Михаил Ахманов - Капитан Френч, или Поиски рая Страница 46

— Вот общий итог, который относится к нашим прибылям, детка. А это — твой персональный счет. Здесь отчисления от продажи серебра и гонорар от мадам Удонго… чтоб ей провалиться в Черную Дыру! Но и в этом случае ты у нас — состоятельная женщина. Около двух килограммов в платиновом эквиваленте, солидный капитал!

— Кажется, я себя окупила, — прокомментировала Шандра. — Не перевести ли эти деньги на твой счет? Как компенсацию убытков, причиненных тебе Арконатом?

— Разве ты — убыток, моя прелесть? Ты — настоящее сокровище! — отозвался я, нежно обнимая ее за талию. — Эти деньги — твои, и ты можешь тратить их по собственному усмотрению. Покупать все, что захочешь! Шандра с интересом уставилась на меня.

— Что именно, дорогой?

— Ну, скажем…

Я смолк в замешательстве, не в силах придумать ничего толкового. Наряды, косметика, украшения, книги и записи — все у нее имелось в изобилии, и за неделю “Цирцея” могла удвоить ее гардероб. Дьявольщина! На что ей деньги? Оплачивать услуги роботов?..

Шандра взирала на меня со снисходительной улыбкой.

— Ты как-то сказал, мой дорогой, что деньги — эквивалент свободы. Но разве я не свободна? Моя свобода — ты и наша любовь! Что мне покупать, на что мне тратить эти деньги? На Малакандре ты платил за все — за номер в отеле, за наши развлечения и за мои наряды… Ты говорил, что такова традиция Старой Земли, что это один из способов выразить твою любовь… А больше мне ничего не надо! Я усмехнулся, пытаясь скрыть смущение. Она была права! Деньги значат так много, когда их нет, но, коль они есть, могущество их эфемерно. Во всяком случае, в сравнении с тем, что представляет истинную ценность. Красота, любовь и власть… Все это у Шандры было, даже власть — ибо я ощущал ее все сильнее с каждым месяцем и с каждым днем.

— Один раз ты все-таки что-то купила, — сказал я, пробегая взглядом ровные строчки на экране. — Что-то такое, чего я не мог бы приобрести тебе?

— Конечно, мог. Но это не для меня, Грэм, для тебя. Помнишь, ты водил меня в лавочку, где такой забавный хозяин… кажется, Ван Рох Балеки?.. Ты увлекся, выбирая жемчуг, и у нас с Балеки было время посекретничать. Он предложил мне одну вещь, очень древнюю вещь с Земли, и сказал, что она когда-то считалась залогом супружеской верности и счастья. Наверное, он большой знаток традиций Старой Земли, этот Балеки! Он запросил дорого, но я купила… Вот! Расстегнув комбинезон, она вытащила что-то из внутреннего кармашка, протянула ко мне руку со стиснутым кулачком, разжала пальцы… На ее ладони сверкнул золотой блик — гладкое обручальное кольцо, в точности моего размера. Несомненно, очень древнее; в нашу эпоху не носят таких украшений, предпочитая им что-нибудь попышнее. К тому же долгая жизнь способствует вольности нравов, и в развитых мирах не принято подчеркивать свое семейное положение.

— Ты будешь его носить, Грэм? — Глаза Шандры подозрительно заблестели и увлажнились. — Ты будешь его носить? Ради меня?

Я поцеловал ее веки и надел подарок на палец. Кольцо оказалось неожиданно тяжелым, но тяжесть эта была мне приятна. Я вспомнил, что никогда не носил таких колец — даже во время своего первого, земного брака. Мать Пенни не отличалась склонностью к романтике и не признавала подобных сантиментов. Шандра хлюпнула носом. Вид у нее был примерно такой, как во время нашего бракосочетания, когда мы обменялись клятвами верности и занесли их в вечный файл “Цирцеи”. Я тоже был растроган; я внезапно почувствовал, как удаляется и меркнет образ златокудрого стройного принца, возможного избранника моей любимой при иных обстоятельствах и ином повороте судьбы. Более того, я, седовласый, невысокий и немолодой, вдруг ощутил себя этим принцем-избранником, будто юные годы во всей их прелестной наивности возвратились ко мне вместе с Шандрой.

Чтобы разрядить обстановку, я пробормотал:

— Спасибо, девочка… За всю мою жизнь мне не досталось подарка драгоценней — если не считать тебя. Но всякий дар требует ответного, не так ли? Скажем, платье из кристаллошелка или…

Перебив меня, она звонко расхохоталась.

— Платье! Грэм, дорогой, моими нарядами забита целая кладовая! Мне их за тысячу лет не сносить! А вот твой гардероб нуждается в пополнении.

— С чего ты это взяла?

— Проверила инвертарную опись “Цирцеи”. У тебя шесть рабочих комбинезонов и всего пять юетюмов — не считая черного с серебром мундира, который ты носишь в официальных случаях. Еще — спортивная одежда, рубашки, свитера и куртки… Не слишком много для старейшины спейстрейдеров! Ты заботишься о моих нарядах, но абсолютно равнодушен к своим. Почему? Еще одна традиция Старой Земли?

