокусировать взгляд. Левый глаз его заплыл и не желает открываться, правый видит доски, поеденные жучками и покрытые тёмными пятнами плесени. Похоже это потолок, только низкий. Рядом толпятся люди — вроде обычный рабочий люд, а вроде и нет. Одежда другая, лица тёмные, в глубоких морщинах, волосы выгоревшие.

— Вставай, доходяга! — кто-то пинает Сола ногой под ребра. — Разлегся тут, что твой граф. Места и так мало!

— Да, да, вставай! — вторит ему несколько голосов. Приходится подниматься. Дело это непростое: тут же темнеет в глазах, начинает кружиться голова, а суставы пронзает острая боль. Сол едва не падает, чьи-то руки подхватывают его, оттаскивают к стене. Прислонившись, он немного приходит в себя.

В комнате вместе с ним еще человек десять. Места так мало, что даже сесть не получается — только стоять. Не похоже, чтобы тут были окна или двери — только решетчатый люк в потолке. Пол и стены ощутимо качаются. Вкупе с тяжелой людской вонью, эта качка заставляет желудок болезненно сжиматься.

— Где я? — ни к кому конкретно не обращаясь произносит Сол. Из толпы раздается смешок:

— Айе! Еще один чокнутый.

— Заткнишь, недоумок! — свистит дыркой в передних зубах старик прямо перед Эдвардом. Обернувшись к Солу, он прицокивает языком:

— Не повезло тебе, парень! Я б подумал, что ты перебрал с выпивкой или хорошо приложился к янтарной шмоле, да только по виду твоему яшно, что память тебе импрессоршкой палкой выбило. Уж не знаю, в чем твоя вина перед Королем и Богом, но теперь рашплатишься за нее семькрат!

— Я в тюрьме? — Сол зажмуривается, пытаясь очистить голову от царящего в ней шума. Ему отвечают дружным хохотом.

— Ишь куда хватил! Не дрейфь! — старик хлопает его по плечу. — Это Флот Его Королевского Величештва!

— Можешь считать, тебе повезло, — добавляет дюжий детина, всего на пару дюймов ниже Сола. Ему, как и Солу, приходится стоять, согнувшись — потолок слишком низкий для них.

— И сколько здесь длится служба? — заранее зная ответ, Сол все же спрашивает.

— Добровольцам — пять лет. Таким как ты… пока капитан не отпустит. Что случается, когда потеряешь или руку, или сразу две ноги, или оба глаза. На флоте всегда недостача в людях! Боже, храни Короля!

Эд замолкает, осторожно касаясь пальцами левой щеки. Даже легкое прикосновение вызывает острую боль. Кожи нет — есть сочащаяся сукровицей корка — от подбородка до виска, почти в поллица. В остальном все не так плохо — руки и ноги слушаются, хоть и болят — ничего вроде не сломано.

Из обрывков фраз Эд начинает составлять общую картину. Погреб, в который их засунули — обычное место, где держат рекрутов пока корабль не выйдет в открытое море. Трое или четверо здесь были добровольцами, остальных забрали импрессоры. Кто это такие Эд не знает — Алина не писала об этом, да и сам он не слышал. Правда, была в обиходе Западного Края угроза — «Продам в матросы!» Выходит не просто для красного словца.

Люк над головой со скрипом откидывается, сверху спускают деревянную лестницу.

— Давай наверх, доходяги! — зовет раскатистый баритон.

Толпясь и толкаясь, люди выбираются на палубу. Здесь порывами дует ветер, соленая влага вперемешку с мокрым снегом хлещет лицо, щиплет, попадая на ожог. Перед квотердеком стоит ряд морпехов в потертых красных с синим мундирах и кожаных шапках с кокардами. В руках у них ружья с пристегнутыми байонетами.

Над ними, опершись о перила, стоят офицеры. Щурясь, Сол недоверчиво мотает головой. Нет, не может этого быть…

— Добро пожаловать на Корабль Его Величества «Агамемнон»! — сильный тренированный баритон легко перекрывает скрип снастей и рокот волн. — Я капитан Сейджем Данбрелл и мне наплевать, кто вы и кем были раньше. Отныне этот корабль для вас — весь мир Божий, а я — ваш отец, ваша мать и ваш приходской священник.

— Будь я проклят, — шепчет Сол. Нет, ему не показалось. На квотердеке стоит Данбрелл. Темно-синий мундир, эполеты, черный галстук и белая жилетка с высоким воротником-стойкой.

— Это, — указывает он на худого человека в линялом сюртуке, стоящего слева от морпехов, — корабельный доктор, мистер МакКатерли. Он осмотрит каждого из вас по очереди. Кого он признает морепригодным, подходит к писарю, потом — к квотермастеру.

Капитан отступает от перил квотердека. Тут же раздаются понукающие крики матросов:

— Шевелитесь, селедки! Ленивых на этом корабле бьют веревками! Шевелитесь!

Новобранцы суетливо выстраиваются в очередь. Вдоль нее проходит тройка офицеров: Эд с удивлением отмечает, что двое из них — совсем еще дети, не старше двенадцати.

Осмотр идет быстро — доктор не тратит на каждого и пяти минут. Его монотонный бубнеж с завидным постоянством прерывает одно-единственное слово, которое он говорит громко и внятно: «Морепригоден!». Это — своеобразная веха, после которой один матрос переходит к писарю, а его место занимает другой. Когда подходит очередь Сола, доктор бегло ощупывает его руки и ноги, заглядывает в рот, оттягивает обожженное веко. От боли Эд вздрагивает.

— Очень прискорбно, мистер… — доктор смотрит на него снизу вверх. Его глубоко запавшие глаза подернуты желтой пленкой.

— Эдвард Сол. Что прискорбно?

— Чем вы обожгли лицо?

— Кипящим купоросным маслом.

МакКатерли удивленно приподнимает бровь, потом отворачивается.

— У вас сильно повреждена роговица левого глаза, мистер Сол. Боюсь, вы не сможете им видеть. Какие болезни перенесли?

— Чуму. Шесть месяцев назад.

— Чуму? Каким невезучим надо быть, чтобы в дни царства Красной Смерти заболеть чумой? Или везучим?

— В моей болезни не было ни грамма удачи сэр. Ни плохой, ни хорошей.

Доктор скептически хмыкает, после чего теряет интерес к Эдварду.

— Морепригоден!

Эда слегка подталкивают в спину, он отходит, оказавшись напротив установленного на палубе стола писаря.

— Имя? — бесцветным голосом спрашивает плешивый коротышка с потертыми очками на носу. Перед ним лежит толстый, разбухший от многократного использования гроссбух.