Олег Авраменко - Галактики, как песчинки Страница 32

— Почему? Не понимаю.

— Потому что ваши лидеры совсем не дураки, они бы не стали показывать людям, что альвы обладают такими знаниями. Знаниями, которые в скором времени позволили бы вам овладеть средством сжатия каналов и защитить все свои системы от вторжения извне. Знания, которые дали бы вам множество совершеннейших технологий, что и не снились другим расам. Учитывая численность вашего народа, это сделало бы вас бесспорными властелинами Галактики, а мы, люди, снова оказались бы на положении парий. — Я покачал головой. — Нет-нет, будь это так, вы не применяли бы странглетный запал, а ограничились бы ядерной бомбардировкой нескольких менее значительных габбарских миров. Вы бы втайне занимались созданием сжимающих излучателей, чтобы в один прекрасный день остальные расы с ужасом обнаружили, что все ваши дром-зоны надёжно заблокированы. Вот тогда бы вы задали жару и габбарам, и людям. Первых вы задавили бы своим техническим превосходством, а нас — своей численностью.

— Ну а если предположить, что мы всё-таки сделали это открытие, — сказал Шелестов. — Предположим, что наше правительство просто погорячилось с атакой на Джейханну.

— Нет, и ещё раз нет. Подумай немного — и ты сам всё поймёшь. Зная то, что я тебе сообщил, разве трудно наперёд просчитать реакцию людей? Она очевидна, она напрашивается сама собой — немедленно уничтожить всех альвов, пока они ещё уязвимы, пока они не научились закрывать свои дром-зоны и не изобрели глюонной бомбы. И то, что твоё правительство (в котором, повторяю, сидят вовсе не дураки) не предвидело такой резкой реакции, свидетельствует об одном: вы не сделали этого открытия, вам вообще неизвестно, что странглетный запал напрямую связан со всеми прочими нашими разработками.

Альв задумался.

— Что ж, в твоих словах есть резон. Но ты не учёл одного.

— Чего же?

— Ты сам говорил о террористе, сидящем на термоядерной бомбе. Допустим, вы начнёте уничтожать нас. А мы в ответ заявим: остановитесь, иначе мы взорвём к дьяволу всю Галактику.

— Ну и взрывайте, чёрт с вами. Вы все погибнете, а мы спасёмся. Мы убежим так далеко, что вам нас никак не достать. Мы начнём новую жизнь в других галактиках.

— В других галактиках?! — ошеломлённо переспросил Шелестов.

— Да, друг мой альв, именно так. Если бы вы сделали это открытие, то знали бы, что в перспективе оно позволяет достичь соседних галактик. Не сразу, не в ближайшие годы, но со временем. И ваше руководство прекрасно понимало бы, что шантаж не сработает, что мы, если сложится критическая ситуация, сами пойдём на уничтожение всей нашей Галактики, лишь бы избавиться от вас, лишь бы вы больше не угрожали нам. Так что моли Бога, Григорий, моли того Бога, в которого ты веруешь, чтобы ваша кварковая бомба оказалась не более чем нашим странглетным запалом, секрет которого вы получили от человека-предателя. И ты должен помочь нам найти этого предателя — чтобы мы успокоились и не прибегали к крайним мерам против вашего народа. Иначе начнётся такая бойня, которую уже никто не сможет остановить.

…Три дня спустя из донесений агентов я узнал, что Шелестов подал в отставку со своего нынешнего поста под тем предлогом, что основная работа по обустройству переселенцев уже закончена, а с оставшимися делами справится и его заместитель. Сам же он на быстроходном курьерском корабле улетел на Альвию, чтобы вернуться к своим обязанностям депутата Генеральной Ассамблеи Альвийской Федерации, где он, пока что в единственном числе, представлял партию «Новый путь». Было ясно, что Григорий серьёзно отнёсся к моим словам о готовности людей истребить всех альвов и преисполнился решимости спасти свой народ от уничтожения.

РАШЕЛЬ: ПОДПОЛЬЩИКИ

16

Последний урок в субботу официально назывался уроком воспитания, но между собой все школьники именовали его не иначе, как «разбор полётов». На нём подводился итог всей учебной недели, выставлялись оценки за поведение, отстающие по тем или иным предметам получали нагоняй, а отличники — поощрение. Урок воспитания вела наша классная руководительница, госпожа Никанорова, вернее, Надежда Петровна — здесь было принято называть старших по имени-отчеству.

— А теперь МакЛейн, — сказала учительница, скользнув взглядом по экрану терминала. Затем посмотрела на меня и доброжелательно спросила: — Ну, как ты, Рейчел? Освоилась уже в новом коллективе?

