Руслан Шабельник - Пути Господни (СИ) Страница 39

- И расцеловал бы. Зачем казнить-то? – устав тянуться за каждой порцией, пользуясь увлеченностью хозяина кабинета, Стеценко хозяйски придвинул графин к себе.

- Ты не понимаешь. Он – первое зерно, утренняя сирена с которой начнется новый день, новая эра. Мы осудим его, вывезем на Майдан, накалим ситуацию до невозможности, и вот тогда…

- Что тогда? – подумав, Стеценко отставил бокал, и отхлебнул прямо из горлышка. Кивнул, причмокнул, отхлебнул снова.

- Они сорвутся.

- Кто?

- Техники. Неизбежно. Словесно, или действиями. Главное – они дадут нам повод. У нас войска, власть, сила. Мы вычистим этот класс, укажем на истинное место, да так, что еще много поколений они будут бояться оторвать глаза от своих приборов.

- Не забывай, техники помогли Великому Пастырю Сонаролле прийти к власти, не забывай, как они это сделали. Что, если, как тогда… - высказал неожиданно трезвую мысль Стеценко.

Великий Пастырь залпом опрокинул в себя остатки вина в бокале.

- Не смогут! Зачем, по-твоему, я приказал прорезать дополнительные ходы.

Рука Пастыря потянулась за графином и… не нашла. Стеценко виновато смотрел на друга. В абсолютном диссонансе с глазами, рот счастливо улыбался.

***

Велико было горе истинных детей Божественного. Велико желание помочь оступившимся.

И зглянулся Учитель на истовые молитвы.

И ниспослал откровение…

Летопись Исхода

Глава 3. часть 4.

- Отец наш небесный! Твои слова – мудрость. Деяния твои – вечность. Не померкнет в веках слава твоя! Раскрой глаза, прочисть уши заблудшим детям твоим. Донеси до умов правду слов твоих! Дай разум постичь замыслы твои, дай силы воплотить их. Не дай сойти с пути истинного, избави от искусов, деяний и слов неправедных! Слава!

- Слава!

Александр Сонаролла тяжело поднялся с колен. И без того худое лицо превратилось в череп, обтянутый пленкой кожи. Камни желтых глаз с хрустом вращались в глубоких глазницах.

Никий Гвана тихо подошел к Пастырю. Давно не мытые длинные волосы висели слипшимися худыми прядями.

- Мы взяли Протестов и Шиинов, все в камерах. Приходят в себя.

Сонаролла устало кивнул, опухшие веки скрежетали по шершавым камням.

Владимир Морозов, вознесшийся до председателя нового Совета, подошел к соратникам.

- Еще взяли?

Гвана согласно тряхнул сосульками волос.

- Кого?

- Протестов и Шиинов.

- Выходит животноводов и химиков, - Морозов вздохнул, через силу прогоняя воздух сквозь легкие. – У нас сидят пластмасники, пищевики, металлурги, теперь вот животноводы. Мы пока держимся, пока… инфраструктура нарушена. Люди должны работать!

- Как с едой?

К компании присоединились старшины аграриев и медиков – Пол Никитченко и Людмила Мотренко.

- Запасы пока есть, пока… половина моих – арестовано. Если они не выйдут и не приступят к работе…

Недосказанность оборачивалась безрадужными перспективами.

- Они упорствуют, в основной массе, мы применяем, гм, действенные меры, нам казалось, что действенные…

Недосказанность оборачивалась признанием бессилия.

- Вот если бы их лидеры, публично, при всех отказались от взглядов, пример остальным…

Недосказанность оборачивалась бесплотными мечтами.

- Они не откажутся…

Недосказанность вернулась к безрадужным перспективам.

- Отриньте прошлую жизнь. Прошлые неблаговидные, или благовидные поступки, грехи и достоинства. Отриньте прошлое, ибо оно – зло. Сомнения, страхи, воспоминания, которые заставляют страшиться – зло. Отриньте, бросьте их в топку новой, вожделенной жизни. Пусть их огонь распаляет в вас желание перемен!

Мотренко словно продолжала молитву. Глаза, широко открытые глаза смотрели на соратников и не видели их.

- Что, откуда это! – усталым коршуном встрепенулся Сонаролла.

- Речь Учителя, последняя, на Земле, перед отлетом.

И Никитченко подхватил эстафету медика, а за ним Гвана и Морозов…

- … сожгите вещи. Напоминающие о зле, они – зло! Не раздавайте, раздав их – умножите зло. Сожгите! И обновленным, очищенным, свободным начните новую жизнь! Жизнь, о которой вы так долго мечтали!

