Борис Иванов - Законы исчезновения Страница 4

Читать бумаги доктора Кросса Рус стал в городском саду, на скамейке. Ему не хотелось оставаться совсем одному с самим собой.

«Мне очень трудно сделать это, мой мальчик, — писал ровным, мелким стариковским почерком старый доктор Кросс. — Но если есть то, что называют словом „тот свет“, то там мне будет спокойнее, если я оставлю после себя на земле меньше лжи. Я долго верил в то, что есть ложь черная, злая — на корысти замешанная, а есть и добрая — та, что во благо, необходимая порой для того, чтобы как-то оправдать для человека его существование, которое при свете одной лишь истины может представиться ему бессмысленным, а то и вовсе невыносимым... Но пришло время разувериться и в этой иллюзии. Те дела, в расследовании которых мне пришлось участвовать в последнее время, порядком изменили мой взгляд на вещи. Боюсь, что моя ложь во спасение принесла тебе много зла. И еще принесет. Конечно, я лгал не одному тебе и, вообще, лгал не только своим пациентам... В жизни часто приходится лгать. Но эта — бытовая ложь по мелочам, — наверное, простится всем нам. А твой случай — особый, Руслан. Прочти мои заметки, которые я вел несколько лет подряд, — распечатки того, что я надиктовал киберсекретарю в файл твоей истории болезни. Ну и некоторые связанные с этим материалы. Постарайся быть как можно хладнокровнее при чтении. Прости, если сможешь, старого дока Кросса и вооружи себя против той беды, что может прийти к тебе».

Рус отложил в сторону листок письма и неприятно дрогнувшими пальцами открыл тощую светло-коричневую папочку со своим именем, оттиснутым на тонком картоне, и с датой того дня, когда друг отца, Ганс Кросс, стал еще и его лечащим врачом. Строка для даты окончательного излечения оставалась пустой.

«Сегодня, — рассказали ему убористые строчки распечатки текста, полученного тем — первым — днем, — Алексей Рядов привел ко мне своего приемного сына Руслана. Приходили они, собственно, всей семьей, но Рита сказала мне не больше полудюжины слов: слишком убита тем, что их затея с усыновлением ребенка потерпела такой жестокий и неожиданный крах. Они действительно не заслужили такого. Еще пару дней назад, когда они привезли парнишку знакомиться со мной (а точнее, с его сверстницей — Мод), это был вполне здоровый и жизнерадостный маленький человечек, полный своих, чисто детских, забот и чувств. То, что его отцом и матерью теперь будут эти раньше совершенно незнакомые ему люди, казалось, нимало не тяготило его. Он, кстати, удивительно похож на обоих Рядовых — и на Алексея, и на Риту. Я, помнится, даже подумал тогда, что ставший мне сразу симпатичным мальчишка, может быть, чуть более черств эмоционально, чем следует... Тем более разительной была происшедшая с ним перемена...»

Рус на минуту прикрыл глаза.

Потряс головой, еще раз пробежал глазами по словам: «...привел ко мне своего приемного сына Руслана».

«Приемного...»

Чтобы сбросить с себя ощущение нереальности происходящего, он продолжил чтение.

«Это было теперь совершенно иное существо, — рассказывал дальше доктор. — Больное и несчастное. Остро и глубоко несчастное. Мне как-то не хотелось верить в то, что этим двоим снова так не повезло. Первого их сына три года назад отняла у них Темная Вера и наркотики, а когда с таким трудом они добились разрешения на усыновление чужого ребенка, его грозит забрать безумие. Путь этих двоих по жизни и без того был достаточно сложен, и я испытываю к ним горячую симпатию...

Первое, о чем я спросил Алексея после того, как выслушал его довольно растерянный рассказ, а затем — вконец запутанный, сбивчивый рассказ самого мальчика, не дознался ли Руслан каким-то образом до истории своего старшего брата, того, которого он никогда не видел и который существовал на самом деле. В отличие от того, которого Руслан создал в своем воображении. Нет, ничего подобного — Руслан не узнал за то не слишком долгое время, что провел в доме Рядовых, никаких страшных тайн, не нашел ни одного скелета в шкафу... Все, что произошло, было совершенно неожиданно и напоминало страшный сон».

Дальше шли страницы, отпечатанные другим шрифтом и на другой бумаге. Датированы эти записи были уже годом, Гораздо более близким к текущему. В верхнем правом углу страницы была сделана от руки пометка: «Русу». Текст без всякой преамбулы — возможно, с середины.

