Алексей Корепанов - Сон Демиурга Страница 41

Он знал, что у него больше нет никакого тела, и души тоже нет, ничего нет, и он действительно всего лишь иллюзия. Но иллюзия не Уолтера Грэхема, а чего-то другого, необъятного, заполнившего весь мир… Вернее, это необъятное, и в то же время не существующее, и притворилось миром – на мгновение…

Необъятное внезапно разразилось взрывом – грохот раздался на всю Вселенную, возрождая ее из небытия…

– Тьфу ты, блин! – воскликнула Вселенная голосом Гусева.

Сергей вынырнул из океана снов и открыл глаза. Свечи уже догорели, но света наружных фонарей было достаточно для того, чтобы разглядеть стоящего посреди комнаты Дон Жуана, вернувшегося с охоты.

– Ты чего шумишь, Геныч? – хрипло спросил Сергей.

– Да понаставили табуреток на проходе!

Лукин посмотрел на пол – там лежал табурет, а рядом – свалившаяся с него одежда Сани Веремеева. За окном было тихо – видно, стояла уже глубокая ночь.

– Ослеп, блин, от любовных страданий, – сонно проворчал Саня и сел на кровати. – Собирай теперь.

– Парни, я вам сейчас что-то расскажу. – Гусев присел на край стола и локтем ненароком опрокинул подсвечник. – Это, парни, уже ни в какие ворота не лезет.

– У тебя, видать, тоже кое-что не влезло, – продолжал ворчать Саня, – если мебель роняешь.

– Не шурши, Веремей! – с досадой воскликнул Гусев. – Дело не в этом. Я вам про девочку эту сейчас расскажу, про Эниоль, так вы с кроватей попадаете, отвечаю!

– Ну-ну… – пробормотал Саня.

Гусев, по его словам, сразу же обратил внимание на вошедшую в столовую в сопровождении бальзаковского возраста дамы и двух средних же лет мужчин девушку в неброском темном дорожном платье и надвинутой на лоб темной шляпке. Впрочем, внимание на нее обратил не только Гусев, но и молодые воины из десятки Зинга, – но довольно быстро вновь переключились на пиво, предмет, по их мнению, более притягательный. Гусев же пялиться на девушку не прекратил. Во-первых, потому что избалованная доселе женским вниманием плоть его уже исстрадалась без этого самого внимания, а во-вторых, девушка – что было совершенно невероятно – казалась ему знакомой. Света в зале было маловато, и сидела девушка довольно далеко от Гусева, да еще и боком к нему, но когда пограничники разразились гомерическим хохотом после очередной удачной шутки, она повернула голову к их столу – и Гусев чуть не свалился с лавки.

– Представляете, парни, вылитая Юлька! – трагическим тоном сообщил он клюющим носами Сергею и Сане. – Мы с ней на День Небесной России познакомились, в горсаду, там конкурсы всякие были, то-се, а потом в кабак, ну, и все прочее. А недельки через две разбежались – подцепил еще одну… Вылитая Юлька, парни! – повторил Гусев и для пущей убедительности стукнул по столу кулаком.

– Это бывает, – устало сказал Саня и упал на подушку. – Это тебе уже сам знаешь что в голову ударило. В общем, короче, Гусек. Ничего у тебя с ней, как я понимаю, не получилось, мамочка не позволила. Вот ты и бродишь, куролесишь, спать людям не даешь. Ничего, в столице наверстаешь, там наверняка жрицы любви имеются в достаточном количестве.

– Молоток, Веремей! – Гусев еще раз стукнул кулаком по ни в чем неповинному столу. – Правильно мыслишь. Только это не мамочка, мне уже потом Эниоль сказала. Это ее воспитательница, наставница.

– О! – сказал Саня. – Скидавай сорочку – я наставник, дочка…

– Не перебивай, – вмешался Сергей. – Чем быстрее он изложит свои похождения, тем быстрее уляжется.

Из дальнейшего рассказа Гусева выяснилось, что Эниоль в сопровождении наставницы и слуг совершает поездку откуда-то с севера на Побережье, к какой-то тамошней родне. Интерес Гусева к ее персоне она заметила и оценила… В общем, поужинав, она уединилась в своей комнате, а наставница и слуги улеглись спать. Гусев, съевший не один десяток собак в этом деле, выяснил, где находится комната Эниоль, прошел по карнизу к ее распахнутому окну и…

– Ты прям какой-то садист, Гусек! – не выдержал Саня Веремеев. – Мы тут без баб, понимаешь, а он, понимаешь, смакует свои сексуальные похождения. Маркиз де Садюга!

