Jamique - Дарт Вейдер ученик Дарта Сидиуса Страница 46

Ботаны нашли выход в роскошных церемониальных одеждах. Тот же халат, только жёсткий, некий балахон, под которым больше ничего не было. Балахон всячески украшался, его шили из самых лучших тканей. Это позволяло ему носить гордое имя церемониальной одежды. Он был свободен, ни к чему не прилегал, широкие рукава, широкое основное полотнище.

А дома у себя они предпочитали ходить без балахона. И без чего бы то ни было другого. В данной им от рождения шерсти. И ухаживать именно за ней, а не за тряпками, надетыми поверх.

Какими только способами ботанки не укладывали свою шерсть. Как только не расчёсывали, как не придавали то шелковистость, то, напротив, определённую упругость. И какие только её оттенки можно было встретить. Весь спектр чёрного и белого. Выражение это, кстати, тоже пришлось пояснять людям, будто те сами не знали, что все цвета – только разложение белого на спектр.

И чёрного тоже. Глаз ботана устроен так, что различал малейшие оттенки цвета, а также те цвета, которые не улавливал человеческий глаз. В радужке зрачка можно было насчитать до сотни оттенков. Странным было и то, что люди при первом контакте сочли, что ботаны не должны воспринимать цвета вообще. Почему? Потому что у них был зверёк, похожий на ботана, который их не видел. Они не зверёк, да и хотелось узнать, как люди это определили. Зверёк им сам сказал? Или они на какое-то время влезли в его голову и посмотрели на мир его глазами? Эксперимент – это несерьёзно. Делать выводы на основании внешних наблюдений несерьёзно даже в отношении неживой природы. А уж живой…

Борск потянулся на том, что люди определяли средним между очень низким диваном без спинки, упругим пуфом и банкеткой. Традиционная ботанская мебель. И чтобы спать, и чтобы “сидеть”, и чтобы работать за машиной. Ни в одном уважающем себя доме не найдёшь ни человеческого стула, ни стола, ни кресла, ни дивана. Множество разной величины и формы мягких и упругих поверхностей. На такой он и “сидел”, боком, вытянувшись во всю свою пушистую длину, с предельно спружиненным и одновременно расслабленным телом. Людям это недоступно. Для них либо одно – либо одно. Для них всё всегда – одно и то же.

Узкие острые коготки мерно впускались и выпускались между подушечек лап. Тихо когтили поверхность, которую ни один уважающий себя ботан не позволит сделать из дерева или металла. Так и когти можно сломать. А они помогают. Ботан без когтей – что человек без одежды.

Всё это было крайне неудобно. Крайне неудобно привыкать к повадкам людей и надевать их на себя, как балахон – на пушистую шкурку. И даже ему, а он-то вырос в галактике, где гегемония людей была признанным фактом существования. А его предкам…

Ксенофобия. Борск скептично рыкнул про себя. Мысли перескочили на более привычные в последнее время вещи. Ну да. Ксенофобия. По сравнению с той, старой, околосенатской, император был другом и братом всем алиенам. Они ему не угрожали. Он мог их просто не любить. Хотя Борск был уверен, что императору с его ситховским прошлым, всё равно, что человек, что ботан, что суллустианин, что твилекк, что забрак. Главное, чтобы разумный.

Двадцать пять тысяч рас и подвидов рас в галактике, девяносто процентов из которых известны только узким специалистам. Рулет-мешанка. Что делать с ними? Был бы он на месте императора, поступил точно так же. В пользу своего вида, конечно. Но у императора была власть. Реальная власть. Обладая ею, он мог на несколько десятилетий отстранить от верховного аппарата власти всех алиенов. И он был прав. Борск не зря штудировал аудиозаписи и записи на дисках, оставшихся от заседаний республиканского Сената. После прочтения первых пятидесяти вывод был очевиден: свары там кипели отнюдь не от разности политических интересов. Разность политических интересов в руках грамотных политиков обычно порождает не открытые стычки, а закулисный бой, заканчивающийся в половине случаев громкой публичной смертью противника. Но это последняя стадия.

Свары на заседаниях, тормозящие весь управленческий процесс, а порой и приводившие из-за несвоевременного промедления к катастрофическим событиям, в девяноста процентах возникали элементарно: из-за непонимания. Самого обычного непонимания одного вида другим.

Сейчас его милому Альянсу хорошо: он кричит о ксенофобии, имея в виду один смысл: нелюбовь людей (в скобках императора и его камарильи) к не-людям. Но та же Мон отлично знала: для Республики термин “ксенофобия” имел все смыслы сразу. “Нелюбовь к чужакам”. Универсальный принцип. Ботаны не любили твлекков, суллустиане – маластарцев, каамаси и мон каламари не любили никого кроме себя, хатты любили только свою мошну, неймодианцы тихо презирали весь отличный от них примитивный мир, а несчастных ущербных клонированных придурков с одной из высокотехнологичных планет не любил вообще никто.

