Генри Олди - Куколка Страница 38

«Истерика, – отметил маэстро Карл, знаток слабого пола. – Знакомое дело. Справимся. Худшее позади, малыш.»

«Это еще бабушка надвое сказала, – возразил Гишер. – Дамочка переменчива, как погода весной. Того и гляди, опять домогаться начнет. Или голову об стенку расшибет. Держи ухо востро, дружок!»

Действительно, рыдания Юлии становились громче. Она тряслась, словно эпилептик; слова превращались в неразборчивое бормотание. Нет уж, хватит с нас «овоща»!

– Прекратить истерику! Это приказ!

Юлия умолкла так резко, что он поначалу даже не поверил. Решил: слух изменяет. Или помпилианка набирает воздух, желая разразиться очередной серией рыданий.

– Вы согласны, чтобы я помог вам?

– Да! Да! Я на все согласна! – старая песня, но в голосе женщины царил восторг. От этого делалось страшно. – На все, что пожелаешь!

– Повторяю: вы согласны на мою помощь?

– Да! Ты хочешь мне помочь? Я тебе не безразлична?

С нарочитой медлительностью она взялась за жакет, мигом раньше наброшенный на плечи.

– Это просто помощь. Помощь невропаста. Вы согласны?

– Да!!!

«Невропаст. Невропатолог. Невроз, – с тоской подумал Лючано. – Родственные слова. Считай, братья. Как же я устал от вас всех: рабов, хозяев, отцов, детей…»

И начал работать куклу.

Женщина была обнажена перед ним.

Не телесно, а иначе, на уровне доверия, знакомого лишь тем, кто чуткими пальцами касался сокровенного – разума, души, инстинктов, подсознания. Снаружи, во внешнем мире, кукла двигалась вокруг невропаста, поигрывая снятым жакетом, как матадор – алым плащом. Бык не спешил нападать. Бык мычал, удерживая женщину на расстоянии. Но обильный поток слов-транквилизаторов не имел принципиального значения.

Главное происходило не здесь.

Манипулируя пучками куклы – профессиональный термин в отношении Юлии вызвал мерзкую оскомину – он не сразу заметил неладное. Поначалу все шло нормально. Большинство нитей перетянуты и фальшивят, как струны гитары, настроенной любителем. При нервном срыве это естественно. Убрать лишнее напряжение, расслабить, унять дрожь – и человек придет в норму. Адский труд: вести больного. Адский, но посильный. Он хорошо помнил, чего стоило маэстро Карлу вести графа Мальцова.

Да и самому доводилось.

Дело было в другом: часть нитей выглядела странно. Сперва он подумал: «незнакомо» – и осекся. Легкое мерцание. Глянцевый, словно наэлектризованный ворс. «Басовые» утолщения. Тот же эффект он наблюдал у безмозглого «овоща» Пульчинелло! Только у Пульчинелло нити-мутанты образовывали самостоятельную «сеть», отдельные пучки, уходящие корнями в темные глубины первобытных рефлексов. А у Юлии мерцающие «басы» перемежались обычными нитями, как в мышцах чередуются быстрые и медленные волокна.

Казалось, ее пучки начали фрагментарно перерождаться.

«Пробуй, малыш. Раз уж взялся…»

Он восстановил тесный контакт, ощутив легкий укол, как от разряда статического электричества. Ощущение нельзя было назвать неприятным. В Лючано вошла толика чужой энергии, помогая наладить связь. Осмелев, он принялся оглаживать нити, пытаясь ослабить вибрацию.

Впервые он работал на состояние, а не на конкретный результат: коррекция речи и движений. Шел ощупью по болоту, тыча слегой в предательскую трясину. Отыскивал точку опоры, пробовал: «Выдержит ли?» – и продолжал путь.

С «овощем» было иначе. Он не стремился уловить и понять разницу. Отвлекаться нельзя. Потом, когда все закончится, он, наверное, рухнет пластом. Такие эксперименты даром не проходят. Если работаешь куклу в состоянии аффекта, временного помрачения рассудка…

Откуда он это знает?

Он никогда не работал сумасшедших кукол!

«Это опыт, дружок. Опыт. Ты не знаешь наверняка, но догадываешься. И готов побиться об заклад, что прав. Валяй, трудись. Я в тебя верю.»

«Спасибо, Гишер.»

Копилась усталость. Он полностью сосредоточился на пучках. «Басы» делались тоньше. Ворс втягивался в струны. Надо поймать ритм колебаний, как перед сеансом экзекуции. Нащупать, слиться, войти в унисон…

…Звездное небо накрыло его перевернутой чашей огня.

Таким небо бывает лишь близко к центру Галактики, где полыхающие светила-гиганты обрушивают на планеты ливни излучений. Сияющая мгла; сумерки – россыпь драгоценностей. Скалы сверкали радугой. Парящего орла окружал яркий ореол, а по земле вслед за ним плыла целая стая пернатых росчерков. Любой предмет отбрасывал бесчисленное множество теней. Они дробились, пересекались, накладывались одна на другую, образуя узлы мрака.

