Роман Корнеев - Время жизни Страница 36

– Да.

– Н-не надо.

Они переглянулись. Серьезные лица. Никакого удивления или насмешки.

– Тогда положи в аммопэк. Будет под рукой, если что. Там тебе будет не до геройства, парень.

Миджер коротко кивнул, захлопывая лицевую пластику гермошлема. Нужно вооружиться. Чем-нибудь легким, с чем он справится, но достаточно тяжелым, чтобы можно было отбиться в случае чего.

Оказалось, что виртуальный тренинг не прошел даром – на взгляд он отличал разные классы вооружений и даже узнавал модели. Излучатель, импульсное ружье, гранаты – электромагнитные и обычные, захватить несколько штук, вот запасной универсальный ранец, сойдет, плазменный резак для ближнего боя – на пояс, короткий бронебойный автомат, два рожка химических ампул к нему – невероятно эффективная штука, когда враг так консервативен в выборе материалов. Завершила его коллекцию мощная электроразрядная установка, крепившаяся подвесом к поясу. Если что – можно пытаться даже ввязаться в перестрелку. Если занять правильную позицию, как учили его на курсах.

Когда это было…

Так. Страха еще полно. Но Миджер уже поймал в себе какую-то еле слышную искру. Он хотел идти в бой там, на плацу, он хочет этого и сейчас. На самом деле. Всерьез.

Две змеи манипуляторов хлестнули по мягкой лесной земле, гася тяжесть прыжка – вместе с амуницией он сейчас весил лишь чуть меньше полутонны. Миджер обернулся и успел только заметить, как дождавшийся высадки последнего человека бот абсолютно тихо оторвался от земли, подбирая опоры, и канул куда-то в кромешную тьму, разглядеть которую не смогли помочь даже чуткие сенсоры гермокостюма.

Все начиналось совсем не так, как он ожидал.

Буднично, автоматически, тихо и размеренно. Впереди бойцы, знающие свое дело, а позади он, никому не нужный «проводник». Хоть и с целым арсеналом на поясе.

– Стажер, за мной, шагом.

Канал был чуть нестабилен, слова шли рывками, как всегда бывает в режиме прямого импульсного обмена. Вблизи врага по-другому было нельзя.

– Есть. Только я не…

Полыхнула зарница. В небе возносился, пылая, импульсный звуковой маяк, расцвечивая окрестности жуткой рябью визуального интерпретатора.

Остальные члены сквада были рядом.

Те долгие недели я вспоминаю с большим трудом.

Туманом покрытые дни, бесконечные ночи, полные горького вкуса крови. Каждое движение причиняет боль, каждая мысль – раскаленное шило в затылок, кусок в горло – глоток расплавленного битума, воспоминание —…воспоминаний почти не было.

Это было как наркотическая ломка – шершавым языком подворотен немногие мои старшие знакомые описывали это именно так. Невозможность не то что нормально существовать, отвращение от самой жизни, лютый страх, что это никогда не кончится, и придется жить… жить?.. да, жить с этим до конца своих дней.

Только теперь, после второй своей встречи с Корой, я понимаю, что страх тот был не просто страхом. То, что заменяет мне душу, было мудрее моего разума, оно знало так же точно, как то, что я умру: недели, погруженные в ад бесконечного океана боли, мне не забыть. Они не оставили меня, напомнив о себе в последний момент, когда стоял вопрос о жизни и смерти единственного любимого существа на этом свете. Память долго ждала, чтобы взять надо мной верх, не оставив выбора.

Потому что колючий песок простыней под моими ногтями сидит во мне до сих пор. И боюсь я, что «Сайриусом» правит не моя воля, не моя нечеловеческая душа, а тот стакан воды на тумбочке у кровати, тусклый взгляд матери и мысли о Коре.

Тянущее страдание бродило в моем теле, не желая останавливаться, прорываясь то вязкой струей кровавой слюны, то стеклянным хрустом в позвоночнике. Выносить это было выше человеческих сил, но человеком я не был. Впервые мне эта мысль пришла не после приступов всевидения за годы до того, я был слишком мал, чтобы оценивать происходящее. Эта мысль мне пришла утром, когда я, едва поднявшись на ноги, сделал четыре шага в сторону ванной. Там, в зеркале, я усилием заставил себя взглянуть на измордованное постоянными приступами свое тело.