Но были ещё люди. И получилось так, что в том временном промежутке люди заняли гораздо больше миров, чем остальные. Ботаны захватывали свой сектор, каламари – свой, каамаси – свой, наращивали экспансию неймодианцы, но сектора эти, к сожалению, оказались по бокам от центрального пирога, в котором заправляли люди.

И тогда алиены всех видов и конфигураций нашли достойное приложение для своей ксенофобии: на протяжении как минимум последних двухсот республиканских лет все прочие виды всё больше и больше не любили людей. Особенно из-за того, что верховными канцлерами Республики на протяжении вот уже пятисот лет стабильно становились люди. Например, демократически избираемая династия Валорумов. Представители этой почтенной семьи занимали этот пост на протяжении шести поколений. Вполне возможно, ещё и поэтому Палпатина поддержали большинством голосов. Хотя бы избавиться от наследственных демократов. Конечно, среди со-кандидатов на этот пост был ещё маластарец. Но Палпатин не был идиотом. Скорей всего, он всё просчитал. Дело в том, что людей не любили, но их хотя бы изучили за эту бездну лет. К ним хотя бы привыкли. Привыкли дружно ненавидеть. Зато остальные были по отношению к главе правительства на равных.

Но вот выбрать кого-то из другого вида? И в ущерб своему?

Против маластарца проголосовали все, кроме сектора и планет, контролируемых маластарцами. Алиены на миг объединились в ненависти к возможному первому счастливчику из своих рядов.

Пусть люди, только не собрат. Собрат, в сущности, в одном: в равном положении относительно главенствующей расы. Тем более что главенствующая раса навыдумывала себе из чувства самосохранения множество принципов демократии, и теперь вынуждена была им следовать. А это означало, что пока она была у власти, остальные виды обладали относительной самостоятельностью и свободой. А вот что сделает их собрат, оказавшись на такой должности – это ещё надо было проверить. Проверять не хотел никто.

Все прочие виды давно поняли эту лёгкую истину. И потому политическое влияние использовали всё больше в экономических целях. Была такая лазейка среди демократических свобод. Ни в коем случае не лезть откровенно наверх – затопчут. Но никто не запрещает заниматься коммерческой деятельностью в своём секторе и выходя на широкий рынок за рамки своего сектора. Была надежда на создание своей, крупной, власть имущей финансовой империи. Каждый из видов стремился сделать большую часть галактики своей зоной влияния. Как только у кого-то первого под контролем окажется больше половины республиканских миров – кандидат от этого первого пройдёт в главы государства автоматически. И будет новый несменяемый род канцлеров.

Отсюда драконовские экономические законы. Люди были не идиоты, и понимали, куда всё идёт. Налоги на неймодианскую Торговую федерацию были не первым подобным актом.

И сами они бы не справились. Но это как с маластарцем. Как только один из видов усиливался экономически, людям его тут же помогали топить все прочие отстающие от него виды. Так и жили. Кто кого перехитрит. Кто кого опротестует.

И на этой почве ксенофобия между видами доходила до прямой ненависти. Раскалённые эмоции, полыхавшие в то время по галактике, нынешним поколениям не понять. Гражданская война, спровоцированная Палпатином, была спасением. Теперь это очевидно, особенно после раскрытия всей подноготной.

Галактика всё равно когда-нибудь вспыхнула бы. И так, что не осталось и половины. Только ситху, возможно, было подвластно не только принять, но и осуществить решение: контролируемая война. Он помнит: когда он осознал это, то застыл в восхищении и потрясении от масштабов одновременно. Палпатин спустил пар через контролируемый им конфликт. То, что всё равно б осуществилось, непредсказуемое, гораздо более кровавое, он вычислил, сгруппировал, организовал, расставил, как шахматные фигуры, подчинил найденному им же самим лидеру, позаботился о создании возможности противодействия со своей стороны – и разыграл войну, как шахматную партию. Это потрясающе. Стороны воевали – и не подозревали, что их, в сущности, контролирует одна группа. Очень удобно. Очень удобно, когда два лидера армий имеют возможность составить план войны как череду выгодных им комбинаций. Граф и канцлер, Борск не сомневался, всегда заранее оговаривали место нападения, расстановку сил, чью-либо победу. Подсчитав однажды общие потери и внимательно перечитав описание той войны, Борск осознал одну вещь: потерь среди гражданского населения почти не было. Этот процент был столь мал, что только усы встопорщить можно.