— Ты права, — мне с трудом удалось сдержать улыбку. — Должен тебе объяснить, что мои привычки…

— Не надо! Я знаю, ты способен объяснить все на свете, все, что угодно!

Отчего красное выглядит красным, почему вода мокрая и сколько одежды положено космическому торговцу… Но мне не нужны никакие объяснения, чтобы заняться твоим гардеробом.

— Однако, дорогая…

— Хочешь, чтоб я тебя покусала?

На этом дискуссия закончилась. Увы, я не был щеголем! И мне вполне хватало пяти костюмов и парадного мундира! Меа culpa [2], каюсь! Добавлю, что Шандра была не первой из женщин, споткнувшейся на сем дефекте моего характера, но остальные не посягали на мою одежду. С другой стороны, я не принимал от них в дар обручальных колец… А обручальное кольцо, как говорят, первое из звеньев в цепи супружества… Но я, клянусь всеми Черными Дырами, был готов носить эти оковы! С радостью, черт побери!

Наш полет продолжался. В крохотном теплом уютном мирке “Цирцеи” день сменяла ночь, за нею снова следовал день, и каждый приносил нечто новое, нечто такое, что заставляло меня погружаться в омут раздумий. Шандра менялась. Разумеется, она уже не была тем упрямым, несговорчивым, ожесточенным существом, которое я выкупил у аркона Жоффрея. Не была она и той лихой девчонкой, готовой броситься в объятия киборга и работорговца, лишь бы покинуть Мерфи и свой проклятый монастырь. Все это являлось маской, надетой от отчаяния и страха и хранимой с поразительным мужеством, отличавшим Шандру от всех известных мне женщин.

Но доверие между нами росло, и Шандра менялась. Были и другие причины для ее метаморфоз; я думаю, успех и почет, сопутствовавшие ей в мала-кандрийских краалях, изменили ее не меньше, чем уроки Кассильды. Впервые ощутив власть своей красоты и ума, она уже не являлась беззащитной и столь ранимой, как прежде, и ее трогательную детскую обидчивость постепенно сменяли уверенность и горделивое сознание собственной силы. Она расцветала, будто теплолюбивый цветок, пересаженный из мрачных теней на солнце, со скудной почвы в плодородную землю. Не в первый раз я замечал, что женщина, уверенная в мужской любви и благодарная за это чувство, обладает неотразимым очарованием; оно не зависит ни от ее физического совершенства, ни от характера, темперамента либо интеллектуальных достоинств. Любовь поистине творит чудеса — но лишь с теми, кто умеет любить.

Я не сторонник расхожего мнения, что даром любви обладает всякий, словно привычкой дышать, переваривать пищу или почесывать там, где чешется. Любовь — не секс, а именно любовь в наивысшем ее выражении — такой же редкостный дар, как гениальная способность складывать из звуков музыку, из слов — стихи или песню, из формул и абстрактных понятий, невыразимых ни звуками, ни словами, — математическую теорию. Да, любовь сродни таланту творчества, но не каждый из нас одарен им так щедро, как Моцарт или Чайковский, Шелли или Эль Греко, Данте или Бодлер… Я полагаю, не важно, где и как проявляется гениальность, что служит ее орудием — кисть или перо, скрипка или постель; во всех случаях главное — божественный талант, тонкость чувств, накал страсти, мощь воображения… Без этого нет ни музыки, ни поэзии, ни прекрасных картин — ни, разумеется, любви.

Шандре этот талант был отпущен с избытком — так, что хватало на нас обоих. Я чувствовал, что дар ее искупит мои недостатки — мой прагматизм, мою рассудочность и склонность к нравоучениям, мой слишком долгий и печальный опыт общения с людьми. Я знал об этих своих грехах, но сам не мог перемениться; ведь человек таков, каким сотворен природой, — по крайней мере, в отношении психики, нрава, духовных склонностей и интеллекта.

Ножи биоскульпторов и генетическая коррекция позволили нам исправить кое-какие недостатки, но это касается лишь телесной сущности, не разума. Мы можем выжигать мозги, но не умеем производить гениев по собственному желанию и, думаю, не научимся этому никогда. Сейчас процент гениальных людей даже меньше, чем в медиевальную эпоху; такова расплата за наше долголетие, за отсутствие регулярной смены поколений, за относительную стабильность цивилизации. Гении, как и другие странные личности вроде прекогнистов и телепатов, появляются большей частью в мирах Окраины, где нет ограничений на потомство, но до сих пор ни одна из планет не породила их в массовом числе и не раскрыла тайну гениальности. Значит ли это, что человек, овладев тайной бессмертия, затормозил эволюцию? Несомненно — да! Как всякое из великих открытий, КР имеет свои отрицательные последствия, и я догадываюсь, что написано на той, другой, стороне медали. Стагнация, упадок, потеря интереса к жизни… Впрочем, двадцать тысячелетий слишком небольшой срок для окончательных выводов — но вполне достаточный, чтобы смириться с мыслью, что сам я никогда не буду ни гением, ни телепатом.