Грег Бир - Бессмертие Страница 40

— Вряд ли. — Ольми улыбнулся.

— Замучил их тестами. Пытаюсь выяснить, адекватны ли они тебе.

— Ну и?

— Адекватны. Но я их раздражаю…

— С дублями надо повежливее. Ты же знаешь, они и наябедничать могут.

— Ты заглянул в их память?

— Нет. Хотел увидеть тебя собственными глазами.

— И что скажешь?

— Отлично. Ты получил одобрение совета?

— Предварительное.

— Получишь. — Ольми не покривил душой.

— Как ты думаешь, Путь откроют?

Ольми ответил ментальным эквивалентом скептической гримасы.

— Знаешь, сынок, давай оставим политику в покое. Лучше обучи меня всему, что сам узнал.

— С удовольствием, папа. — Воодушевление Тапи электризовало.

— И что же ты выяснил?

Тапи изобразил прерывистую, зубчатую кривую.

— Много разрывов. Ситуация весьма напряженная. Гекзамон уже не то счастливое общество, каким, я думаю, был раньше, в Пути. Сегодняшнюю неудовлетворенность я сопоставил с психологическими профилями ностальгии по предыдущим стадиям жизни в естественно сформировавшемся гомоморфизме. По принципу «малое — модель большого». Алгоритмы показывают, что Гекзамон стремится к возврату на Путь.

— То есть «все хотят возвратиться в утробу»?

Помедлив, Тапи неохотно согласился:

— Я бы не стал утверждать так категорично…

— Мне кажется, ты отлично потрудился. Это не просто родительский комплимент.

— Думаешь, прогноз верен?

— В определенной степени.

— Я… Возможно, это глупо, но я тоже считаю, что тут скрыт большой прогностический потенциал. Так что предварительную профессию я уже выбрал. Буду изучать оборону Гекзамона.

— Наверное, ты прав на все сто. Но, если поступишь на эту службу, тебе придется подавлять свой петушиный норов. Самая трудная дорога в лидеры — через Силы Обороны.

— Да, папа, я знаю.

— В ближайшее время я буду очень занят и не смогу навещать тебя чаще.

— Ты снова помогаешь Силам Обороны?

— Нет, это личное. Но мы, наверное, будем встречаться еще реже, чем в последние годы. Хочу, чтобы ты знал: я тобой горжусь и люблю смотреть, как ты растешь и взрослеешь. Мы с мамой исключительно довольны таким сыном.

— Гордость зеркальных отражений, — произнес Тапи с оттенком самоуничижения.

— Отнюдь. Ты гораздо сложнее и совершеннее, чем любой из нас. Ты — лучшее от обоих родителей. Мои редкие визиты — вовсе не признак неодобрения. Это не от меня зависит.

Через шесть часов Ольми покинул Ось Евклида. В шаттле, что летел к Пуху Чертополоха, кроме него было всего двое пассажиров. Беседовать не тянуло, да и спутники были слишком поглощены своими мыслями, чтобы обращать на Ольми внимание.

Гавайи

Канадзава и Ланье сидели на передней веранде и любовались закатом. Солнце тонуло в океане за пальмовым берегом; склоны Барбер-Пойнта опаляло пламя, не столь испепеляющее, как то, которое полыхало в дни Погибели на мысу и на авиабазе ВМФ США. Свежеокрашенный штакетник отделял владения сенатора от японского кладбища, на котором Карен и Рам Кикура рассматривали украшенные резьбой базальтовые обелиски в форме пагод и крестов.

— Вот чего не хватает Осеграду, — заметил Ланье.

— Чего?

— Погостов.

— А тут их в избытке. Там, наверху, не мешало бы кое-что изменить. Между нами крепкие связи, но мы очень плохо понимаем друг друга. Если бы я чуть легче переносил космические полеты… Вообще-то летать мне доводилось, когда мы с тобой встречались в последний раз. И то под транквилизаторами.

Ланье сочувственно улыбнулся.

— Гарри, ты с ними работал… черт, встретился одним из первых. Кому, как не тебе, знать, что ими движет.

— Я только догадываюсь.

— Почему они ни с того ни с сего стали относиться к нам, как к бедным родственникам? Разве не понимают, что оскорбляют этим все человечество?

— Но ведь мы и есть бедные родственники, сенатор.

— Не такие уж наивные и недалекие, как им кажется. Можем еще до завтрака обмозговать много странных вещей.

— По-моему, точнее будет так: «поверить до завтрака в шесть невозможных вещей».

— Невозможные вещи! Чтобы человек вернулся из царства мертвых, или откуда-то из этих мест, — да разве такое возможно?!

