Чайна Мьевиль - Посольский город Страница 37

Помню, мне стало казаться, что те белые пятна, которые с самого начала присутствовали в характере Скайла и интриговали меня, и составляли его главную суть. Не знаю, чем пугал остальных пошедших на преступление служителей Сурль/Теш-Эчер, вероятно, их страхи имели отношение к политике. А вот сказать то же самое о Скайле я не могла, несмотря на то что он тоже стал служителем и вообще давно был с ними заодно. Несмотря на его виртуозное манипулирование легковерными сравнениями-зелотами. Он действовал как аппаратчик, но я сомневалась в том, что он был настоящим пророком.

Через много месяцев после того ужасного события, нашего первого кризиса, когда Послоград стоял на пороге новой эры, когда мы ждали прибытия следующего корабля, а время, которое я назвала «прошлым», подходило к концу, Хозяева, очевидно, сделали Скайла сравнением. Так мне сказала Эрсуль.

Что ему пришлось для этого сделать, она так и не выяснила. Он стал частью Языка, но я ни разу не слышала, чтобы его говорили, а я пыталась, по-разному, хотя, надеюсь, всегда незаметно. А вот сравнения Хассер и Валдик, хотя и поменяли свой смысл после того события, обрели новую жизнь. Это как тот мальчик, которого открыли и снова закрыли, а теперь он мёртв. Это как тот человек, который каждую неделю плавал с рыбами, а теперь умер. Ариекаи нашли этим формулировкам новое применение.

Эрсуль была мне доброй подругой в то мрачное время, хотя даже ей я не рискнула рассказать всё, что знала. Себе я говорила, что просто жду. Ведь я же иммерлётчица. Когда прилетит следующая смена, я отправлюсь прочь, подальше от этих мест. А потом прибыл миаб с подробностями о том, кого привезёт следующий корабль, и с известием о нашем новом невероятном после.

Разве можно было не остаться и не посмотреть? Всё, что случилось потом, — настоящее, и это единственная история, которую мне остаётся теперь рассказать. Разве я сама не хотела для Послограда перемен?

Позднее, когда критические события достигли невиданного размаха, воспоминание об этом вызывало во мне чувство вины, но тогда, после первой встречи с послом ЭзРа, поняв, что всё пошло не по плану, ощутив нежданный хаос, посеянный ими в Послограде, я была счастлива.

Часть четвёртая

ЗАВИСИМЫЕ

9

Люди бродили по улицам в состоянии какой-то утопической неуверенности, зная, что всё переменилось, не понимая, где они живут теперь. Взрослые разговаривали, дети играли в игры.

— Я готов проявлять осторожность, — случайно услышала я слова одного человека и едва не расхохоталась ему в лицо. Готов, вот как? — хотелось закричать мне. И к чему же ты готов? Что ты будешь делать? Как именно проявлять свою осторожность?

Мы всегда жили в гетто, в городе, который принадлежал не нам, а существам куда более могущественным и странным. Мы жили среди богов — маленьких, крошечных, но всё-таки богов по сравнению с нами, учитывая то, как много они имели в своём распоряжении, — и игнорировали этот факт. Теперь они изменились, но мы не понимали, как, и всё, что нам оставалось — ждать. В те часы глупые споры послоградцев были так же бессмысленны, как трели птиц.

Наши новые лидеры обращались ко мне с экранов и голографических плоскостей с такими словами:

— Ситуация находится под пристальным наблюдением. — Мы подыскивали слова, чтобы объяснить себе суть времени между двумя эпохами. Я проходила через крохотный квартал кеди. Их правящие тройки уже слышали об убийстве, и, достаточно хорошо зная психологию терранцев, заразились их страхом и тоже стали бояться.

Я никак не могла убедить Эрсуль пойти со мной в Послоград-главный, на вершину холма, где толпились и возбуждённо бегали туда-сюда люди, гоняясь за слухами, которые ничего им не сообщали, вглядываясь, бессильные что-либо изменить, в город, где шла жизнь, такая же непонятная, как и прежде, только по-новому непонятная. Мы всё это видели. Я пошла в её квартиру. Эрсуль была подавлена, впрочем, не больше остальных.

Она сделала мне кофе с одной из популярных тогда приправ. Шасси позволяли ей двигаться вперёд и назад. Её механизм работал безупречно, но при частом повторении одних и тех же движений неизбежно появлялись сначала какие-то неуместные шумы, потом помехи.

— Тебе удалось что-нибудь выяснить? — спросила я.

— О том, что происходит? Нет. Ничего.

— А как насчёт?..

— Я же говорю, ничего. — Она заставила себя моргнуть. — В сети полно всякой болтовни, но если кто-нибудь и понимает, что тогда случилось, и говорит о том, что ещё может случиться, то они делают это так, что я не могу подслушать.

— ЭзРа?

