Аластер Рейнольдс - Ковчег Спасения Страница 36

Клавейн приблизился к криогенному склепу, где лежала Галиана — он стоял отдельно от остальных, на возвышающемся пьедестале с наклонной плоскостью. Ржавчина, разъевшая металл, напоминала замысловатые арабески, вырезанные в камне. Клавейну представилась сказочная королева — отважная, горячо любимая своими подданными, которая защищала их до конца, а теперь спит мертвым сном, окруженная верными рыцарями, советниками и фрейлинами. Крышка саркофага была полупрозрачной, и черты Галианы проступали под ней неясным силуэтом — Клавейн мог разглядеть ее еще до того, как подошел вплотную. Весь ее вид говорил о том, что она достойно приняла свою судьбу. Руки сложены на груди, подбородок приподнят — его благородные очертания выдавали сильный характер. Лоб не омрачала ни одна морщинка беспокойства: казалось, Галиана просто спит. Длинные волосы, угольно-черные с серебряными прядями, волнами обрамляли лицо, кожу усеивали миллиарды мерцающих кристалликов льда, переливаясь от голубого и розового до бледно-зеленого, стоило поглядеть чуть иначе. Даже в смерти Галиана сохраняла изысканную, утонченную красоту — даже если сейчас это была красота статуи, вырезанной из сахарной глыбы.

Клавейну хотелось рыдать.

Он коснулся холодной крышки, и пальцы скользнули по поверхности, оставляя четыре едва заметных полоски. Он тысячу раз представлял себе слова, которые скажет ей, если она когда-нибудь вырвется из хватки Волка. С момента возвращения Галиану «отогревали» лишь однажды. Но это не значит, что ее не оживят снова, спустя годы или века. Интересно, думал Клавейн, вспомнит ли она его? Вспомнит ли о том, чем он делился с ней? Вспомнит ли Фелку, которая фактически была ей дочерью?

Какой смысл думать об этом? Клавейн знал, что уже никогда с ней не заговорит.

— Я решился, — произнес он, выдыхая в неподвижный воздух облако пара. — Не уверен, что ты это одобришь. Ты же всегда была против существования чего-то подобного Закрытому Совету. Говорят, этого потребовала война. Так же, как необходимость соблюдать оперативную секретность заставила разделить наши сознания. Но Совет существовал еще до того, как началась война. У нас всегда были секреты, даже от самих себя.

Его пальцы совсем замерзли.

— Я делаю это. Просто подозреваю, что должно произойти нечто ужасное. Если это можно предотвратить, я сделаю все, что смогу. Если нельзя — сделаю все возможное, чтобы Материнское Гнездо вышло из этой катастрофы с минимальными потерями, что бы там не ожидалось. Но я почти ничего не смогу сделать, пока не войду в Совет. Мне никогда не было так трудно идти к победе, Галиана. Мне кажется, на моем месте ты бы чувствовала то же самое. Ты всегда с подозрением относилась к вещам, которые казались слишком простыми, потому что за этой простотой могло что-то скрываться. Мне ли о том не знать. Ведь я как-то угодил в одну из твоих ловушек.

Клавейн поежился. Внезапно он почувствовал, что очень замерз. И что за ним наблюдают.

— Галиана, — сказал он — наверно, слишком торопливо, — я вынужден так поступить. Я вынужден сделать то, чего добивается Скейд, хорошо это или плохо. Я просто надеюсь, что ты меня поймешь.

— Она поймет.

Клавейн резко обернулся — но, еще не завершив движения, узнал голос и понял, что беспокоиться не о чем.

— Фелка…

У него словно гора с плеч свалилась.

— Как ты меня нашла?

— Я предполагала, что ты сюда спустишься. Ты всегда оставлял последнее слово за Галианой.

Она прошла в склеп совершенно беззвучно. Сейчас Клавейн заметил, что дверь наполовину открыта. Вот почему стало так холодно! Как только герметичность нарушилась, по помещению начал гулять сквозняк.

— Не понимаю, зачем я здесь, — сказал Клавейн. — Знаю, что она мертва.

— Она — твоя совесть.

— Потому я и любил ее.

— Мы все ее любили. Поэтому кажется, что она до сих пор жива и ведет нас, — Фелка подошла совсем близко. — То, что ты здесь — это правильно. Я не стану из-за этого хуже о тебе думать или меньше уважать тебя.

— Думаю, я знаю, что должен сделать.

Она кивнула, словно Клавейн сообщил ей точное время.

— Ладно, идем отсюда. Для живых здесь слишком холодно. Галиана не будет против.

Следом за Фелкой Клавейн направился к выходу.

Оказавшись снаружи, он крепко закрутил колесо, возвратив на место поршнеобразную дверь — словно хотел оставить за ней свои воспоминания.