— Возрожденных у нас хватает, — возразил Ланье. — Мирский гораздо загадочней…

— Оповещать землян не имеет смысла, — задумчиво проговорил Канадзава. — Ни к чему хорошему это не приведет, только усилится злость. Не любим мы своих спасителей, вот в чем беда. Не любим, потому что у нас украли детство.

— Сенатор, боюсь, я не совсем понимаю.

— Строители Пуха Чертополоха пережили Погибель и создали новую цивилизацию. Изобрели свои собственные чудеса, отправились в полет на корабле-астероиде. Мы о таком и мечтать не смели. Потом они вернулись, точно соскучившиеся по детям родители, и давай задаривать нас всякими диковинками, даже не спрашивая, хочется нам того или нет. Не позволили наделать собственных ошибок… Короче, встретив добрых самаритян с астероида, мои избиратели растерялись и приняли их за ангелов. Гость с орбитальных объектов и нынче птица редкая; его уважают и боятся. Нас бросили на Земле, будто каких-нибудь олухов из провинции.

— Может, как раз такая встряска и необходима, чтобы разбудить в людях энтузиазм.

— Не поймут, Гарри, — проворчал Канадзава. — Для них это сказки. Мифы. А в политике сказки и мифы до добра не доводят.

На следующее утро Ланье отправился гулять по берегу. Вскоре он заметил Рам Кикуру — высокая и стройная, она шагала навстречу, а над ней кружили чайки.

— Канадзава хочет собрать всех земных сенаторов и телепредов, — проговорила женщина, — которые через меня попытаются заблокировать решение mens publica. Вероятно, придется настаивать на том, что в этом случае законы Возрождения неприменимы.

— Выиграешь? — спросил Ланье.

— Вряд ли. Гекзамон уже не тот, что прежде.

— Кажется, президент отдался воле волн, — сказал Ланье. — А на словах он горячий противник открытия Пути.

— Так и есть, но что он может поделать, если весь Нексус — за? Когда корабль попадает в беду, капитан без рассуждений отправляет за борт все лишнее… Боюсь, у президента не дрогнет рука, если понадобится, оттолкнуть Землю, чтобы спасти остатки Гекзамона.

— Но ведь ярты…

— Один раз мы их отогнали, а ведь тогда тоже не готовились к войне, — перебила Рам Кикура.

— Похоже, ты этим гордишься. Что, переменила взгляды?

Она отрицательно покачала головой.

— Адвокат должен знать настроение противника.

Интересно, подумалось вдруг Ланье, почему Мирского так удивил отказ Нексуса.

— Какие шансы, что большинство проголосует против? — спросил он.

— Никаких, если в референдуме не будет участвовать Земля.

— В таком случае, почему мы здесь торчим? Я думал, от нас кое-что зависит…

Рам Кикура кивнула.

— Зависит. Мы будем путаться у них под ногами и тянуть время. Прилив уже начался, верно?

Насколько мог судить Ланье, был отлив, но он понял, что она имеет в виду.

— А что мы скажем в Орегоне? — спросил он.

— То же, что и здесь.

Они вернулись в дом. Ланье размышлял. Огонек юношеского энтузиазма угас, пришло разочарование, а еще понимание того, что можно было бы заупрямиться и драться до конца, несмотря на всю безнадежность положения. Почему-то эта мысль прибавила ему бодрости и уверенности.

Кроме того, он подозревал, что Мирский (или существа на краю времени) куда могущественнее, чем Гекзамон.

Пока Карен и Рам Кикура что-то выясняли с Канадзавой, Ланье перенес в челнок самые легкие сумки. Когда он вошел в люк, автопилот выдал красный пикт.

— Нельзя ли по-английски? — осведомился Ланье, испытывая необъяснимое раздражение.

— Полет откладывается, — сообщил автопилот. — Мы останемся здесь до прибытия полиции орбитальных объектов.

Ланье широко раскрыл глаза.

— Полиция орбитальных объектов? Не земная?

Автопилот не отозвался. В шаттле померк свет. Белый интерьер окрасился в нейтральную синеву.

— Эй, ты что, вырубился? — спросил Ланье. Ответа не последовало. Сжимая и разжимая кулаки, багровея от гнева, Ланье вглядывался в сумрачный салон челнока. Наконец вышел наружу и едва не столкнулся с Карен.

— Похоже, нас задерживают, — сказал он. Из дома появились Рам Кикура и Канадзава.

— Осложнения? — спросил сенатор.

— Сюда летят орбитальные полицейские.

У Канадзавы окаменело лицо.

— Это очень серьезно. Гарри, откуда ты…

Карен смотрела в сторону моря, над поверхностью которого вдруг возникли три корабля, ослепительно-белые на фоне сероватых утренних облаков. Они заложили вираж и, сбрасывая скорость и высоту, приблизились к дому. Воздушные волны разметали гравий и грязь на подъездной дорожке и дворе сенаторского дома.