И ничего не увидел. Передо мной стоял жилистый парень со звериным взглядом запавших глаз, но на этом следы болезни заканчивались. Да, пара синяков – мой организм продолжал отторгать чужеродное, да неуверенные движения. Но выглядел я словно дворовой «социал», наркоман или забулдыга после бурной вакханалии с такими же, как он, отбросами общества. Не более. Теперь я понимал вздохи матери, не знавшей, что сказать, нужно ли мне помогать или «само пройдет». Она могла жутко расстраиваться, глядя, что творится с ее сыном, но что на самом деле творилось, она не понимала. Не видно было следов продолжавших мучить меня болевых приступов, а что я не отвечаю на расспросы и не иду в социалку – горе мамино, совсем сын распустился.

Недели тянулись, а я все также вяло ел – оказывается, было так – сутками не вставал с постели, смотрел в одну точку и молчал.

Боль, которую невозможно было выдержать, оставалась внутри, и неведомые мне защитные механизмы продолжали работать, помогая мне не только перенести муку собственного взросления, а еще и сделать это незаметно для окружающих. Тем самым я не попадал в лапы корпоративных коновалов, тем самым я лишался помощи матери, которая была для меня всем и для которой я тоже был всем на свете. Судьбе не дано было позволить нам помочь друг другу пережить эти горькие недели вместе.

Поняв, что я невольно остался наедине со своей личной преисподней, я не нашел ничего более умного, как просто вернуться на кровать, где замереть, свернувшись. Мне уже просто органически хотелось остаться одному. Жить – одному, умереть – одному. Не из детской мести к окружающему миру. Потому что я не видел иного выхода.

Когда меня немного отпускало, я разжимал стиснутые зубы, со скрипом распрямлял свой окровавленный изнутри панцирь и пытался что-то делать.

Однажды мне даже удалось выбраться из дома.

Я оделся, в последний момент выглянув в окно и увидев там налет грязного снега, с удивлением подумал, сколько же прошло времени. Пришлось переодеваться в теплое – в моем состоянии только простудиться не хватало. В жилых районах как раз должен свирепствовать очередной штамм завезенного из загаженной Сибири гриппа.

Улицы встретили меня новыми размахнувшимися между стремительно возводимых башен мостами и уровнями. Кажется, еще вчера в нашем дворе было куда светлее. Мы стремительно продолжали погружаться на дно общества будущего, где место было лишь для ценных работников Корпораций. Но тогда меня это интересовало не более чем других таких же бедолаг. Они думали о том, как выжить. Я думал о том, как выжить мне.

Социалка встретила меня пустотой коридоров – середина класса по обычному расписанию. Я пулей залетел на шестой этаж, где размещался учсектор, где выяснил, что мне снова продлен академотпуск по болезни, но там уже волнуются, смогу ли я продолжать учебу. Я заверил, что знаю все предметы и все хвосты досдам до марта. Надежда на возвращение к обычной жизни у меня еще была.

Однако занимали меня вовсе не шансы побыстрее избавиться от этой странной болезни, к которой я уже начинал привыкать – меня интересовала Кора.

Да, ее родители приходили и забрали документы. Сказали, что она нуждается в срочном лечении и они переезжают ближе к центру. Нет, куда – не сообщили. И подозрительный взгляд вослед. Я уходил со смешанным чувством досады и горечи.

Она ушла от меня. Или ее увезли родители. Она поняла, что было причиной того случая. Она приняла меня за невесть что, перепугалась насмерть. Всполошила родителей. Те предпочли убраться из этого района побыстрее.

Именно так мне все тогда и виделось. Что ж, сам виноват, у тебя хватило ума совершить то единственное, чего делать было нельзя – ты сумел заставить ее, бесстрашную, считать себя ее смертельным врагом, чужаком, нелюдем…

Я уже чувствовал, вышагивая по пустым лестничным маршам и бесконечным коридорам социалки, подступающую к горлу новую волну. Но отступить в тот раз я уже не мог. Был на свете человек, который смог бы мне помочь. Мне нужно было добраться до Мартина.

Не знаю почему, но мне было мало, чтобы кто-нибудь поверил в мои бредни. Нужен был человек, который послушает меня и разыщет Кору. При ней начался этот кошмар, она поможет мне его закончить. Я ей объясню, я ей покажу… пусть она вовсе не такая, как я. Пусть все эти пустые домыслы и привели меня к той последней черте, у которой я теперь замер. Но будь она самый обычный человек, без нее я уже не мог и знал так же точно, как время, через которое я замру на месте, не в силах двигаться от боли, и до того момента мне нужно было вернуться, обязательно вернуться…

Мысли мои уже начали привычно путаться, когда я дотащился к двери, на которой темнела старая табличка «Мартин Ки, тренер». Сколько себя помнил, эта дверь всегда была открыта. В тот день она оказалась заперта.