Искры и блики; подобия, отражения…

И тихий шепот Венечки Золотого, плывущий над твердью:

– Когда мы выходим на сцену,За нами идет благодать,Вселенная – это плацента,Отвергнутая навсегда,

Законы великим излишни,Могучим смешны рубежи…

В самом темном узле, образованном соитием теней от засыпанных песком руин и трехрогой скалы, нависшей над кристаллической равниной, лежало существо. Сфинкс, химера, безумный гибрид. Мощные лапы льва, сухое туловище козы, драконий хвост, сплошь в чешуе. Огромные крылья сложены на спине. И над всем этим – лицо Юлии в обрамлении роскошной гривы.

Пряди волос извивались на манер змей.

Юлия зевала, обнажая белоснежные клыки.

Существо было прекрасно. В его глубине, как статуя в недрах мраморной глыбы, скрывалась та женщина, которую знал Лючано. Он должен был освободить пленницу, заключенную в тело химеры. Скульптор имел в распоряжении единственный инструмент – собственные руки.

Он шагнул ближе, примерился.

Пора!

– Законы великим излишни,Могучим смешны рубежи…Но вот мы выходим.Мы – вышли.И каждою жилкой дрожим.

И мы оставляем гордынюВ кулисах, как сброшенный плащ…

Прикосновение к телу существа обожгло пальцы. От его касаний химера меняла форму – живой камень, податливый мрамор, сырая глина мироздания повиновалась! Он лепил, мял, убирал лишнее, сглаживал углы – и существо содрогалось от наслаждения, возвращаясь к началу. Творец, создатель на заре времен, он возвращал первозданную естественность тому, что ее утратило.

Нимб над головой служил лампой мастерового, освещая работу. Тени отшатывались прочь, не в силах вынести света. А он работал, зная, что делает. И душа пела великую песнь, вторя шепоту Венечки Золотого, поэта-заики…

– И мы оставляем гордынюВ кулисах, как сброшенный плащ,И в сизом искрящемся дымеНаш гимн превращается в плач,

Стихает дробящийся топот,Скрываются в ножнах мечи…А кто-то нас хлопнет по попеИ скажет: «Родился? Кричи!»

Разбив в детстве любимое блюдце тетушки, знаешь без обиняков: произошло страшное. Жизнь закончилась, впереди – тьма без намека на просвет. Ужас цепкой лапкой хватает сердце, будто кистевой эспандер. Сожмет-отпустит, задаст ритм, собьет на удушливую аритмию…

Хватку детского ужаса Лючано вспомнил, когда дверная мембрана треснула, как блюдце, на пять лучей-осколков. С легким шелестом они убрались в стены. Проем заслонили две мощные фигуры, шагнув в студию. Захватчики оставались в масках. На пленника тупо пялились стрекозьи глаза – драгоценные камни, граненые ювелиром-безумцем.

Фасетчатолицые замерли по обе стороны от входа.

– Добрый день, пациент!

Человечек, возникший между захватчиками, был хрупок и изящен, словно насекомое. На полголовы ниже Лючано, телосложением гость напоминал Жоржа Мондени: узкие плечи, осиная талия, девичьи ступни и ладони. Клетчатый костюм от Бердье, сорочка с запонками из розового жемчуга. Шейный платок завязан хитрющим узлом, концы наружу, свисают до брючного ремня. Лицо варвара – желтая кожа, рот-шрам, косой разрез глаз, уголками вниз, отчего в памяти возникал образ грустного клоуна.

Это конец, понял Тарталья. Если не скрывает лица, значит…

– Яцуо Кавабата, ваш покорный слуга!

«Еще и имя назвал. Хотя мог соврать…»

– Нет-нет, вам представляться не надо! – крошка Яцуо сделал вид, что останавливает «пациента». Хотя тот не шевелился, молчал и уж точно не собирался раскланиваться с маленьким франтом. – Позвольте мне чуть-чуть побыть в блаженном неведении. Разумеется, я знаком с вами заочно, со слов заказчика. Но ваша личность откроется мне позднее, во всей ее прелести. Сейчас же мы – два одиночества, волей случая оказавшиеся рядом в черной мгле Вселенной. Космос равнодушен к нашим грандиозным пустякам. Не поверите, какое это наслаждение – быть возле объекта, и медлить с проникновением. Вы – юная девственница, запретный плод, прихоть гения…

«Киллер-болтун. Малыш, тебе повезло напоследок.»

– Пациент, вы меня обижаете! – танцующей походкой человечек двинулся по коридору, постукивая об пол тростью с набалдашником в виде сжатого кулака. Он не хромал, трость играла декоративную роль. – Разве я похож на палача? На презренного наемника-убийцу? Фи! Никто в роду Кавабата не опускался до грубых воздействий. А скрыть свое истинное имя – позор! За такое мои предки прокалывали отступнику «звезды небес» и бросали в горах: умирать. Встреться мы при других обстоятельствах, я бы растолковал вам…