Я неопределённо пожала плечами:

— Понемногу осваиваюсь, миссис… то есть, Надежда Петровна. Хотя трудно.

— Конечно, трудно. Легко и быть не могло. Другие условия жизни, языковый барьер… Кстати, ты гораздо лучше говоришь по-русски, чем неделю назад. Надеюсь, ты не злоупотребляешь гипно-лингвистическими курсами? Эффективный метод, не спорю, но он далеко не безвредный. Особенно в твоём возрасте.

— За эту неделю я ни разу не пользовалась гипнозом, — ответила я честно. — Просто у меня склонность к языкам.

— Это хорошо. На занятиях уже всё понимаешь?

— Да… почти.

— А вообще, как ты себя чувствуешь в нашей школе? Есть какие-нибудь претензии?

— Нет, никаких. Всё хорошо. Я всем довольна.

Тут я, конечно, покривила душой. На самом же деле всего за неделю учёбы школа окончательно достала меня. Дело даже не в том, что я была вынуждена заново проходить уже изученное, это я ещё могла стерпеть; в конце концов, недаром говорят, что повторение мать учения. На меня давила сама школьная атмосфера — унылая и гнетущая. Короче, тюремная атмосфера, что вовсе неудивительно: ведь вся Новороссия как таковая было одной огромной тюрьмой. Даже вдвойне тюрьмой — извне порабощённая чужаками, а изнутри подавленная своим же собственным правительством.

А я не привыкла жить в несвободной стране, для меня это было дикостью. Помнится, попав на материковую часть Махаварши, где существовала мягкая форма социализма, я чуть было не погорела уже в аэропорту, когда попыталась расплатиться за обед «живыми» деньгами. Впрочем, на Новороссии никаким социализмом и не пахло, здесь был типичный государственно-монополистический капитализм (что, на мой взгляд ещё хуже), к тому же приправленный диктатурой в форме абсолютной монархии с полным отсутствием каких-либо выборных институтов власти. Последнее было для меня не просто дикостью, а настоящим мракобесием, каким-то средневековьем а-ля Иван Грозный или Чезаре Борджа.

Однако приходилось привыкать. К счастью, не на всю жизнь, а всего лишь на несколько месяцев, необходимых для выполнения задания. И ещё хорошо, что, в отличие от большинства ребят из нашего отряда, мне не нужно было притворяться местной, делать вид, что всё вокруг для меня в порядке вещей, и постоянно следить за собой, чтобы не допустить ни малейшей оплошности. Я была просто девчонкой с другой планеты, которой здесь всё в новинку и которая плохо разбирается в существующих реалиях…

— Так, — продолжала Надежда Петровна, — оценок у тебя ещё нет. Это нормально — ведь наши учителя только знакомятся с тобой. Однако преподаватели точных и естественных наук уже отметили, что твои знания по их предметам соответствуют требованиям нашей школы. А вот с гуманитарными дисциплинам сложнее. Тут тебе придётся заниматься дополнительно, по специальной программе. Особенно это касается новороссийской литературы, истории, а также — и в первую очередь — основ государства и права.

Сидевший через парту от меня темноволосый парень, Олег Рахманов, тихо фыркнул:

— Тоже мне, главный предмет!

Учительница перевела на него строгий взор:

— Что ты сказал, Олег?

Рахманов на секунду замялся, потом дерзко взглянул на Надежду Петровну и ответил:

— Я говорю, что основы нашего государства и права можно изложить в нескольких словах. Прежде всего, никакого права у нас нет совсем, а есть только государство, вся власть в котором — и законодательная, и судебная, и исполнительная — принадлежит царю. Это все основы, а остальное уже следствия.

— Ты слишком упрощаешь нашу политическую систему.

Однако Олег не сдавался:

— Нельзя упростить то, что и так уже просто до примитива. Вся наша система зиждется на одном-единственном основополагающем принципе: государь мудр, он лучше всех знает, что нужно его подданным. Русский народ веками мечтал о добром царе-батюшке, который бы заботился о нём и принимал за него все решения. И вот, в космическую эру, мы воплотили эту наивную крестьянскую мечту в реальность, да воплотили так рьяно, что переплюнули все известные в истории монархии. Даже у Людовика Четырнадцатого было меньше власти, даже император Нерон был вынужден считаться с мнением Римского Сената; зато наш государь может делать, что ему заблагорассудится. Что бы он ни сделал, всё будет законно, потому что сам он и есть закон.