— А что они? Думаешь, я просто скрываю от тебя что-то важное? Господи. — Я даже смутилась от её интонации. — Я не больше тебя знаю о том, где они. Я тоже их с той вечеринки не видела. — Я не сказала ей о том, что видела Ра куда позже. — О, всяких слухов ходит множество: они улетели, они захватили власть, они готовят нашествие, они умерли. Но всё это выеденного яйца не стоит. Если в твои сети в посольстве ничего не попалось, то что же могу я с моей жалкой поисковой программкой? — Мы уставились друг на друга.

— Ладно, — медленно сказала я. — Пойдём со мной…

— Никуда я не пойду, Ависа, — сказала она, голосом ясно давая понять, что тема закрыта. И это был тот редкий случай, когда я не очень расстроилась.

Я пошла к денежной стене. Трудно возвращаться туда, где в последний раз побывал ребёнком, особенно если это дверь. Сердце стучит громче, чем рука. Но я постучала, и Брен открыл.

Когда дверь распахнулась, я смотрела вниз, чтобы дать себе время. Потом подняла голову и увидела его. Он показался мне гораздо старше, из-за седины. Но и только: во всём остальном он ничуть не изменился. Он меня узнал. Ещё до того, как я посмотрела ему в глаза, точно.

— Ависа, — сказал он. — Беннер. Чо.

— Брен, — ответила я. Мы смотрели друг на друга, и, наконец, он не то вздохнул, не то усмехнулся, а я улыбнулась, пусть и печально, и он отошёл в сторону, пропуская меня в комнату, которую я помнила на удивление хорошо и которая осталась прежней.

Он принёс мне выпить, а я пошутила насчёт того сердечного средства, которое он давал, когда я была у него в первый раз. Он вспомнил песенку, которую мы пели в детстве, запуская монеты, и пропел её мне, с ошибкой. Потом он ещё что-то говорил, вроде того, что ты побывала вовне, ты иммерлётчица! Поздравляю. Мне захотелось сказать ему спасибо. Мы сидели и смотрели друг на друга. Он был всё так же худ, даже нарядный костюм на нём вполне мог быть тем же.

— Итак, — сказал он, — ты пришла сюда потому, что наступает конец света. — Экран за его спиной безмолвно показывал царящее в Послограде смятение.

— А это конец? — спросила я.

— По-моему, да. А по-твоему?

— Я не знаю, что думать, — ответила я. — Поэтому я здесь.

— Да, я думаю, что нашему миру настаёт конец. — Он откинулся на спинку стула. Вид у него был совершено спокойный. Сделав глоток, он посмотрел на меня. — Уверен. Всё, что ты знала, только что кончилось. Ты это понимаешь, правда? Вижу, что понимаешь. — Я понимала и то, что он неравнодушен ко мне. — Ты тогда произвела на меня впечатление, — сказал он. — Такая серьёзная маленькая девочка. Я еле сдерживал смех. Даже когда ты нянчилась со своим бедным другом. Который глотнул хозяйского воздуха.

— С Йогном.

— Всё равно. Всё равно. — Он улыбнулся. — Итак, у нас конец света, и ты пришла ко мне, а зачем? Думаешь, я могу помочь?

— Думаю, ты можешь кое-что рассказать.

— О, поверь мне, — сказал он, — никто там, на холме, не хочет, чтобы я что-нибудь знал. А теперь меня и близко туда не пустят. Я, конечно, не говорю, что у меня нет своих лазеек — всегда найдутся желающие поболтать со стариком, — но ты, наверное, и сама знаешь не меньше моего.

— Кто такие оратеи? — спросила я. Он вскинул голову.

— Оратеи? — переспросил он. — В самом деле? О. Понятно. Иисус Фаротектон. — Он разгладил рубашку. — У меня была такая мысль. Я подумал, может быть, в этом всё дело, но… — Он покачал головой. — Но я сомневался. Разве в такое можно поверить? Оратеи — это не «кто», — продолжил Брен. — Это «что». Наркоманы.

— Всё, что может случиться, уже случалось когда-нибудь, — сказал он и наклонился ко мне. — Где живут неудавшиеся послы, как ты думаешь, Ависа? — Этот вопрос так шокировал меня, что я даже дышать на секунду перестала.

— Если говорить без обиняков, то ты ведь не веришь, что все до одного монозиготы, выращенные посольством, годятся в послы? — сказал он. — Конечно, нет. Не все двойники принимаются — одни не достаточно похожи, другие с заскоками, третьи думают по-разному, сколько их не учи. Всё, что угодно.

— Ты сама бы всё поняла, если бы хоть раз над этим задумалась. Это даже не секрет. Об этом просто никто не думает. Ты знаешь, что если один двойник умирает, то другой уходит в отставку. — Он слегка приподнял руки, имея в виду себя. — Ты ведь не была в посольских яслях, а? Конечно, они ведь только для тех, кто так из них никогда и не вышел. А какой смысл выпускать оттуда тех, кого растили и учили для одной-единственной работы, а они всё равно не могут её делать? Выпусти их, и проблем не оберёшься.