Наталия Ипатова - Наследство Империи Страница 46

Сейчас-то, глядя на все из пространства между планет, я понимаю, что настоящими хозяевами Колыбели были работники Управления, наполнявшие наши кормушки. Отданные им на откуп, мы превратились в декорацию, в доказательство того, что люди на Колыбели тоже были. Но, понимаете, когда стоишь на всем этом, оно выглядит совсем иначе. Оно незыблемо.

Это случилось на Мальте. Была у меня тогда привычка кочевать за летом в теплые края. На Мальте я задержался на неделю, на пути в Египет. Рассчитывал, помню, поплавать с аквалангом в Красном море и посмотреть, как выглядит закат над пирамидами, но в Валлетте было так тепло... так одиноко. Едва ли вы можете представить себе, что это такое — пустой портовый город. Он потакает безумию, заставляя либо бродить по крутым мощеным улочкам, каждая из которых выходит к морю, либо сидеть камнем на берегу, пока не стемнеет, и уходить со странной смесью пустоты и разочарования, которая от горького местного вина становится только сильнее.

В тот день я нашел лестницу к морю и сел на верхней ступеньке, потому что был больше, чем обычно, пьян. Солнце скоро зашло, стало черно, только море светилось, и меня охватило странное чувство: будто поселилось в груди другое существо и будто бы оно ворочается там, ему тесно. Крылья у него. Мне его было, понимаете, жалко и хотелось выпустить на свободу, только я не мог сообразить — как.

Шелест шин по асфальту отвлек меня, но самого авто я не увидел. Только свет фар поверх балюстрады, которая была черной и выглядела снизу неприступной, как крепостная стена. Свет и голоса. Женский, пронзительный и пьяный, мужской — спокойный, с оттенком презрения и намного более тихий. Звук пощечины. Мужчина засмеялся, и я услышал, как, удаляясь, щегольски щелкают по исторической мостовой его подошвы. Миг — и на балюстраде, балансируя бутылкой, стояла девушка.

Встретиться двоим, зависающим в свободном полете, на Колыбели почти немыслимо. Я настолько привык быть один, что остолбенел и лишился дара речи, когда она прошлась передо мной. Два шага туда, два — обратно. Белые туфли с острыми носами, белый подол, тугие молодые ноги в чулках. Больше ничего не помню. Света ей хватало только до колен.

— Привет! — сказала она, и по голосу я понял, что пьяна она не меньше меня. — Что ты тут делаешь?

Я сделал недоуменный жест. Я никогда ничего не делал. Только время убивал.

— Ясно. Еще одна игрушка.

— То есть?

— Ты не настоящий. Настоящие — это вот они, волонтеры или призывники, бюрократы Управления, те, кто заправляет тебе машину, ставит прививки, принимает и доставляет заказы, составляет сметы, отчитывается за использование средств. Оберегает твое безбедное и бессмысленное существование. Они — сейчас, а мы — где-то там, блуждаем в прошлом и живем на проценты.

Тут она ненадолго прервалась, приложившись к горлышку, — я увидел это по движению бутылки, описавшей полукруг.

— Будь ты раскрашенным дикарем, исполнителем ритуальных танцев или тенью из королевского замка, потомком царственной линии, бледным и бессильным, как привидение собственного рода, ты бы им хотя бы сгодился. Они наклеили бы на тебя ярлык. Сняли бы о тебе фильм. Масаи, мол. Или — герцог. Характерный мазок в полотне, которое они нарисовали. А так ты просто рождественский гусь в мешке, которому не дают ступить наземь, чтобы не растрясти жир. В лучшем случае тебя сжуют, когда придет твое время. В худшем — никто и жевать тебя не станет. Молодость без мечты. А старость будет без воспоминаний.

Я подумал, что она надела для этого мерзавца лучшее платье, и хотел сказать, что мерзавцев много. Ей еще хватит.

— Пообещай мне одну вещь, юнец, — сказала она, останавливаясь надо мной. Я молча смотрел и ждал. Город с его замками, крепостью и колокольнями был грозовой ночью за моей спиной. А она опиралась спиной на белый свет фар.

Я понятия не имел, почему она вдруг решила, будто я должен ей что-то обещать, но мне стало любопытно, что же это за вещь. К тому же я был некоторым образом очарован. Мне было восемнадцать лет».

«Мне было восемнадцать лет!» Он сказал это, словно заочно спорил с кем-то, кто утверждал, что его — девяносто килограммов искусственного протеина! — просто достали однажды из клонировального чана готовым к употреблению. «Да, сэр! Нет, сэр!» Или надеялся убедить самого себя: слишком много световых лет и мертвецов отделяли его от того юноши, что забрасывал в джип рюкзак и палатку и ехал куда глаза глядят, сверяясь только с картой.