«Факты были таковы: почти год Руслан жил в доме своих новых родителей вполне благополучно — никаких экстраординарных событий или происшествий с ним не произошло. Мальчик неплохо учился, приобрел новых друзей, довольно хорошо ладил с людьми, хотя все отмечали, что он замкнут, может долго обходиться без общения со сверстниками. Были и другие особенности в его поведении, которые можно было трактовать двояко, но ничего такого, что внушало бы тревогу: самый обычный десятилетний мальчишка — вот и все. В один из последних солнечных дней осени этот мальчишка не вернулся с прогулки по побережью, здешнему, еще сохранившему тепло лета побережью, до которого за пятнадцать минут можно добраться на городском автобусе, а пешком — меньше чем за час. Алексей с несколькими друзьями и добровольными помощниками на ночь глядя стали уже прочесывать реденький лесок, когда без вести пропавший объявился сам. Нельзя сказать, что благополучно объявился — Рус явился домой зареванный и дрожащий нервной, неудержимой дрожью.

На этом месте истории в нее и вхожу я... Меня пригласили в дом Рядовых, чтобы вытянуть мальчика из глубочайшей психической комы. И я, а точнее — я и старый добрый набор лекарственных средств с делом справились. Только вот то, что стало происходить дальше, вовсе не успокаивало. У Руса появился брат.

Травмированное чем-то — но чем? — его воображение неожиданно породило невообразимо странный фантом: брата по имени Эл. Эл был близнецом Руса. Они родились и росли вместе в семье Рядовых. Подсознание Руса начисто вытеснило из его памяти начало его жизни, то, что было до его усыновления. Теперь Рус был твердо уверен, что он — настоящий сын Алексея и Маргариты Рядовых. Он создал в своем воображении никогда не существовавший мир своего детства. И все в этом мире было связано с братом. Братом, с которым он в один осенний день отправился гулять на побережье. А вернулся — один.

Я много видел всякого за время своей работы, но такого детально разработанного, многопланового случая самовнушения ни разу не встречал. Мальчик был настолько уверен, что на самом деле лишился реально существовавшего брата, что — признаюсь честно — заразил этой своей уверенностью и меня. Я никогда не признавался ни ему, ни его приемным родителям в тех — совершенно лишенных логики — сомнениях, что охватывали мою душу. Сам не зная, что я, собственно, хочу узнать, я поднял и внимательнейшим образом просмотрел все материалы, связанные с судьбой Сергея Рядова, того его брата, о существовании которого он не знал и знать не мог.

А потом я сделал запрос в интернат, из которого пришел в дом Рядовых воспитанник Руслан. То было не так уж глупо — ведь если откуда-то и пришел в жизнь Руса этот его «виртуальный» брат, так вернее всего — из его реальной, настоящей жизни. Той жизни, которую что-то б его подсознании решило намертво перечеркнуть, запереть где-то в темном пыльном тайнике души, ключ от которого был выброшен неведомо куда. Разумеется, я внимательнейшим образом изучил и то досье, что Комиссия по усыновлению предоставила семье Рядовых. Оно было хорошо известно мне, я знакомился с ним — на правах семейного врача Рядовых — еще тогда, когда о беде не было и речи... Помню, что меня тогда чуть удивило — на долю минуты, не более — имя «закрепленного педагога», подписавшего рекомендацию к усыновлению Руслана Манцева (его биологическими родителями были Светлана и Леонид Манцевы, погибшие при аварии рейса Альтаир — Система). «Закрепленного педагога» звали Алан Доржиев, и известен он мне был совсем в ином качестве. Теперь я снова вспомнил о нем.

Мне пришлось сделать отдельный запрос, касающийся этого моего старого знакомого, для чего потребовался специальный допуск. К счастью, допуск этого уровня у меня есть — как-никак я чуть ли не старейший член Постоянной Комиссии Парламента по контролю над биомедицинскими разработками. Да, это оказался именно тот Алан Доржиев, с которым мне пришлось познакомиться, когда я консультировал следствие по одному весьма запутанному делу с довольно долгой предысторией.

Никогда прежде, до истории с усыновлением Руслана, он не выступал ни в роли «закрепленного педагога», ни в роли рекомендующего лица в вопросах усыновления. Я позвонил в секретариат Контрольного Комитета (полковник Алан Доржиев проходил именно по этому ведомству в те времена, когда я знал его) и попросил о встрече с Доржиевым. Ждать ответа мне пришлось не одну неделю. Наконец письмом, присланным с фельдкурьером, мне довольно любезно ответили, что генерал-лейтенант медслужбы в отставке Доржиев готов встретиться со мной в любое удобное для меня время в пансионате «Киви». Это оказалось в Новой Зеландии. Наш мир, конечно, мал, и другое полушарие — не Дальний Космос, но на то, чтобы навестить старину Алана, мне понадобилось не так мало времени. Правда, я внимательнейшим образом проработал доступную мне информацию о предыстории появления Руслана в семье Алексея, но работа эта, как выяснилось потом, оказалась совершенно напрасной.