С каждым словом, каждой фразой морщины на лице Сонароллы разглаживались, оно светлело, озаряясь сиянием истинного знания. Знания, ниспосланного свыше.

***

Уважаемый Великий Пастырь, нижайше довожу до вашего высокого сведения, что Трибунал – сплошь гнездо еретиков и саботажников. На мои неоднократные доклады о еретических наклонностях моего соседа Рустама Кекуле – цех пластмасников, они никак не реагируют. Более того, не иначе в издевательство, прислали ко мне какого-то медика, по виду – еретика, чтобы он прочитал мне лекцию о болезни – лунатизм. Скверна и ересь пустила корни в самое лоно Матери Церкви. Никому нельзя доверять. Вполне возможно – остались только Вы и я. Дабы послание не попало в нечестивые руки, отношу его лично и подбрасываю под дверь.

С уважением, Леопольд Нульсен – преданный и верный сын Матери Церкви и Великого Пастыря.

Он помнил этот Майдан, он помнил этот помост.

В дни субботних Благодарений на главной площади Ковчега было не менее людно. Как и тогда, обилие радостных глаз, шумные приветствия, общение, которое норовили продолжить за столами с едой и – самое главное – выпивкой. Как и тогда – люди приходили семьями.

На этом сходство заканчивалось.

Обилие портретов Учителя, его собственных, стилизованных до потери сходства с оригиналом портретов резало глаз. Возгласы «Слава!», сопровождаемые ритуальными жестами. Важные представители Армии Веры, нетерпеливо постукивающие дубинками по раскрытым ладоням. Толстые прутья решеток, отделяющие Майдан от проходов, или проходы от Майдана. Он чувствовал себя заключенным, которого после длительной отсидки выпустили на прогулку. Иллюзия свободы, ограниченная колючим забором лагеря.

- О-о-о!

Шевеление и множественные крики в дальнем конце Майдана привлекли внимание.

- Что там?

Верные последователи, истовые ученики окружали Учителя плотным кольцом, окончательно усиливая сходство с лагерем.

- Адам Пушкин.

- Адам Пушкин? – знакомое имя. Имя из прошлого.

- Да, старик, якобы видевший Учителя живьем.

Теперь он вспомнил, да и как мог забыть. Адам – первый ребенок Ковчега. Он присутствовал при его рождении. Он и Ганнибал – отец мальчика. Сильный мужчина, прижатый криками маленькой рожающей женщины.

Черные мускулистые руки обхватили курчавую голову…

Как же давно это было!

В прошлой жизни.

И вот она – связь времен, имя, лицо из прошлого.

- Чудо, что мальчик жив!

Он сам не заметил, как произнес фразу вслух.

Верные последователи истолковали по-своему.

- Старику больше ста лет – песок сыпется. Последние годы врачи не выпускали его из палаты, а тут… на праздник.

- Ха! Наверное боятся – до следующего не дотянет.

- Я хочу увидеть… посмотреть…

- Учитель, это не совсем…

- Я увижусь с ним!

Он помнил его – кофейный младенец с любопытными глазищами-пуговками.

Конечно, младенца давно нет. Эммануил знал – старость не красит, но то, что увидел перед собой… мумия, пергаментная мумия. Мысли, чувства, воспоминания давно покинули это бренное тело. Лишь душа, крупица жизненной силы возрастным склерозом, стараниями врачей отчего-то задержалась дольше обычного.

И комар имеет душу.

Душа не есть личность.

Ибо личность давно умерла.

Трясущаяся голова на дряблой шее, бездумные глаза, возможно, просматривающие картины прошлого, возможно, обозревающие воронки царства смерти, но определенно не настоящее.

Люди подходили к мумии, дотрагивались до костлявой руки – пока живым мощам, и тихо отходили. Наверное, просветленные.

Эммануил не смог сдержаться. Назойливо шипели верные последователи. Подошел, дотронулся… заглянул в глаза.

- Адам, ты…

Проблеск воспоминания, искорка узнавания… безжизненные зрачки смотрели сквозь него, наблюдая недоступное, но никак не Эммануила.

Подталкиваемый нетерпеливыми паломниками, он тихо отошел.

Не узнал.

Он здесь чужой.

Чужой этому миру, этим людям, этому Ковчегу, и даже портретам на стенах отдаленно напоминающим оригинал.

- Он, это он!

Истошный вопль женщины взрезал ткань воспоминаний.

Женщина указывала на него.

Неужели узнала?

Неужели кто-то сопоставил портреты и смиренного паломника?

- Это он!

Ученики недоуменно вращали головами.