Клавейну позволили войти в тайную палату. Едва переступив порог, он почувствовал, как мысли обитателей Материнского Гнезда, которые звучали на заднем плане в его сознании, внезапно оборвались, словно вздох умирающего. Наверно, для кого-то из Объединившихся такая изоляция могла оказаться болезненной. Но он ощутил лишь легкое раздражение — и не потому, что недавно побывал в месте упокоения у Галианы, которое было изолировано таким же образом. Клавейн слишком долго находился на положении изгоя, чтобы тревожиться по поводу отсутствия чужих мыслей в своей голове.

Разумеется, полной изоляции не было: он соприкасался с сознаниями тех, кто находился в палате. Однако, в соответствии с обычными ограничениями Закрытого Совета, ему позволяли лишь слегка касаться их мыслей. Сама палата оказалась довольно непрезентабельной: огромная сфера, оживленная множеством полукруглых балконов, которые лепились по всем стенам почти до самого верха, с плоским полом. На балконах были установлены кресла. Еще одно кресло — одинокое, жесткое и строгое — стояло в центре палаты, словно его выдавили наружу из мрачного серого пола.

(Клавейн?)

Скейд стояла на краю выступа, похожего на язык, который высовывался из стены палаты.

«Я весь внимание».

(Сядь в кресло.)

Он повиновался. Каблуки его ботинок звонко щелкали по металлу. Чувство было не из приятных: атмосфера в палате напоминала зал суда, причем сам Клавейн присутствовал в качестве подсудимого… или даже приговоренного к наказанию.

Вопреки ожиданиям, кресло оказалось весьма удобным. Клавейн закинул ногу на ногу и почесал бороду.

«Давай покончим с этим вопросом, Скейд».

(Всему свое время, Клавейн. Ты знаешь, что с бременем знаний придет другое бремя, бремя секретности? Тебе дадут доступ к тайнам Закрытого Совета, но эти сведения ни при каких обстоятельствах не должны попасть к врагам. Даже обмен с другими Объединившимся считается недопустимым.)

«Я знаю, во что ввязываюсь, Скейд».

(Мы просто хотим убедиться. Ты не должен упрекать нас за это.)

В этот момент Ремонтуа поднялся со своего места.

(Он сказал, что готов, Скейд. И этого достаточно.)

Скейд восприняла его слова совершенно равнодушно. Вспышка ее ярости насторожила бы Клавейна куда меньше.

(Спасибо, Ремонтуа.)

«Он прав. Я готов. И хочу этого».

Скейд кивнула.

(Тогда приготовься. Сейчас твое сознание получит доступ к данным, которые были для тебя закрыты.)

Первым побуждением Клавейна было схватиться за ручки кресла, которых не было. Потом он понял, как смешно бы это выглядело. Подобные чувства он пережил четыреста лет назад, когда Галиана впервые ввела его в Транспросвещение. Это произошло на Марсе. Клавейн был ранен, и она вживила в его мозг имплантаты. За несколько мгновений до операции Клавейн почувствовал себя человеком, который стоит перед надвигающейся стеной цунами и отсчитывает секунды до того момента, когда как волна сметет его. Сейчас он испытывал нечто подобное, хотя знал, что кардинального изменения сознания не произойдет. Просто он получит доступ к секретной информации, скрытой от большинства Объединившихся.

Он ждал. И ничего не происходило.

(Чего ты ждешь?)

Клавейн ослабил пальцы, впившиеся в сидение.

«Я чувствую так же, как и чувствовал».

(Нет, не так же.)

Он посмотрел вокруг себя, на ряды кресел, опоясавшие стены палаты. Ничего не изменилось, никаких отличий. Память заверила его, что все осталось таким же, каким было минуту назад.

«Я не…»

(Прежде, чем ты пришел сюда, прежде, чем ты принял решение, мы позволили тебе узнать, в чем заключалась причина нашей настойчивости. Необходимо вернуть то, что было утрачено. Или это не так, Клавейн?)

«Вы не говорили, что именно ищете. Я до сих пор этого не знаю».

(Просто ты не задавал себе правильного вопроса.)

«И какой вопрос мне следует задать, Скейд?»

(Спроси себя о том, что ты знаешь насчет оружия класса «ад». Уверена — ответ будет очень интересным.)

«Не знаю никакого класса „ад“…»

И запнулся. Стало очень тихо. Клавейн знал, и знал очень хорошо.

Теперь, получив доступ к информации, он понял: до него все время доходили слухи об этом оружии. Он слышал о нем с тех пор, как жил среди Объединившихся. Их злейшие враги тоже рассказывал невероятные истории о тайниках Конджойнеров, где хранилось оружие фантастической мощности — настолько разрушительное и жестокое, что оно вряд ли когда-нибудь подвергалось испытаниям. Само собой, его еще никогда не использовали в сражениях. Вероятно, оно было создано очень давно, на заре истории Объединившихся. Слухи обрастали различными подробностями, но в одном сходились: всего в тайниках хранилось сорок орудий, и ни одно не было копией другого.