– Да я не о том! – Гусев заерзал на столе. – Стал я с ней общаться, про себя рассказывать, про нее выспрашивать. А она точь-в-точь Юлька, аж мурашки по коже! Я и про Юльку ей рассказал, как в кафе в горсаду сидели, а потом у нее дома… И что вы думаете, парни? Стала эта Эниоль задумываться, припоминать, и вдруг говорит: да-да-да, было что-то такое, говорит, снилось что-то. Я тебя, говорит, тоже помню, ты еще про всякое страшное оружие рассказывал. Сейчас, говорит, название вспомню, у меня, мол, память отличная, мою память в школе все учителя отмечали.

– И вспомнила? – напряженным голосом спросил Лукин, а Саня вновь сел на кровати.

– Вспомнила… Сама… – Гусев почему-то перешел на свистящий шепот. – «Калаш»… И еще, говорит, какие-то погремушки… Перона…

– Что-что? – Сергей привстал на локте.

– Пе-ро-на, – по слогам сказал Гусев.

– Перуна! – воскликнул Саня.

– Ага, – кивнул Гусев. – Такие дела, парни. Бредим мы, и бредим капитально. Какие-то новые химикаты на нас испытывают. Мощная штука, да?

– Не то слово, – пробормотал Саня Веремеев. – Однако же вот щиплю я сейчас себя за руку – и мне же больно, блин! По-настоящему больно!

– Наука умеет много гитик, вот что это значит, – сказал Гусев. – Бабка моя так выражалась. Вот уж, действительно, умеет так умеет.

– Да… – выдохнул Сергей. – Уколоться и забыться…

– Уже укололись, судя по всему, – заметил Гусев. – Вернее, нас укололи.

– А ты еще не знаешь, Геныч, кто такие наши американские друзья, – сказал Сергей.

Гусев подался к нему:

– И кто же? Покемоны переодетые?

– Нет. Всего лишь астронавты. Самые обыкновенные американские астронавты. И попали сюда прямо с Марса.

– Ну что ж, – сказал Гусев после некоторого молчания. – Почему бы и нет? Не знаю, как вы, парни, а лично я после расставания с Эниоль – там начали шуметь в коридоре, потом наставница стала стучаться, забеспокоилась, и я слинял по карнизу… Так вот, лично я эту головную боль перенес и теперь мне все по тамтаму. То есть я решил для себя, что мне все по тамтаму, и внимания обращать на все эти шизы не буду. Как есть – так есть. Точка. Жирная такая точка.

– Это самое разумное решение, Геныч, – сказал Сергей. – Я не говорю «правильное», но – разумное. Подходящее. Удобное. Грамотное. И я его поддерживаю.

– Мы можем поддерживать любые решения. – Саня Веремеев опустил голову на подушку. – Или ничего не поддерживать. Но все равно все будет идти своим чередом. А потому предлагаю спать, даже если на самом деле мы давно уже спим. Я тоже дергаться не собираюсь и, честно говоря, меня все эти чудеса вполне устраивают. Мне здесь просто интересно, и неважно, где находится это «здесь» и что оно такое.

– Философ! – одобрительно сказал Гусев. – Галилей! Так и будем дышать, парни…

15. Проникновение

Свет осеннего солнца яркими бликами переливался в стеклах книжных полок и полированных глыбах двух шкафов, возвышающихся у стены. Можно было повернуть пластинки жалюзи и преградить путь бесшабашному световому потоку, но доктор Самопалов умышленно не делал этого – впереди было много пасмурных дней. А сумеречных душ на этой территории, обнесенной высоким железобетонным забором, томилось еще больше…

Доктор сидел в кресле, а напротив него, в таком же кресле, на самом его краешке, примостилась женщина. Все еще яркая, хотя и неотвратимо увядающая, черноволосая, с пунцовыми, обильно напомаженными пухлыми губами и искусно подведенными большими глазами. Мать Игоря Владимировича Ковалева. Жертва Игоря Владимировича Ковалева. Она, как обычно, пришла повидаться с сыном, но в свидании ей было отказано – по той причине, что Ковалев витал сейчас бог весть в каких запредельных сферах. Тело его лежало на койке в боксе, а сознание… Кто знает, где было его сознание… Самопалов принял необходимые меры для того, чтобы сознание пациента, именующего себя Демиургом, никоим образом не контактировало с внешним миром. Он совершенно определенно знал, что Игорь Ковалев – источник опасности. Очень серьезной опасности.

Мать Ковалева этого не знала. Поэтому, приехав в клинику и убедившись в том, что свидание с сыном не состоится, она направилась к Виктору Павловичу, чтобы выяснить, в чем дело. И вот теперь в полном расстройстве сидела в кабинете доктора Самопалова, объяснившего ей, что состояние Ковалева вынудило прибегнуть к сильнодействующим медикаментозным средствам.

– Господи, да за что же ему такие напасти? – Светлана Ивановна тяжело вздохнула и поднесла к глазам платок. – Или это мне наказание… за мои грехи?…

Доктор, прищурившись, смотрел в окно. Ему вспомнилось библейское высказывание об отцах, евших кислый виноград, и оскомину у детей.