«— Во что бы то ни стало заставь себя сожрать. Понял? Улетишь — будешь дураком. Не улетишь — вообще никем не будешь.

Наверное, мне следовало подняться на ноги, сиять ее с балюстрады и продолжить разговор где-нибудь на улочке, в кафе... Но я никогда не был скор на слова, и, хотя желание мое было вполне определенным и я понимал, что это правильно, сдвинуться с места я не мог. Вы представите себе это, если вам приходилось сильно замерзать. Ну и мне хотелось увидеть, что она еще отчебучит.

Я не сумел подняться на ноги, а только повалился на лестницу боком, когда над парапетом хлопнуло что-то вроде белых крыльев, и ее там не стало. Кое-как отволок себя к воде, нащупывая ступени руками, и не застал даже расходящихся кругов. Я... мне почему-то казалось, что над поверхностью моря должны бы кружиться перья, похожие на снег, но... какая-то часть моего сознания убеждала меня, что никакой девушки не было. К этому моменту я ощущал себя совершенно трезвым, и в моей трезвой голове не укладывалось, что можно вот так, за здорово живешь сигать с парапета... А просто море, немного романтики, кое-какие мысли насчет жизни, вино...

Это я теперь так думаю. А тогда острая боль рвала мне грудь так, что я не то что встать — слова сказать не мог. И закричать. Хватал воздух ртом, чуть ли не в луну впиваясь зубами. Я даже не помню, как оттуда ушел. На следующий день меня уже не было на планете.

Я летел незнамо куда, успев лишь выполнить формальности и подписать документы. Подхватился с сумкой на ближайший рейс, и все время, пока летел, и после, проходя эмиграционный контроль в космопорту Парацельса, и в пункте трудоустройства пребывал в состоянии этакого примороженного равнодушия. Мне стало все равно. Мне предстояло увидеть совершенно новые миры, но это нисколько меня не волновало. Я почему-то решил для себя, что все они похожи один на другой, и потом, бродя по улицам в неизбежной толпе, теряясь среди множества измятых буднями лиц, понимал, что не ошибся. Что-то важное произошло там, у парапета. Моя душа разлетелась над водой, как пучок перьев, и я решил для себя, что ее больше нет. Можно сосредоточиться на внешней форме существования. Что я и сделал.

Остальное было просто. Я был крупным малым и двигался довольно быстро: первым делом мне предложили вступить в армию. Провел несколько лет в тренировочных лагерях, сперва научился быть вместе с другими, а затем — отделять себя от них. После, когда пришел запрос от правительства, выдержал конкурс в спецбригаду. Ту самую, о которой вы уже знаете.

Видите ли, экспериментальное подразделение состояло из людей и... других людей в отношении пятьдесят на пятьдесят. Нас использовали в зиглиндианском конфликте, чтобы выяснить эффективность конструктов в боевых условиях, и только приданный советник знал, кто из нас — кто. Командиры не знали. Это уже потом их — нас! — обязали добавлять к имени непременное Эр.

Игры руководства и конструкторов оставались вне поля нашего зрения. Вы наверняка представляете себе, как это выглядит: шумная компания в кубрике, который всегда слишком тесен. Знали ли мы сами? Затруднюсь сказать. Я и насчет себя не на сто процентов уверен. Силой и крутизной мы всерьез не мерились, считали себя командой и готовы были сожрать на завтрак любую другую команду, если только не выполняли совместных боевых задач. Никто ничего не говорил нам специально, но... Да, они отличались. Они были лучше.

Видите ли, это было экспериментальное подразделение: никакой штамповки, никакого конвейера, никаких клонов-близнецов. Каждая модель уникальна. Все они были генетическими копиями своих конструкторов, поправленными, как шутили, на то, какими конструкторы хотели бы видеть себя. Штучный товар. В чем-то даже шедевр. Своя внешность, свои возможности, свои сильные стороны. Ферди Септим, Авари Барс, Гвидо Моэн, незабвенная Анита де Гама... Женщины... ну, женские мидели были особенно хороши. Присутствие женщин очень оживляет коллектив, особенно таких женщин — весёлых, искренних, без комплексов, что тоже немаловажно. И храбрых. Они не хуже нас соображали, планировали действия и просчитывали риски, но храбрость в них закладывали на стадии проекта какой-то химией. Вы заметили, Игрейна ничего не боялась? Женщины в конечном итоге все оказались теми. Ты сначала понимал, что тот, тот и вот этот мобильнее, коммуникабельнее, храбрее, и только потом соображал — почему, причем, разумеется, без всякой гарантии. Ведь убивали нас совершенно одинаково.